- Задолго до того, как была создана земля, уже существовал Нифльхель, царство мрака и холода. В середине его находился источник - Кипящий котёл. На юге лежал Муспелльсхей - царство света и жары. И охранял его чёрный великан - Сурт, вооружённый огненным мечом. В день гибели мира встанет он во главе злобных духов и победит он асов, и своим огненным мечом подожжёт весь мир. А из этого царства вытекала огненная река, искры взлетали из неё и падали на снег и иней, что лежал в царстве мрака и холода, таяли и превращались в капли. Капли соединились, ожили и превратились в великана Имира, а вместе с ним из инея возникла корова Аудумла. Она кормила Имира своим молоком, а сама лизала солёный лед; а на третий день из льдины появился человек по имени Бур. Сын его по имени Бор женился на великанше и имел троих сыновей, старшего звали Один, второго - Вили, а младшего - Ве. Это и были первые асы.
- Ну а как же была создана земля?
- Сыновья Бора убили Имира и из его ран вытекло столько крови, что в ней потонули все инеистые великаны, кроме одного, который вместе с женой и со всем своим семейством убежали на лодке. От него и появились новые великаны, духи мороза и инея, а зовут его Бергельмир.
Сыновья Бора сбросили убитого Имира в бездну и сотворили из него мир: из крови - моря и воду, из тела - Землю, из костей - горы. Подбросили череп и создали из него небо, подперев его высокими вершинами гор. Из крови его сделали океан, на его берегу поселили великанов; а чтобы оградить людей от великанов, они взяли веки Имира и воздвигли их как ограду, заботливо охватившую весь мир. Вот почему населённые земли называются Мидгард. Это значит - то, что огорожено, Срединный мир. За пределами Мидгарда живут ибтуны, которых породил Бергельмир. И ещё много всякой нечисти и нежити, от которой не было бы житья людям.
- А как был создан человек? - Спросил совсем одуревший от такой информации конунг.
- Когда сыновья Бора вышли на берег, то они нашли там два дерева, ясень и иву, так они и назвали первых людей. Один дал им душу и жизнь, второй - разум и движение, а третий - речь, слух и зрение, от них-то и произошёл весь род человеческий. А у Одина была жена Фригг, от них и родились все те, кого мы называем асами.
А ещё где-то там, за границами Мидгарда, за вечными льдами, лежат уже вовсе неведомые берега. Их населяют души, окончившие свой путь по земле. И сами боги садятся там на почётные места, когда наступает время пировать.
Викинг, павший в сражении, поселяется в Вальгалле - дружинном доме у небесного конунга, отца всех асов, имя которому - Всеотец. Пять сотен и ещё сорок дверей в этом чертоге. Восемьсот воинов входят в каждую из них, чтобы сесть за длинные столы. И не перечесть за тем столом могучих мужей, великих и славных героев! А едят они окорока вепря Сэхримнира, который оживает каждое утро, чтобы накормить героев. Прислуживают же в Вальгалле - валькирии; а пьют они молоко, что дает им коза; но это не молоко, это мёд, которым воины каждый день упиваются до пьяну.
Но есть и другой берег, и зовётся он - Нифльхель. Воющим потоком окружает его чёрная река Гьёлль, и печальна её песня - крик. Единственный мост ведёт в сумрачное царство, где правит угрюмая великанша Хель… Там у неё большие селения, и на диво высоки повсюду ограды, и крепки решётки. Мокрая Морось зовутся там палаты, Голод - её блюдо, Истощение - её нож, Одр Болезни - её постель. И того, кто предал побратима или произнёс ложную клятву, ждёт дом, целиком сплетённый из живых змей.
Однако говорят, будто у бабки Хель тоже есть высокие и светлые хоромы для достойных гостей. Недаром ведь живёт у неё любимый сын Одина, добрый Бог Бальдр, давно когда-то сражённый ветвью омелы. И с ним превеликое множество славных людей, которым не досталось смерти в бою…
* * *
Скальд замолчал, весь Дом взорвался оглушительным рёвом.
