Произошло это на развилке дорог. Одна уходила круто влево, к Вардейке, а вторая вела на восток, к селу Тонинскому. Именно там стоял на обочине какой-то подросток. Кавалькада всадников проносилась мимо него, обдавая комьями жирной грязи (мартовское солнышко старалось не на шутку, отогревая промерзшую за зиму землю), а он продолжал стоять с полуоткрытым ртом, глядя на моих гвардейцев. Отойти в сторону мальчишка не пытался, хотя к тому времени, когда я поравнялся с ним, вся его одежонка, включая и шапку, была изрядно забрызгана грязью. По чумазым щекам его… Я прищурился, вглядываясь. Нет, не показалось, и впрямь слезы. А мгновением позже я признал и самого подростка - Позвон. Ну да, так и есть, он самый, в смысле она самая, поскольку, если мне не изменяет память, Позвон оказался девчонкой Павлиной.
Увидев меня, Павлина проворно сдернула с головы свою шапчонку и склонилась в поклоне.
- Поздорову тебе, князь. - Она бросила быстрый взгляд на остановившийся неподалеку возок, в окошке которого мелькнуло лицо Любавы, и торопливо продолжила: - И княгине твоей тож.
- Благодарствую на добром слове, - кивнул я и, покосившись на открывшуюся дверцу возка, из которого торопливо выбиралась Любава (не иначе как снова тошнит, а значит, предстояла очередная задержка), досадливо поморщился.
Сочувственно глядя на нее, Павлина заметила:
- Ей бы кровавницы отварить али…
- Послал уже за лекаркой, - отмахнулся я и в свою очередь поинтересовался: - А ты не рано ли в путь-дорожку собралась?
- То не по своей воле, - мрачно пояснила Павлина, шмыгнув покрасневшим носом. - Вои твои спознали, что я девка, вот и…
- А что я дозволил до весны остаться, говорила?
Она невесело усмехнулась и ткнула озябшими пальцами в сторону солнышка, неумолимо клонящегося к закату:
- Так она уж настала. Эвон яко оно ныне разгулялось.
- И впрямь разгулялось, - задумчиво подтвердил я, отметив про себя, что держится Павлина молодцом - ни единого жалобного слова.
Гордые мы, значитца, невзирая ни на что. А пальцы синие от холода, да и ноги, поди… Я перевел взгляд на ее лапти, столь густо вымазанные в грязи, что лыка вообще не было видно.
- А далеко ли путь держишь, красна девица? Домой?
- Дом у меня далече, - хмуро ответила Павлина. - Да и нет его, поди. Татаровья нашу Захуптскую слободу сожгли.
- Что-то я не знаю такой слободы в Москве.
- А она и не в Москве вовсе, под Рясковом. Слыхал про град такой?
Я почесал затылок, но город с таким названием не припомнил.
- Верст на сто к Дикому полю ближе, ежели от Переяславля-Рязанского считать. Засечный он, - пояснила Павлина. - Река Хупта там течет, а наша слобода, стало быть, за нею, потому и прозывается Захуптой. Прозывалась… - мрачно поправилась она.
Я сочувственно покачал головой. Изрядно. Если сто верст от Переяславля-Рязанского, да до него от Москвы двести… Получается, топать и топать. Да и куда? На родное пепелище?
- А что, там у тебя никого из родни не осталось? - осторожно спросил я.
- Почитай, одна я и уцелела. Свезло мне. В лесу я была, вот и свезло. А на опушку вышла - слобода уже полыхала. Я ить поначалу в самом Ряскове хотела в ратники пойти, чтоб отмстить, да не взяли. А один десятник сжалился и поведал, что есть такой князь, кой лонись людишек отовсюду в ратники сбирал и никем не брезговал. Вот я и подалась. Надежа была, что никто не сведает, ан поди ж ты.
- Ну хорошо, тогда куда ты теперь?
- Знамо, в Москву.
- А в ней куда? В Христовы невесты?
- Вот еще! - презрительно фыркнула она. - Я ратником хотела стать, гвардейцем, Русь боронить!
