Глава 29
ОПЕРАЦИЯ БЕЗ НАРКОЗА
Федора мы застали за трапезой в небольшом тереме, который повелел выстроить для сына старший Годунов. Встретил он нас радостно, особенно меня. А вот к появлению Любавы отнесся не так, как мне хотелось бы, хотя и не столь холодно, как я опасался. Нечто среднее. Эдакое легкое удовольствие, как у малыша, которому на глаза попалась некогда любимая, но успевшая поднадоесть игрушка. Воспоминания приятные, но не более - появились новые забавы, куда интереснее.
Однако я не отчаивался. Еще не вечер. Но чтобы она не маячила перед ним с этими пятнами на лице, попросил его выделить для нее комнатку и отправил ее отдыхать - дескать, устала с дороги. Любава не противилась, ибо сценарий для нее я расписал заранее. Впрочем, у нее самой было точно такое же желание побыстрее уйти. Это ведь у нас, мужиков, главные вопросы "Кто виноват?" и "Что делать?", а у женщин основной: "Как я выгляжу?" Выглядела она не ахти и сама прекрасно о том знала, а потому охотно устремилась в отведенную ей комнату.
Подметив слезы на ее глазах, я вызвался ее проводить, благо Федор отлучился, дабы распорядиться насчет ужина.
- Ну и зачем оно все? - горько спросила она, когда мы оказались в ее комнате. - Сам, поди, узрел, что он…
- Узрел, - не стал спорить я, но с улыбкой добавил: - И другое узрел. Светелка-то твоя рядом с его опочивальней.
Она фыркнула:
- А проку?
- Погоди-погоди, - многообещающе посулил я. - Сегодня тебе и впрямь лучше из нее не выходить. Вон Галчонок есть, так что принесет тебе сюда и еду, и все, что хочешь. Ну а завтра-послезавтра поглядим.
- Экий ты прыткий, - усмехнулась она. - Думаешь, до завтра что-то изменится? Эвон кака у меня рожа. Куда мне с такой? Ему, поди, и глядеть на нее тошно. Али мыслишь, настой твоей ключницы подсобит? Что-то мне не больно-то…
- На настой полагаться не станем, но за свою рожу будь в надеже, - весело скаламбурил я, твердо пообещав: - Лично ею займусь. Королеву из тебя сотворить не обещаю, но, думаю, принцессой сделаю, поверь.
Едва вернувшись, Федор принялся хвастаться, сколько всего успел за это время. Он даже хотел скинуть с себя рубаху, чтоб продемонстрировать достигнутые результаты, но я успел остановить - завтра в баньке разгляжу. Впрочем, хвалиться ему и впрямь было чем. Даже внешне заметно, что парень скинул не меньше двух-трех кило. Пузцо вообще исчезло, да и лицо не такое округлое.
Жаль только, что он периодически, о чем бы мы с ним ни говорили, сводил разговор к Мнишковне. Как она, да не серчает ли на него. Насчет первого я заверил, что все в порядке, а касаемо последнего многозначительно спросил:
- А сам как думаешь? Кто запер в четырех стенах, с того и спрос. - Но чуть утешил: мол, злится она больше всего на меня, и в первую очередь, как я полагаю, именно потому, что я на глазах у нее.
- А обо мне не вопрошала? - с надеждой спросил он и расстроился, услышав мой ответ:
- Ни разу. Впрочем, я и сам с нею редко виделся. Да ей и недосуг. Помнится, заглянул к ней, а она занята - отмечает Пасху. Ну я и не стал ей мешать, ушел. А после того…
- Как… Пасху? - застыл он, не донеся до рта кусок пирога. - Какую… Пасху?
- Католическую, какую ж еще, - недоуменно пожал плечами я.
Я не дал упасть выпавшему из его рук куску пирога, подобрав его влет, на полпути к полу. Аккуратно положив его обратно на блюдо, стоящее перед Федором, я посоветовал:
- Ты бы, Федор Борисович, поосторожнее с продуктами.
Но он не слышал меня. Губы его беззвучно шевелились, лицо побледнело, а в глазах… Нет, такое надо видеть - описать его горе я не в силах. На пару секунд мне даже стало его жалко, но что поделать - хирургическое вмешательство давно назрело, ибо терапевтические средства бессильны.
