Та-ак, чудненько. Теперь займемся Федором. Но тут хуже. Сколько я ни ломал голову, ничего на ум не приходило. И времени на дальнейшие раздумья нет. Торопит Ленно, а у самой в зрачках все ярче зарево багровое разгорается. Да и звездный хоровод свое движение ускорил. Теперь уж точно как во сне. А звезда в центре хоровода - та самая, багрово-красная, - подмигивать стала. Вроде как тоже знак подает: "Поторапливайся, Федя".
- Есть только это, - мрачно сознался я, стаскивая с пальца перстень Ксении и передавая пророчице. - Что еще надо? Ах да, кровь, - спохватился я и, заголив до локтя многострадальную левую (вечно ей достается), протянул руку Ленно.
- Рано, - отвергла она ее. - Помимо того мне нужен мед, воск и… труп.
Я нахмурился. Нет, с первыми двумя проблем не предвиделось. Запасливый Дубец, зная, что я - изрядный сластена, всегда брал в путешествие небольшой горшочек. А учитывая, что я частенько тружусь над бумагами (как свежая мысль в голову, так я на ближайшем привале сразу за перо) и происходит это, как правило, затемно, непременно клал в дорожную суму еще и связку восковых свечей. Но труп… За ним же на кладбище идти надо. Мало того что ратники могут не понять, да и успеем ли мы его до света из могилы выкопать?
- Нет, - снова угадала она мою мысль, а может, прочитала ее, кто знает. - Свежий он должен быть. Выбирай из кого поближе. - И легкий, еле заметный кивок в сторону.
Я машинально повернул голову, а там мои гвардейцы. Не иначе как пророчица постаралась, вон как крепко спят. Как убитые… Убитые… Погоди-погоди, это она на что же намекает, карга старая?! Выходит, я должен кого-то из них… Да она в своем уме?!
Я даже задохнулся от негодования, но не успел и рта открыть, как Ленно вновь чуть раньше с ответом успела:
- Как хочешь. Жаль мне тебя, но неволить не собираюсь. Тогда обратно почивать отправляйся.
Ох, если бы речь шла обо мне одном! Тогда конечно. А Ксюша?!
- Погоди, - хрипло выдавил я. - Дай немного подумать.
- Думай, но поторопись. Один дробный часовец у тебя остался, иначе не поспеть мне.
Я решительно встал и, сделав пару шагов, остановился. Взгляд лихорадочно заметался по спящим лицам, торопливо перескакивая с одного на другое. Кого же, кого? Одинец? Зольник? Братья Родька и Редька? И тут же вспыхнуло воспоминание, как я с ними дрался плечом к плечу на волжском берегу, а потом на струге. Значит, нет. Тогда кто? Кочеток? Зимник? Курнос? И Москва всплыла. Нас шестеро, шляхтичей пятнадцать. И ведь ни один не сбежал. Дрались до последнего, пока не свалились от ран на бревенчатую мостовую.
- Не мешкай, ночь кончается, - раздалось в ушах. - Пять часец осталось.
Вот он, выбор, что мне приснился. Теперь ясно, отчего я до крови прикусил губу, пытаясь улизнуть от него. Я бы и сейчас тяпнул себя не раздумывая, но был уверен - не поможет. Кусай не кусай, все равно.
- Три часец, - услышал я монотонный, равнодушный голос.
Я угрюмо засопел, наливаясь злостью, и решительно повернулся к пророчице.
- Ну вот что. Мне на твои пророчества…
Я смачно сплюнул под ноги, почти угодив в какого-то крупного жука, ползущего по траве. Злость требовала хоть какого-нибудь выхода, и носок моего сапога опустился на него. Под ногой хрустнуло. Я шагнул в сторону, нагнулся, подняв маленькую черную лепешку, оставшуюся от раздавленного насекомого, и протянул Ленно, иронично заявив:
- На, заполучи. Иного покойника в наличии, извини, не имею.
Та послушно кивнула, протянув руку, но заметила:
- Жаль, маловат. Человеческий был бы лучше. Надежнее. А с этим как выйдет - не ведаю. Разве что… Ладно, попробую.
Я непонимающе уставился на нее. Выходит, любой подошел бы. Но тогда почему она кивала в сторону гвардейцев? Или это я ее неверно понял? Припомнил ее слова, и аж затрясло от возмущения. Старуха ж мне и впрямь не сказала, что труп непременно должен быть человеческим. Блин, а уточнить, что любая живность сгодится, нельзя?! Обязательно нервы трепать?!