- Ишь ты какая, - усмехнулся я и весело поправил ее: - Тогда уж не ратником, а ратницей или… гвардейкой.
Сзади раздался веселый хохот. Павлина вздрогнула, как от пощечины, и низко опустила голову, жалко шмыгнув своим кругленьким носиком. Мне стало не по себе. Я оглянулся и сердито заметил собравшимся подле меня всадникам из арьергарда:
- А вы чего тут столпились? А ну живо вперед!
- Не положено, княже, - отозвался Одинец. - Мы ж енти, аре… Тьфу ты! - зло сплюнул он. - Короче, назади должны быть.
- Тогда и езжайте… назад, - распорядился я. - А тут я как-нибудь сам разберусь. - И вновь посмотрел на Павлину, упертость которой нравилась мне все больше и больше.
И ведь ничего не просит, в ноги не бухается, хотя положение у нее - хуже не придумаешь. Помочь бы, да как - назад-то не вернешь, не поймут. Не свезло девке. Время легендарных полениц давно прошло (да и были ли они вообще на самом деле, может, лишь в былинах), а первая кавалер-девица Дурова, помнится, появится в армии аж через два века. Угораздило же ее родиться как раз посредине.
Но в одном я ошибся, поторопившись с выводами. Через минуту она все-таки осмелилась обратиться ко мне с просьбой… взять ее к себе в услужение.
- В холопки то есть? - уточнил я.
- В услужение, - упрямо поправила Павлина. - Я вон от твоих ратников слыхала, - кивнула она в сторону Вардейки, - что ты телохранителей к Федору Борисовичу приставил, а у тебя самого-то их, поди, и нетути, верно? Вот и возьми меня.
Представив ее в роли телохранителя, я не выдержал, захохотав во все горло. Отсмеявшись, я протянул руку к ее плечу, осторожно, чтоб не причинить боли, опробовал бицепс. Напрячь мускул она успела, догадавшись, в чем дело, но толку - воробьиное яйцо и то больше.
- Да уж, Рембо, да и только. Или нет, с учетом пола, скорее Ремба, - констатировал я.
Восприняв мои слова за отказ, она заторопилась с пояснениями:
- А ты б погодил с ходу отвергать. Я чего надумала-то. Енто токмо на первый взгляд от меня подмоги нетути. А ты инако глянь. Ведь моя сила в том и сокрыта, что про меня никто всурьез не помыслит. Потому и убивать не станет, да и руки вязать тож. Ввалят пинка под задницу и выгонят вон, да и все.
- А ты, стало бы, воспользовавшись этой свободой, накинешься на них, всех раскидаешь, одолеешь и меня спасешь, - вновь развеселился я.
- Чай, из ума еще не выжила, - огрызнулась она. - С одним али двумя, ежели обучишь тайным приемам, яко своих особых, кои при Федоре Борисовиче состоят, может, и управлюсь, а коль их поболе, то и помышлять не стану. Я инако учиню. Затаюсь поначалу где-нибудь поблизости, яко мышка, а опосля миг улучу и подсоблю. К примеру, ножом вервь, коей ты связан, разрежу, из пут тебя высвободив, али сторожа твоего по горлу полосну. Словом, смекну, чего сотворить. Чай, мне голова на плечах не для одной шапки дадена.
Я слушал молча, никак не комментируя, но она почуяла, что я вот-вот откажу, и, упреждая, надрывно выкрикнула:
- Ты ж сам сказывал, не все одной токмо силушкой решается, так чего ж ныне на попятную идешь?! Спытай хоть допрежь того, как отказати!
Я вздохнул. Таскать за собой такого телохранителя - это даже не потерька чести. Это гарантия вечного позора.
- Верно, сказывал, - подтвердил я, прикидывая для нее другой, более подходящий вариант, но он все никак не подыскивался, и я, решив для начала переубедить ее саму, что для работы телохранителем она не годится, осторожно заметил: - Да ты на себя посмотри. Косточка-то у тебя широкая, в казармах ты наших всего ничего пробыла, а вон как поправилась. Не знаю, сколько тебе лет, но сдается, за то время, пока обучение продлится, у тебя и спереди и сзади выпирать станет. И тогда хоть три пары штанов на себя напяль, все равно ясно, что девка. И потом, слыхала, как в народе говорят: "Не хвались, на рать идучи, а хвались, с рати возвращаясь". Это я к тому, что убивать не так просто, как тебе кажется, особенно впервые. Тут порой и мужикам худо становится.