- Не… верю, - наконец выдавил он.
- Ну и напрасно.
- А может, тебе помстилось? - вдруг оживился Федор. - Сам же сказываешь, сразу ушел. Подумал, будто Пасха, а на самом деле…
- Может, и помстилось, - равнодушно откликнулся я. - И на самом деле в руках у меня был не пасхальный кулич, который они попытались спрятать, а обычный каравай. Да и в гостях у нее были не монахи, а гусары ее братца Станислава, ради шутки напялившие на себя рясы. Но понимаешь, в чем беда…
Я помедлил, сделав паузу. Признаться, продолжать не хотелось, ибо черные глаза Годунова уже наполнились слезами. Но на ум пришло, что, если я прервусь, получится куда хуже. Тогда разговор непременно возобновится завтра, а сам я буду весьма схож с хозяином, который, жалея любимую собаку, отрезал ее больной хвост кусками. Нет уж, коль бить, то и добивать, а не добивать, так нечего было и начинать. Почему-то на ум пришел мультик "Каникулы в Простоквашино", и я почти дословно процитировал слова папы Дяди Федора:
- Мстится каждому свое. Это ведь только простужаются все вместе. А тут не одному мне, но и еще пяти гвардейцам, что на охране ее покоев находились да вместе со мной к ней заглянули, точь-в-точь помстилось. Это как?
Тот кивнул, ни слова не говоря и, по всей видимости, окончательно впав в ступор. Черт побери, не ожидал столь бурной реакции. Кажется, я перестарался, махая скальпелем. И в качестве собственного оправдания сочувственно напомнил:
- Я ведь тебе и ранее намекал, Федор Борисович, что она как была, так и осталась католичкой. Напрасно ты мне не поверил.
Тот вновь кивнул, продолжая упорно молчать. Я выждал минуту, но, видимо, шок от услышанного оказался чересчур сильным. Пришлось снова подать голос, но исключительно с целью отвлечь. Мол, по случаю моего приезда надо бы собрать и всех прочих, в смысле воеводу Христиера Мартыновича и сотников обоих полков. Пировать так пировать. Тон у меня был веселый, но насквозь фальшивый - сам чувствовал. Впрочем, это навряд ли имело какое-то значение - Федору было ни до чего.
- Собери, - бездумно кивнул он.
Странно, согласился. Уже лучше. Авось в многочисленной компании быстрее оправится от моей новости.
Я вышел, сказав Дубцу, чтобы все организовал и предупредил народ, но возвращаться к царевичу не спешил - пусть чуть-чуть побудет в одиночестве. Лишь минут через десять, постояв на крыльце и полюбовавшись звездами, я вернулся. Оказывается, рано. Царевич как сидел, так и продолжал сидеть, даже не шелохнувшись.
В итоге пришлось идти гудеть с ними одному. А что делать, коли мне так и не удалось растормошить Годунова и в последний момент он наотрез отказался покидать терем, сославшись, что ему неможется.
Гудел с нами и донской атаман Андрей Иванович Корела, прибывший вместе со мной. Распорядился я найти его незадолго до отъезда. Отыскали мои люди быстро, в одном из московских кружал. Отыскали, но не трогали, как и было им велено, просто сообщили мне, а уж дальше - моя забота.
Мешкать я не стал, немедленно отправившись туда. Едва зашел внутрь, как захотелось обратно, на свежий воздух - та еще обстановочка. Воздух - хоть топор вешай. Не накурено, неведом на Руси табак, но и без него ароматов хватает, притом куда отвратительнее. Грязь жуткая - что под столами, что на них. Ну и народец, полностью соответствующий обстановке, - расхристанный, чумазый, окоселый.
Корела, голый по пояс, сидел угрюмо опустив голову и уставившись в какую-то ему одному видимую точку на столешнице. Был он один. Я опустился на лавку напротив.
- О-о, княже, - встрепенулся он и заплетающимся языком предложил мне выпить за упокой души "красного солнышка".
- Не хватит ли? - осведомился я. - Ты за его помин, поди, бочку выдул, если не две.
- Какое там! - отмахнулся атаман и горделиво похвастался: - Бери три, а то и четыре. Хотя… Рот дерет, а хмель не берет, - пожаловался он и вновь помрачнел.