Слепому поднесли золотой рог, в котором искрилось бургундское, и он неспешно мелкими глотками стал его прихлёбывать, его слепые глаза открылись, из них заструилась печаль и тоска о древних героях, о победах и о женщинах. О, эти женщины, они и создавали вождей и героев…
- Олег, а где ты болтался столько времени после своей смерти?
Олег недовольно засопел:
- Уж и подумать немножко нельзя, да в пещере я размышлял, учился, да и вообще, не трогай меня, всему своё время. Захочу - расскажу.
Пировавшие веселились вовсю, медовуха, неведомо откуда взявшаяся, да зимнее пиво, ромейское вино, да и просто - брага. Синеус привычно оглядывал стол, проверяя, не родилась ли где хмельная ссора. Но всё шло лучше не бывает: даже Аскольд, верный друг Синеуса, и ярл Дир, не один раз бившие друг друга по морде, а как-то один раз даже рубившиеся на мечах, после долгого и неприязненного молчания о чём-то разговорились и скоро уже подливали друг другу в рога вино точно старые друзья.
Но едва успел порадоваться этому Синеус, как возник в двери красный от ночного мороза киевский варяг… Олег глянул на него и понял - беда.
Краткое мгновение промедлил князь. Понадеялся, что у того хватит ума подойти незаметно, за спинами… Просчитался, вывалился усатый Ярослав на середину Дома, проревел:
- Неладно дело, Олег! Отрок твой Игорь с Рвачем, который из дружины Синеуса, друг друга чуть не поубивали…
Все варяги Олега, викинги Синеуса разом зашумели.
- Дурни, надо было растащить их молча, да успокоить, - одновременно крякнули про себя Олег и Синеус. - Да теперь поздно.
Синеус угрюмо поднялся, про себя пожелав Ярославу сожрать свой собственный поганый язык.
- Сюда, обоих.
Викинги вкинули в дом драчунов.
Олег следил за своим варягом, не вмешиваясь. Тяжко - так что же: не всё ему вытаскивать из дерьма недоумка, трудно молчать, да терпеть надо…
Ярослав с мертвыми, усталыми от терпения глазами прохрипел:
- Их растащили в тот самый момент, когда ярость достигла предела, лупили друг друга ногами, руками, бодались головами. Кто кого побил, понять невозможно, ещё бы немного и схватились бы за мечи: каждый успел в клочья разодрать друг у друга одежду.
Ярослав замолчал.
У драчунов заплывали подбитые глаза, из носов одинаково капала кровавая юшка, у обоих из разбитых ртов торчали осколки зубов…
Синеус повёл бровью, и двое, державшие Рвача, отпрыгнули. Такая несправедливость заставила Игоря отчаянно рвануться, но его удержали, наградив для острастки подзатыльником.
- Чего не поделили? - спросил ярл. Рвач завопил, не дав Игорю раскрыть рта и желая обойти его хотя бы здесь:
- Он меня… назвал… назвал…
И осёкся, не мог сам произнести о себе то, чего не спускал ещё никому.
- Сыном рабыни, - подсказал Синеус из вредности.
Викингам понадобились все их боевые навыки, чтобы остановить Рвача и заткнуть ему извергающий проклятия рот. Викинг вырывался как дикий вепрь, а орал как стая перепуганных ворон.
А Синеус огляделся по сторонам и увидел, как Аскольд отодвинулся от Олега и стал посматривать на свою боевую секиру. Олег не пошевелился, только посмотрел отрезвевшим взглядом. Не забыл Аскольд старой вражды, вспомнил, как Олег пятнадцать лет назад прилюдно избил его за похождения в Киеве. Но когда он покосился на соседа и увидел в глазах Олега смерть, мгновенно одумался, понял, что князь тоже всё помнит:
- Да я так, я ничего; видно, и меня дядюшка Хмель за бороду схватил…
Отодвинул свою секиру подальше.
- Разреши, ярл, я скажу своему кое-что, - обратился Олег к Синеусу. - Это ведь мой дружинник.
Он казался очень спокойным. Ярл кивнул:
- Только не прогневайся… своего я сам накажу.
- Не беспокойся, - усмехнулся бывший князь и полез вон из-за стола.