- Нельзя, - откликнулась Ленно. - Ты сам должен был догадаться. Пока же ты, князь, умен, но не мудр, а одного ума тебе теперь маловато. Приучайся не как все мыслить, инако не то и мои труды напрасными окажутся.
Дальнейшее помню смутно, действительно как во сне. Из тех странных гортанно-тягучих слов, произносимых пророчицей, взывающей к кому-то неведомому, мне не запомнилось ни одного. Да, признаться, и не было желания их запоминать - недобрым от них веяло. Мне даже не по себе стало.
Помнится, ключница моя как-то рассказывала, что многие слова свой цвет имеют. Которые к благодарности относятся - нежно-розовые, к любви и дружбе - ярко-алые, к мудрости - глубокой синевой отдают, а бранные - темно-серые, цвета грязи. Эти были сплошь черными. Ну разве совсем немного отдавали багровым, в точности как запекшаяся кровь. Хотя удивляться нечему - на чем наговаривают, такой и цвет.
А потом Ленно меня и вовсе к моему ложу отправила. Мол, нечего тут глядеть. Я лег, на небо глянул, а там… Час от часу не легче. Такого стремительного кружения звезд во сне точно не было. А та, что в центре, неподвижная, на глазах разгорается. И не только разгорается, а еще и в размерах увеличивается, словно раздувается от злости на меня. Вот она уже с горошину, теперь с вишенку…
"Да нет, - осенило меня. - Это она разбухает от моей крови. Ну точно, вон со сливу размером, а то и с яблоко…"
И вдруг шарахнуло. Беззвучно, но вспышка была ослепительная. Увы, зажмурился я с опозданием.
- Все, князь, - раздался в моих ушах голос Ленно. - А теперь прощай.
- Погоди, - встрепенулся я, но глаза открыть не мог. Жгло в них, словно песку сыпанули. - Ты куда? А договорить, пояснить? Про знак этот, к примеру, как он хоть выглядит? Да и об остальном. Чего мне теперь делать-то?
- Я тебе уже все обсказала, и больше поведать нечего. Стерегись, и крепко стерегись, ибо отныне тебе по кромке ходить, а она остра, словно лезвие меча. Потому про ноги, в кровь изрезанные, не помышляй - о жизни своей думай, как ее сохранить. Один неверный шаг, и… Да не робей, коль твои думы и далее от всех прочих отличку иметь станут. Пусть иные сказывают, что так доселе никто не делал, - ты их не слушай. А знак… Когда его увидишь, сам поймешь, не ошибешься. - Голос явно удалялся, становясь тише и неразборчивее.
- Да погоди ты! - отчаянно заорал я, пытаясь подняться и пускай на ощупь, с зажмуренными глазами, но найти ее, ухватить, удержать, ибо мне кровь из носу требовалось добиться от нее ответов поконкретнее, но не тут-то было. Как и в том сне, на меня нахлынуло оцепенение, руки-ноги слушаться отказывались, став каменно-бесчувственными.
"Ладно, - решил я. - Сейчас чуть передохну и попытаюсь еще разок".
Передохнул. Рванулся. Сил хватило, чтобы перевернуться на бок. Очень хорошо. А теперь опереться на непослушную руку и открыть глаза, боль в которых вроде бы прошла. Открыл. Но…
- Проснулся, княже?
Я уставился на ноги Дубца, обутые в сапоги.
- Проснулся, - ответил я сапогам.
- Ночь-то какая холодная выдалась, - беззаботно продолжал стременной.
- Холодная, - тупо согласился я, продолжая лихорадочно размышлять, что произошло минувшей ночью и произошло ли вообще что-то. Может, это вновь был сон? Вообще-то похоже на то. Я понимаю, даже в двадцать первом веке есть в мире многое из необъяснимого, но чтоб какая-то пророчица могла рулить звездами - перебор. Она что же, в силах ускорить вращение планеты? Бред! Значит, сон? Скорее всего. Непонятно одно - каким образом она приснилась мне раньше, несколько месяцев назад, если я повстречал ее лишь сейчас. И почему…
- А ведьма-то померла, - вмешался в мои раздумья Дубец.
Я вздрогнул от неожиданности:
- Как… померла?