- Не будет с тебя?
- Будет, - согласился он. - В долг не наливают, а с последней полушкой я позавчера распростился. Потому мне одна дорога - на Дон.
- Жаль, - вздохнул я. - О помощи хотел просить, а ты уезжаешь.
- Ты?! Меня?! О помощи?! - С него даже хмель слетел от такой новости. - Ну-у ежели возмогу, - протянул он неуверенно.
- Возможешь, было бы желание, - подтвердил я.
- Тогда сказывай.
- Не здесь. Коль и впрямь согласен, на подворье у меня продолжим. Так как, поедем?
- Енто ты поедешь, а я пойду, - криво ухмыльнулся он, пояснив: - Безлошадный я давно. Безлошадный и… - Он критически оглядел себя и добавил: - И безодежный.
- Понятно, - кивнул я. - Хмелек - щеголек: сам ходит в рогожке, а вас водит нагишом.
- Точно, - согласился он. - Ныне гуляшки, и завтра гуляшки - вот я и без рубашки. Да и без коняшки.
- Уже с нею, - поправил я его. - Конь у кружала стоит. А что до одежи, то на-ка вот, приоденься для начала. - И я скинул с плеч опашень, специально надетый мною поверх кафтана, поторопив: - Ну? Удалой долго не думает. Едем?
А дальше была баня, где мои гвардейцы в четыре руки и четыре веника выколачивали из Корелы хмель. Весь навряд ли - слишком много его скопилось, но выглядел он в предбанничке совсем иным, куда свежее и бодрее. Да и квасок пил с видимым удовольствием, хотя и намекнул насчет послебанной чарки.
- Всенепременно, - пообещал я. - Сядем за стол и под миску наваристых щец обязательно выпьем. Можно даже две-три. Но вначале дело.
И приступил к разговору. Мол, не на одном Дону Руси послужить верой-правдой можно. На севере, в Эстляндии, басурман хоть и нет, зато иной нечисти предостаточно. Ныне свеи завозились, да и ляхи тоже вот-вот сунутся, чую я. Словом, есть с кем сабелькой помахать, удаль свою выказать.
- Был атаман, да весь вышел, - грустно усмехнулся Корела. - Ныне один я, без товарищей.
- Один - не беда, - отмахнулся я. - Зато сам себе господин. Да и поправимо. Нынче один, а завтра, глядь, десяток стоит. Через седмицу оглянулся - сотня за спиной выросла.
- Это ты к чему? - насторожился он.
- К тому, что сыщу я тебе молодцев. Не из казаков, врать не стану - из гвардейцев моих.
И вновь на его лице появилась кривая пренебрежительная ухмылка.
- Видал я их как-то. Не свычные они к коням, да и с сабелькой тож…
- Вот ты и поможешь, - перебил я его. - У стрельцов одним приемам учат, у ляхов - другим, у казаков - третьим, а всего лучше, если их вместе собрать. Так что, подсобишь ребяток до ума довести?
- Доверяешь, стало быть, - довольно проворчал он. - А не боишься, что я сызнова заместо их учебы за штоф ухвачусь? В твоей Вардейке, поди, есть где чарку сыскать. Да и в Эстляндии кружал в достатке.
- Не боюсь, - пренебрежительно отмахнулся я. - Ты ж не пропойца какой. Затосковал без дела, вот и все. Да и чарку сыскать тебе недосуг будет. Учеба-то с утра до вечера - когда пить? Разве что по случаю моего приезда усугубим, вот и все…
Ничего не скажешь - усугубили. Даже у меня самочувствие наутро оказалось не ахти, хотя я и старался воздерживаться. Насторожили меня кое-какие рассказы о знатных детишках, оказавшихся далеко не столь послушными, как хотелось. Говорили о них вскользь, промежду прочим, но тем не менее сказано было достаточно, и я решил завтра первым делом лично понаблюдать, насколько все серьезно.
Да и сама обстановка за столом… Как-то обособленно держались сотники полков. То, что они сидели не как попало, а строго разделившись, куда ни шло. А вот то, что ветераны Первого, занимавшие одну сторону стола вместе с ближним ко мне Долматом Мичурой, назначенным главным, эдак пренебрежительно поглядывали на сотников Второго, возглавляемых Микитой Голованом, мне не понравилось. Получается, и тут своего рода местничество.