- А ты думаешь, я не ведаю, - буркнула она.
Я опешил:
- Хочешь сказать, доводилось?
Павлина молча кивнула.
- Ну и как же оно было?
Девчонка продолжала молчать. То ли пыталась придумать подробности, то ли попросту колебалась. Ну-ну. Я решил, что, если она сейчас попробует мне соврать, развернусь и уеду, только меня и видели. Хотя деваха умная, так сразу не уличишь. Ладно, для начала послушаем.
Павлина оглянулась, убедилась, что все гвардейцы далеко, и даже Любава метрах в двадцати, не ближе, ходит по дороге, дыша свежим воздухом, и приступила к своему рассказу.
- Вот ты мне тута сказывал в монастырь идти. А мне ить туда нельзя, потому как… - Она замялась, но, все-таки решившись, выпалила: - Порченая я. Ссильничали меня.
- Ну-у в Христовы невесты разные приходят, - небрежно отмахнулся я, но в следующий миг насторожился. - Погоди-погоди. Как ссильничали?! Это кто ж из моих орлов расстарался? Показать сможешь?
- Да нет, - отмахнулась она. - Татарин енто был. Замешкалась я тогда чуток на опушке, вот он и того, успел настичь. А тем же вечером и ссильничал. Я поначалу плакала, брыкаться пробовала, да куда там. Он от того токмо шибче в раж входил. И ведь не унимался. Один раз на меня взобрался, а опосля вдругорядь поперся. Но и я к тому времени смекнула, чего делать. Хошь и болело все внутри, а виду не подала, улыбаться начала. Слезы текут от боли, а я не сдаюсь, губы растягиваю что есть мочи да его связанными руками пытаюсь приголубить. Тут он и вовсе разошелся. А я ему на руки показываю. Мол, убери путы, чтоб я тебя ими погладить смогла. Он оскалился, за нож ухватился, взрезал их и сызнова на меня. А нож в сторону отложил - уж больно не терпелось ему. Ну а я дотянулась.
Она замолчала, но я не торопил, терпеливо ожидая продолжения.
- Так он и сдох, улыбаючись, - как-то просто и буднично завершила Павлина. - Потому я тебе и поведала про горло. Чай, не впервой, смогу, ежели надо.
- И убежала?
- Не враз. Пока спихнула его с себя, рубашонка из белой красная стала от его кровищи. Я на чепурках мимо костра, да, на беду, ногу другого татарина задела. Тот встрепенулся, глазищи открыл и на меня уставился, не поймет, что стряслось. А я, как на грех, нож забыла прихватить. Он привставать стал, а я тогда прямо из костра горсть углей схватила - да ему в рожу. Еще и прижала для верности. Он в вой, а я… в лес.
- Господи! - вырвалось у меня. - Это ж боль какая!
Она мрачно усмехнулась.
- Не то слово. Я когда по лесу брела, ревмя ревела. Эвон, всю длань спалила.
Она подняла левую руку, сжатую в кулак, и раскрыла ладонь, поднеся ее поближе к моему лицу. Я невольно поморщился, глядя на огромный уродливый красный шрам. М-да-а, как говорится, доказательство налицо. А впрочем, и без того понятно, что не врала. Такое не придумаешь.
Павлина, восприняв мое неодобрение иначе, заторопилась с пояснениями:
- Ты, княже, не помысли, что она у меня худая. Я ей что хошь могу. Вота… - И она энергично заработала пальцами, несколько раз сжав и разжав их.