- Зарезалась, - пояснил он. - Мы ж ее не обыскивали, вот она и ухитрилась нож в своих тряпках на теле схоронить. - И, помрачнев, добавил: - А может, оно и к лучшему. Напрасно ты за нее заступался-то. Она ж чего удумала ночью-то… Нож достала - и к тебе. Да так тихо, что и я ничего не услыхал, хотя и в ногах у тебя спал. - И он заторопился с пояснениями: - Нет, ты не помысли чего. Ежели бы она еще чуток к тебе приблизилась, я б непременно проснулся да на ее пути встал. Ан хранят тебя силы небесные, княже. Пока ползла, она на полпути сама на свой нож набрушилась, да столь метко - прямиком в сердце угодила.
- А… что за нож?
- Вот он. - И Дубец протянул мне оружие Ленно, прокомментировав: - Ты не гляди, что он каменный. Все одно острый.
Я осторожно провел пальцем по гладкой темно-коричневой поверхности. Кремень. Не иначе специальный, для жертв.
"По кромке теперь твой путь, стерегись", - припомнились мне ее прощальные слова.
Так сон или не сон? Ладно. Помнится, она про знак говорила, который я пойму. Вот если он появится, тогда и станем думать, а пока…
Я бодро вскочил на ноги и поинтересовался:
- Остальные готовы? Тогда в путь. А мясо можно и в седле пожевать. Но вначале умыться не помешает для свежести.
- Это я мигом, - кивнул Дубец, похваставшись: - Уже и ведерко приготовил. - И он метнулся за ним.
Пока его не было, я успел торопливо стащить с себя кафтан, рубаху и, сложив лодочкой ладони, подставил их стременному. Тот щедро плеснул на них из кожаного ведерка ледяной водой и недоуменно спросил:
- А ты чего не моешься-то, княже?
Я не ответил, продолжая внимательно разглядывать запястье левой руки. Фу-у, чисто. Никакого пореза. Значит, это был сон.
- Да моюсь, моюсь! - весело гаркнул я. - А ну плещи, не жалей! - И, согнувшись еще ниже, азартно потребовал: - Давай прямо на спину. - И с наслаждением ощутил, как струя ледяной воды смывает с меня ночной морок.
Но радость была недолгой. Уже растираясь полотенцем, я, спохватившись, уставился на безымянный палец своей правой руки, недоумевая, куда делся золотой перстень с сапфиром - костромской подарок Ксении. Мы облазили всю стоянку - синь-лал как сквозь землю провалился. Дубец, морщась, тщательно ощупал тряпье Ленно - бесполезно.
"Выходит, не сон?" - мрачно уставился я на мертвую пророчицу. И хотя попытался успокоить себя тем, что следа от свежего пореза на левой руке у меня нет, на душе было неспокойно.
Глава 41
ДОРОГА ОБРАТНО, ИЛИ ПУТЕШЕСТВИЕ С ПИИТОМ
В путь мы отправились не сразу - пришлось ненадолго задержаться в деревне - не бросать же Ленно непогребенной. Да и пояснения Локотку тоже заняли время. Однако, невзирая на это, к вечеру мы прибыли во Введенский девичий монастырь.
До игуменьи и впрямь донеслись нехорошие слухи насчет посольства - правильно я поступил, самолично отправившись к ней. Пробыл хоть и недолго (вечер да ночь, а поутру обратно), но успел убедить не верить всяким глупостям и обнадежить, что с ее сыном все будет в полном порядке. Не станет Сигизмунд, с учетом недавних событий, рисковать, продолжая удерживать посольство ливонской королевы в Варшаве. Теперь в его интересах быть попокладистее.
Не забыл поинтересоваться и об отравительнице, то бишь тетке Федора Годунова Екатерине Григорьевне Шуйской. Мол, как поживает новоявленная монахиня Ульяна, и не потакают ли ей другие инокини. Услышанным остался доволен. В помощь и услужение матушка Дарья не дала ей ни одной холопки, как та ни просила, обращаясь к игуменье чуть ли не каждую неделю. Вкушает она с общего стола и согласно наложенной на нее епитимии, то есть каждый день у Ульяны постный. Единственное занятие помимо молитв - прогулки по окрестным лесам, во время коих она собирает корешки, чтобы как-то разнообразить свой рацион. Но и в этом случае за ней осуществляется строгий пригляд - всегда сопровождает кто-то из монахинь.
- Знаем мы ее корешки, - мрачно проворчал я, распорядившись: - Впредь запретить.