Но с этим я разобрался быстро, подняв чарку за боевое братство и напомнив, что гордость за свой полк - одно, а чванство - иное. Да и перед кем? Все, кто тут сидит, не со стороны взяты, совсем недавно тоже в Первом служили. А что ныне к соплякам приставлены, так в том потерьки чести нет, напротив. Подбирали-то мы туда с Христиером Мартыновичем не худших - лучших. И сами они от такого перехода своего высокого гвардейского звания не утратили.
Я еще много наговорить успел и, надо сказать, цели своей добился - разговорились, загомонили, загудели, вспоминая и как Эстляндию брали, и как на ратушах знамена русские крепили, и как мерзли у костров в чистом поле… А когда общие воспоминания имеются, поневоле сердце оттаивает. К концу пирушки и вовсе удивляться принялись: а чего это они друг дружки сторожиться стали? А ветераны Первого еще и сочувствовать с моей подачи принялись - мол, и впрямь вам ныне куда тяжелее, всякую бестолочь уму-разуму учить.
А я снова тост, но на сей раз про общее дело. Одни учат, а другим тоже поглядывать надо и позже, но тихонько, оставшись наедине, чтоб командирский авторитет своего боевого товарища перед подчиненными не уронить, подсказать, советом помочь. Со стороны-то виднее, чего не так делается.
Да и "бестолочь" не упустил из виду, поправил аккуратно, напомнив, что они и сами не так давно в бестолковых хаживали. Вот когда кто-то из новобранцев и через полгода-год по-прежнему неумехой останется, дело иное. Хотя из Первого кое-кого тоже отчислять пришлось - во всяком хлебе не без мякины. А ныне с насмешками в их адрес погодить надо. Цыплят и то по осени считают, а тут воин, ратник, да не просто - будущий гвардеец.
Корела меня приятно удивил. Сидел чинно, чарки опрокидывал, но по уму, не частил, а через одну, а то и через две. С рассказами о своих подвигах не вылезал, больше слушал. Да и я, когда представлял его, былые заслуги обошел сторонкой, все больше напирая на личные достоинства. Ни к чему рассказывать, от чьего войска он, сидя в Кромах, несколько месяцев отбивался.
- Ладно уж, княже, научу твоих гвардейцев чему могу, - буркнул он мне в конце вечера.
Одно плохо - когда я вернулся к Годунову, оказалось, что Федор недолго пробыл в своей опочивальне. Едва я ушел, как он вновь вернулся за стол и так налакался, что я еле-еле до постели дотащил. Интересно, к добру оно или к худу?
Почесав в затылке, я решил, что к добру. Когда голова наутро трещит, о любви не очень думается. Но на всякий случай решил с учетом столь бурной реакции престолоблюстителя сегодня Любаву на арену не выпускать, рано. И, предупредив ее о нежелательности встречаться с Федором, отправился на занятия, прихватив с собой царевича.
Поначалу я, как и запланировал, никуда не встревал, желая поглядеть со стороны как и что, взяв под пристальное наблюдение один из десятков. Пищи для размышлений хватало. Началось с построения. Маленький Иван Хованский упрямо не хотел вставать замыкающим, а Григорий Колтовский непременно желал занять в своем десятке первое место, хотя еще два человека были немного повыше его. Не угомонились они и после окриков десятника Туеска.
- Да что уж назаду? Там меньшому место, - заупрямился Хованский, стойко держась за середку.
Десятник покосился на меня, ожидая помощи, но я, стоя сбоку, метрах в десяти от строя, сделал вид, будто не замечаю умоляющего взгляда. Туесок подумал и… махнув рукой, не стал настаивать на своем приказе.
"Неправильно", - отметил я и скользнул взглядом по соседним десяткам. Ну да, точно такие же проблемы.
На стрельбище шутки, не совсем добродушные, а подчас и откровенно язвительные, так и сыпались из княжат. Особенно отличался все тот же Хованский, очевидно пытаясь компенсировать свой малый рост длинным языком. Правда, стрелял он хорошо - этого не отнять. Но зато после каждого удачного выстрела норовил подчеркнуть свое превосходство.