Игорь увидел Олега сразу, как только его втолкнули; обмяк, его уже не надо было держать. Ему тут же стало так плохо, захотелось остаться дома, в своём Киеве, а не напрашиваться в дружину к Олегу…
- Дай сюда твой меч, - рявкнул Олег. Сказал не тихо и не громко, но так, что сердце Игоря сперва бешено заколотилось, а потом ухнуло куда-то и пропало, точно вовсе остановившись. Деревянными пальцами он с трудом вынул меч и протянул Олегу рукоятью вперёд.
Вещий выхватил у него булатный клинок. Меч, которому сотни лет, как живое существо понял, что пришла его смерть, всхлипнул и… умер, лопнув пополам под могучими руками Вещего.
- Я думал, у меня есть ученик, родич! - прохрипел Олег. Потом зимними вечерами скальды пели, что он покачнулся при этих словах, глаза налились кровью, кадык задергался, видать, пытался сдержать слезы… А ярл хмыкнул:
- Эй! Кто-нибудь, сбегайте к женщинам, они вам покажут, где пиво, которое я велел варить для великого князя еще полгода назад. Ведь не зря же, - ярл пьяно ухмыльнулся, - норны предсказывали, что Вещий вот-вот появится, и он появился. А весной, - Синеус, просиял, - я заложу Десять драккаров, нет, двадцать, для Олега. Олав обещал мне, что нелегко будет найти в море хоть один, где сыщутся, нет, найдутся, подобные!
Олег с облегчением выдохнул:
- Мудр ты всё-таки, побратим!
И гульба продолжилась!
- Во имя отвисшей груди великанши Хель! Руну пива за тех, кого мы били, за их жён, которых мы имели, побратим. Ибо пока человеку есть, что вспомнить, и о нём помнят враги, он жив!
Князь, протрезвевший после непонятной драки, одобрительно мотнул головой.
- Для таких правильных слов подать золотые цареградские кубки! - Олег ткнул рукой в провинившегося Игоря. Тот выскочил, про себя подвывая от счастья.
- Его простили!!!
Кубки наполнили дорогим ромейским вином до самого верха, плеснуло даже через верх. Кубки радостно зазвенели, как же, про них вспомнили, а они созданы для сверкающих побед! У хмельных воинов, у кого на бороды, а у кого и на грудь, выплеснулось терпкое, красно-тёмное вино, запахло тёплым, южным морем, весёлыми, черноглазыми женщинами, а вино запело песни далёких виноградников и страстными голосами таких же далёких женщин.
- Воин жив, пока о нём помнят! Дай мне рог побольше, а то кубок слишком мал! - внезапно прокричал Асмунд.
- Славно сказано, притащите ему рог и поболе, из мамонтовой породы или слоновьей, - промычал Олег, забрасывая себе в рот огромный кусок жареного кабанчика.
Он помолчал, подождал, пока ему не принесут рог побольше. А когда принесли, его брови удивлённо поползли вверх, рог был побольше его меча.
- А теперь скажу я! Человеку нужны и друзья, нужны и побратимы, Синеус! Так выпьем же за них!
- За друзей! - громыхнул викинг. - Чтобы они были такими же, как ты, побратим! - он обвёл взглядом дом, подумал и добавил: - Но таких, как ты, у меня больше нет, а вот врагов - много. Так что давайте выпьем за живого друга да ещё за живых, пока живых, врагов.
Кубки, рога опять наполнились, обглоданные кости швырялись под стол, там затеяли шумную возню собаки. Особенно обнаглевшая выхватила из опущенной руки Олега огромный кусок вепря, рассвирепевший Олег пнул её так, что она пролетела через весь дом, ударилась о бревенчатую стену, взвизгнула и околела.
- Хорошая примета, побратим.
Синеус подождал, пока опять нальют.
- А теперь выпьем за мёртвых, за тех, кто шёл с нами в бой рука об руку, и за тех, кто бился против нас! Пусть они все будут в дружине Одина!
- Я согласен, ярл! - ухмыльнулся бывший великий князь. Обе дружины проревели что-то непонятное, но грозное и дикое.