- Хорошо, - кивнул я. - Но…
Телохранители-то, если подумать, нужны не одному Федору, но и сестрице его не помешают. На случай яда у Ксюши Петровна имеется, да и Резвана. А вот если вдруг мою ненаглядную, не дай бог, конечно, захотят похитить или насильно постричь в монахини, тогда как? Да, братец ее нынче в силе, всего шаг до шапки Мономашьей осталось, но жизнь такая сложная и непредсказуемая штука, что в ней возможно всякое.
Да и не все время мы в Москве. Времена-то какие. Того и гляди, либо Сигизмунд, либо Карл захотят вернуть утерянные города, а что это значит? Правильно, командировочка. А Романов и весь его клан живы-здоровы. И кто знает, не исключено, что они не преминут воспользоваться удобным случаем, устроив новый переворот, причем гораздо удачнее. И тогда Годунова под нож, а на Ксению запросто наденут монашеский куколь. Так, на всякий случай. Вдруг потом уговорит будущего супруга отомстить за Федю. Хотя да, жених-то ее я, а меня уговаривать не надо.
И вот тут-то Павлина может пригодиться.
Конечно, то, что я представил, весьма и весьма маловероятно, однако такой подстраховочный вариант далеко не лишний…
- Ладно, спытаю, - кивнул я. - И приемам тайным обучить возьмусь. Но в телохранители тебя буду готовить не для себя, а для Ксении Борисовны Годуновой. Согласна?
Павлина еле заметно поморщилась, но, очевидно, упоминание о тайных приемах помогло, и она кивнула, уточнив, не обманываю ли я. Я усмехнулся и заверил:
- Знать будешь даже больше, чем те, что охраняют Федора Борисовича.
- Взаправду?!
- Точно. Но имей в виду, учить буду не жалеючи и гонять стану до седьмого пота.
- Да хошь до десятого, - расцвела Павлина.
- Тогда сделаем так. Пока я буду здесь, в Вардейке, ты останешься якобы в услужении у… княгини, - кивнул я в сторону Любавы. Павлина моментально насупилась, подозревая меня в коварном обмане, но я успокоил ее: - Считай, это испытание для тебя. Если выдержишь, то, когда стану уезжать, с нею ли, без нее, тебя заберу с собой. А уж там, в Москве, и приступим к занятиям.
- А как же ты без княгини-то уедешь? - не поняла она.
- Не моя это княгиня, - поправил я. - Потом поймешь чья. А пока пойдем к возку…
Пока шли, я успел окинуть ее критическим взглядом, прикидывая, как везти. На облучок сажать - она уже сейчас от холода трясется, а в возок ее в таком виде брать нечего и думать. Мало того что все там вымажет, так еще и наша одежда невесть во что превратится. Хотя у Любавы должно быть с собой прихвачено про запас. Тот же полушубок, к примеру. Он Павлине, конечно, в два обхвата, в три закрута будет, но оно еще лучше. Во всяком случае, теплее. А на ноги пару лишних тряпок намотает, вот и не будут болтаться сапожки.
А тут и сама Любава подоспела. Надышалась, готова ехать дальше. Очень хорошо.
- Слышь-ка, княгиня, пока ты тут гуляла, я тебе холопку подыскал, - огорошил я ее новостью. - Когда уеду, с собой возьму, а пока быть ей у тебя в услужении. Ты сыщи ей полушубок с сапожками, чтоб переоделась. - Пока Любава копалась в возке среди своих вещей, я, повернувшись к Павлине, предупредил: - Но у меня есть правило: все приказы должны исполняться мгновенно и без малейших колебаний. Поняла?
Та быстро-быстро закивала, глядя на меня влюбленными глазами.
- Тогда… Одежка на тебе больно плохонькая, да и в грязи вся.
- Я на облучке могу, - торопливо выпалила она.
- Нет, - отрезал я. - Кого я потом учить стану? Сосульку? А потому… раздевайся.
- Тута?!
- Не в возке же. Да кафтан подле себя кинь. Когда лапти снимешь, как раз на него и наступишь, чтоб ноги не испачкать.
Замешкалась девчонка всего на секунду, после чего на землю полетел старенький, весь в заплатах, кафтанчик и прочая одежонка. Единственное, с чем она затянула, так это с нижней сорочкой. Оставшись в ней, она робко спросила:
- И ее тоже сымать?