- Не твоему носу рябину клевать. - Это он промазавшему долговязому Ипату. - Каково семя, таково и племя. Лучше б ты в богомазах оставался, яко твой батюшка, глядишь, прок получше был.
- А ты бы научил, сделал милость, - добродушно откликнулся тот.
- Тебя учить, что мертвого лечить, - пренебрежительно отозвался Хованский и, повернувшись к сыну кузнеца Якиму, обогнавшему его в меткости, продолжил: - Ишь, посадили мужика к порогу, а он под святые лезет. Все одно: первым тебе не бывать. Свезло ныне, а так я куда лучшее стреляю.
- А ты не надувайся, не то лопнешь ненароком, - огрызнулся Яким. - А то ишь разоделся, как в свят день до обедни. Сам-то давно ли зашелудивел, да уже и заспесивел.
Хорошо поддел. Я, не удержавшись, крякнул, но отвернулся, чтоб не заметили, на чьей стороне мои симпатии, - нейтралитет так нейтралитет. Хованский же, покраснев от злости, еще пуще напустился на сына кузнеца:
- А ты не суйся, ижица, наперед аза. Не велика спица в колеснице. Да не больно-то кичись, лучше в ножки поклонись, не то воеводой стану, припомню тебе твои срамные речи, инако запоешь. А то ишь, назвали мужика братом, а он норовит и в отцы.
Подколки и подковырки продолжались и позже - во время занятий на турнике, где Хованский, как ни старался, не сумел всех обогнать, подтянувшись всего семь раз, и за обедом, и после него.
Я слушал и мотал на ус. Получалось, и я кое в чем недоглядел. Но итоги подводить не стал - рано. Вместо этого я, чуть помявшись, попросил Годунова о небольшой услуге. Мол, вижу, не до меня тебе и ни до кого вообще, душа болит, и всякое такое, но оно и тебе полезно - отвлечешься немного. Тот молча выслушал меня, равнодушно кивнул, но сделал именно так, как надо. И когда на следующий день восемь сотен Второго полка выстроились поутру, готовые разойтись по своим учебным местам, к ним из воеводского домика вышел Федор.
- А что Ерпил, богу мил, не забыл, чай, как ты меня гонял позапрошлым летом? - осведомился он у одного из сотников.
- Нешто таковское забудешь, - отозвался тот.
- Правда, ты в ту пору, помнится, в десятниках хаживал, а ныне эвон, до сотника дошел, важная птица. Поди-ка, ежели обратно к тебе в рядовичи попрошусь, и не возьмешь, ась?
- Напрасно ты так обо мне. Хорошему ратнику я завсегда рад, - откликнулся Ерпил.
- Ну тогда принимай. В какой десяток встать повелишь?
- Эвон, в четвертый, - указал Ерпил, крикнув десятнику: - С пополнением тебя, Вешка!
- Эхма, где наша не пропадала! - вслед за Федором залихватски грянул я шапкой оземь. - Коль такое дело, то и я не хочу от престолоблюстителя отстать. Слышь-ка, Бузина, - окликнул я командира соседней сотни. - Возьми меня. Авось пригожусь да послужу, как умею.
Пока шел к своей сотне, Ерпил обратился к Годунову, занявшему место в строю, и строго заметил ему:
- Хошь ты и престолоблюститель, ан ныне не свое место занял. Еще двоим уступи, чай, повыше будут.
Федор молча кивнул и поменялся местами с двумя ратниками, а Ерпил напустился на Вешку:
- А ты чего молчишь?! Али не зришь, что он на полголовы помене Головля? - И переключился на остальных десятников: - А что, прочих не касаемо?! Куды глядите? Колтовский, ты почто первым встал? А ты, Барятинский? А Головин? Хованскому и вовсе место назаду, а он, ишь, сызнова в середку влез.
Оживившиеся десятники ринулись перекраивать строй, и на сей раз им никто не возражал.
Годунов и дальше в основном молчал, ни в чем не переча, даже когда на него покрикивал десятник. Это было мною тоже оговорено заранее, и не только с ним, но и со всеми остальными, начиная с Вешки. Впрочем, думаю, если б я и не предупредил царевича загодя, он бы все равно помалкивал - не до того ему было.