- Выпьем!
Пьяные мужи вскочили, к своим иссохшим от недопития глоткам с радостью подтащили кто рог, кто кубок, а кто и бочонок и, захлебываясь от священной жадности, выпили. Синеус опять проревел:
- Наливай!
- Вино кончилось!
- Наливай пиво! Зимнее пиво!
- Кончилось!
- А брага?
- Тоже!
Покачиваясь, ярл хмуро разглядывал опорожненные кувшины, валявшиеся на полу пустые бочонки из-под пива, потом скомандовал:
- Пусть женщины подают ещё вина! И ещё пива! И браги! И побольше!
Викинги сорвались с места.
- Где жареная свинина! Где оленина! Где рыба?
Всё появилось вмиг, появилось так, как будто из ниоткуда.
- Хорошо сидим! - Олег довольно захрюкал.
В закопчённом доме заорали сотни голосов, каждый орал что-то для себя, что-то для своих детей, но самое главное - за войну, за победу! А победа - Олег!.. А они ох как прекрасно знали, кто такой Олег и что такое Олег!
Некоторое время в бревенчатом доме раздавались лишь чавканье, хруст да стук костей, которые воины небрежно швыряли через спину, чтобы мозг вылетел на радость и потеху собакам, да под стол, - пускай собаки немножко подерутся.
- Выпьем за псов, живых и погибших славной смертью, - Синеус скосил глаза на своего покойного пса-любимца.
Олег покосился на труп огромного волкодава, которого только что прибил.
- Нечего отбирать мясо у меня, слабого и хилого, выпьем!
И опять вино хлынуло в глотки.
Синеус тяжело приподнялся, кивком приказал, чтобы ему налили медовухи, поднял рог в знак того, что хочет держать речь.
- Мы выпили за живых и мёртвых друзей, врагов, даже за собак, за братьев и за собак, - добавил, помолчав. - Мы пили за наши дружины, за твоё и моё будущее, за нашу удачу. Теперь выпьем за женщин, за мою Ригведу, за твою, как говорят эти трусливые греки, богоравную Елену!
Олег тяжело вздохнул и со скрипом кивнул головой. Вспомнилось ему, как он до безумия любил Елену и посылал ей с гонцами письма на выделанных телячьих шкурах. Тогда Олег умирал от боли, умирал из-за любви. Он так устал, так измучался, что поневоле ему в голову заползла чья-то чуждая, инородная для него мысль: "Любовь глупа, она сделала тебя слепым и глухим для остального мира. Настоящая любовь встречается редко, зато проходит очень быстро".
Олег про себя усмехнулся:
- Что-то моя любовь не проходит уже много лет.
А внутренний голос верещал дальше: "Находясь под могучими чарами любви, ты лишился способности мыслить правильно и мудро, ты потерял все цели, кроме одной, и ничто не важно для тебя, кроме объекта твоей любви, любви к Елене".
- Чушь, - пробормотал. - Любовь священна даже для этих придурков-богов, - и потряс головой, отгоняя дурные мысли.
Как же она смеялась! Смеялась задорно, её смеху подпевали птицы, ручьи перезванивали мелодично, в такт её смеху-песни; стоило ей начать поправлять свои длинные, тонкорунно-золотистые волосы длинными, красиво очерченными пальцами, как её голову начинал венчать ореол, плавно переходящий из нежно-лимонного в синий, а затем в тёмно-фиолетовый и терялся в высоте бездонного звёздного неба. Глаза, её глаза, они бывали разными: зелёными, синими, серыми; они излучали что-то зовущее, трепетно-нежное, они верили и ждали; её глаза никогда не плакали, они любили.
Иногда она становилась грозной и неприступной, даже боги опасались перечить ей. Шёпотом, из уха в ухо передавали, что Елена вовсе не Елена, а на самом деле она - дочь Марены и Лели, богини смерти и богини любви одновременно. Ведь любовь и смерть всегда идут рядом, рука об руку. Сколько людей бросались в пучину смерти из-за любви, скольких людей любовь и смерть поднимали к вершинам славы и сохраняли в памяти людской на века, а сколько из-за несостоявшейся любви переворачивались в бездушных ящеров, растаптывая всё и всех!