- А ты как думаешь? - буркнул я.
- Чистая вроде, - оглядела она ее. - А там как повелишь, княже. Хошь и срамно, а, ей-ей, скину, не сробею.
- Верю, - кивнул я. - Тогда… не надо. В ней и полезай. Да сразу полушубок надень.
Но рисковать я не стал и первым делом, едва залез в возок, рявкнул на нее:
- Сапоги снимай, рано надела! Вначале ноги разотри, а то заболеешь.
- Ништо, - беззаботно отмахнулась она, но, вспомнив про мое предупреждение, испуганно ойкнула и ринулась снимать сапоги.
А вот ноги растереть как следует у нее не получалось - полушубок мешал. Ну не снимать же. Пришлось взяться за дело самому. Павлина попыталась выдернуть свою ступню из моих рук, но я сурово гаркнул на нее, и она покорилась, робко глядя на меня, но уже не сопротивляясь.
Молодец, понятливая.
Любава осуждающе крякнула, глядя на мои старания, а я недолго думая сунул ей вторую босую ногу девчонки. Нечего без дела сидеть. И вообще, критиковать мы все мастаки, а ты попробуй потрудись.
Новоявленная "княгиня" поморщилась, еще раз неодобрительно кашлянула, но за дело принялась умеючи, филонить не стала. А Павлина вдруг разревелась.
- Ты чего? - опешил я. - Больно, да? Терпи. - И предложил: - А может, передумаешь, пока время есть? Дальше-то куда больнее будет.
Та энергично замотала головой.
- Не-э, то я от счастьица. Я ж час назад таковское и в помыслах тайных не держала, а тут эвон чего. - И робко попросила: - Токмо Христом богом молю, княже, не вели мне сей же миг утихнуть. Боюсь, не смогу твое повеление выполнить. - И она разрыдалась пуще прежнего.
- Ладно уж, пореви, - снисходительно проворчал я. - Но чтоб в последний раз, поняла?
Она снова энергично закивала, а я, чтоб развеселить ее, принялся подтрунивать, продолжая старательно растирать ледяную ступню:
- И какой дурень тебя Павлиной нарек? Погляди на себя. Павлин - птица пышная, перья разноцветные. А у тебя и волосы черные как смоль, и косточки хоть и широкие, да мясцом не больно-то обросли. Впору тебя галчонком звать. Хотя да, у тебя глаза карие, а у галчонка они вроде бы…
- Так я и есть Галчонок, - всхлипнула она, постепенно успокаиваясь.
- То есть? - не понял я. - А как же Павлина?
- Не сказывала я тебе про Павлину, - возразила она. - То ты сам, княже, надумал, когда я Павлом назвалась. И в крещении поп меня Галиной нарек, ну а матушка токмо Галчонком и прозывала.
- Понятно, - кивнул я, решив, что хватит тереть, пальцы на ноге совсем теплые, и скомандовал: - Ну коль ты не заморская Павлина, а наш Галчонок, тогда обувайся. Хватит с тебя.
Любава всю оставшуюся дорогу сидела недовольно поджав губы, периодически бросая критический взгляд на Галчонка и следом - осуждающий - на меня. Однако молчала. Высказаться себе она позволила один-единственный раз, когда мы остались наедине.
- Не пойму я тебя, князь. Тебе свистнуть - любая прибежит, как собачонка, да еще хвостиком вилять станет, а ты эвон кого себе выбрал.
Я озадаченно нахмурился, недоумевая, к чему она, потом дошло. Хотел растолковать, для чего мне на самом деле понадобилась девчонка, но не стал. Тайный телохранитель потому и тайный, что о нем никто не ведает, а потому лучше, если о ее истинном предназначении будут знать лишь я и она сама. Ну и Ксюша еще. Но это впоследствии, когда я передам ей Галчонка.
Любаве же ответил неопределенно:
- Считай это княжеской блажью.
И тем же вечером предупредил девчонку помалкивать о будущей учебе. Та клятвенно пообещала, что станет молчать как рыба.