Она была прекрасна своей душой - трепетной и нежной; длинные, стройные, слегка полноватые ноги перетекали в упругие, приподнятые ягодицы, а талия… её можно было охватить двумя кистями; святящаяся, белоснежная кожа; чуть-чуть отвисшие груди; а соски, ох, какие соски; после одного поцелуя они вздымались, как острые пики вершин Рипейских гор. Олег встряхнул своей гривой; нельзя, нет, нельзя думать о хорошем, нельзя вспоминать, нет, нельзя вспоминать.
- Я её найду, но… попозже. И вообще, весь мир бардак, а бабы… - он себя попытался успокоить, но всё равно перед его глазами сияла её улыбка.
Утром, когда солнышко ещё только-только раздумывало, вставать ему или ещё немного поспать, Олег выполз из-под шкур, кряхтя с жуткого похмелья. Пошёл, временами на четвереньках, временами, стоя на нетвёрдых ногах, к скале, что стояла, защищая от бешеных атак зимнего моря землю Синеуса, выдохнул так, что чайка от его перегара закричала дурным голосом и удрала далеко, далеко в море.
Олег тяжко вздохнул и плюхнулся в холодное море, бормоча про себя:
- Бывало похмелье и похуже; да и вообще, не унывает от холода знающий, что бывает куда холодней…
Рыкнув от холода, Олег выскочил из воды, его ждали…
А ждали, как всегда, трое, которые боги, а может, даже друзья.
- Олег, как ты будешь создавать Империю?
Этого никто не сказал, но вопрос возник в морозной, колдовской тишине, даже море замерло в ожидании ответа.
Олег, трясясь то ли с похмелья, то ли от холода, то ли от грядущего, начал бормотать:
- Сначала надо создать дружину, подобрать воевод, продумать про ополчение, подготовить сидельцев, переговорщиков…
Раджа подошёл к нему танцующей подходкой и что-то запел. Олег в его завораживающем голосе понял многократный повтор: лотос, лотос, лотос…
- Глаза, где мои глаза, где мои уши, где мой язык, где мой нос?? Я ни-и-и-кого не ви-и-и-жу, я ни-че-го не слышу, а в голове стучит:
Путь мудреца - почитать
Небо и подражать древности.
Древность и современность,
А также будущее
Проникают друг в друга,
Поэтому прежние мудрецы
Передают образцы своего
Поведения последующим
Поколениям…
Голос Раджи затих.
- Всё верно или почти верно, - Илья поощрительно улыбнулся. - А сейчас мы начнем тебе показывать кое-что: проникновения будущего в настоящее, а настоящего в будущее. Готов?
- А это надолго?
- Не волнуйся, для тебя год, может быть, полгода; а для Синеуса, ты просто сходил искупаться.
- Готов почти; ладно, показывай, - он тяжело вздохнул.
Перед глазами измученного Олега замерцало.
Пещера, а там сидит какой-то узкоглазый. Раджа весело улыбнулся:
- Это один из тех, кто будет воспитывать личную гвардию ещё не рожденного Императора - мессию; самурай он, непобедимый самурай. Как-то раз этот японец сказал, что Путь воина есть решительное, окончательное и абсолютное принятие смерти, тщательное соблюдение кодекса чести, однако преданность Императору - выше чести. Зовут его - Мнимото Мусани. Он возьмёт с собой учеников. А вот сколько, сам с ним договоришься. Ведь у них, у самураев, ещё раз повторяю, Император выше кодекса чести; и этот подход для всех нас очень важен.
Олег поиграл своими могучими мышцами.
- Я тоже неплох и тоже непобедимый.
- Да, в бою ты его победишь, но ты даже сам в себя не веришь, а уж в какого-то Императора, да ещё в своего ученика, да и ещё в родственника… А в нём вера в императора, в его непогрешимость, в его святость - заложена поколениями предков. Для Святослава он и будет создавать личную гвардию. Конечно не один, но самое главное - в беспредельной вере в императора.