Игуменья замялась и спросила:
- В грамотке, кою вместе с нею привезли, о гостях, ежели кто к ней заглянет, поведано, чтоб в список заносить, а о гостьях ни слова.
- Что за гостьи? - насторожился я.
- Да из тех, кто помолиться в обитель приезжает, случается, к ней заходят, - пояснила матушка Дарья. - Из простецов больше, хотя и познатней кой-кто захаживает. Эвон, княгиня Долгорукая как-то была, коя в Новгороде Великом проживает. - И она назвала еще две-три фамилии, которые мне ни о чем не говорили.
- Ну-у если из простецов, то можно, - неуверенно протянул я. - А вот знатных не пускай. Или лучше поступай вот как. Ты их всех заранее предупреждай, но как бы по секрету, на ушко. Мол, святитель Игнатий строго-настрого тебе наказал в связи с тяжкими грехами сей инокини записывать все про каждого посетителя и грамотки оные отправлять князю Мак-Альпину. Это же действительно так, вот и не таи, рассказывай. Думается, после такого они побоятся и сами к ней не пойдут.
- А коль не побоятся?
Я поморщился. Слишком много воли дал ей Федор с подачи Марии Григорьевны. Как я ни настаивал на абсолютной изоляции, но переупрямить свою будущую тещу у меня не вышло. Однако и ее понять можно: Екатерина хоть и отравительница, но с другой стороны - родная сестра. Иных родичей, если не считать детей, у нее вовсе не имеется.
- Пусть идут, - отмахнулся я. - Но в списки ты их включай.
- Все сделаю, - закивала она и, торопливо достав из шкатулки бумажный рулончик, протянула его мне. - Эвон, все по слову твоему. Тут все, кто у нее побывал.
Я бегло просмотрел выписанные крупным почерком фамилии, отметив про себя, что их тринадцать, несчастливое число. Но сразу же и отмахнулся. Несчастливым ныне оно может быть лишь для нее - изготовительницы яда для царя Бориса Федоровича.
Видеть сестру Ульяну мне не хотелось, но довелось. Услыхав о моем приезде к игуменье, инокиня терпеливо ожидала меня на крыльце своей кельи и, едва завидев, ринулась просить смягчить ее условия и чуток "полеготить". Мол, не дело, когда родня будущего государя живет так. К тому ж она, дескать, все давно осознала, раскаялась, молится дни и ночи напролет, чтоб господь простил, ну и всякое такое…
Первая ее просьба касалась улучшения питания, вторая - про холопку в услужение. А когда поняла, что все бесполезно (я даже не говорил с ней, молчал, лишь изредка мотая головой и давая понять, что легот от меня она не дождется), взмолилась: пусть ей хотя бы заменят оконца в келье со слюдяных на стеклянные, а не то, дескать, она света белого толком не видит.
- Ныне я вся в твоей воле, княже, - опустилась она передо мной на колени. - Да и многого не прошу, самую малость яви…
Мне припомнились условия, созданные по повелению императрицы Екатерины II для садистки-помещицы Салтычихи, и я сквозь зубы выдавил:
- Увы, ошиблась ты. Не моя над тобой воля. И это твое… счастье. Я б тебе устроил… белый свет. Ты б тогда не в келье - в темном подвале жила, со стенами высотой в аршин. И свечу зажженную тебе бы один раз в день заносили вместе с едой, чтоб ложку мимо рта не пронесла. И вообще… пошла прочь с глаз моих.
Она встала с колен, зло сверкнула своими черными глазищами и… склонилась в низком поклоне.
- Благодарствую на добром слове. Теперь ведаю, о чем мне господа молить. - И, высоко вскинув голову, молча направилась обратно в келью. А я, посмотрев на стеклянные окна в домике настоятельницы, доставленные для Введенского монастыря с моего завода, напомнил матушке Дарье:
- В келье у нее ничего не меняй. Ей и слюдяных за глаза. Будь моя воля, и те бы замуровал.
- Экий ты жестокосердный, князь, - упрекнула меня настоятельница. - А ведь она и впрямь будущему государю родная тетка.
- Еще одна такая тетка, и никакого ката не надо, - хмыкнул я. - Эвон как лихо она своего племянничка отца лишила. Пусть спасибо скажет, что жива.
- Так ведь не она смертное зелье государю подливала.
- Зато она изготовила, - отрезал я.
- Все равно больно жестоко ты с нею, - неуверенно протянула игуменья. - Ныне-то она давно раскаялась. Эвон яко в молитвах усердствует.
- Хотелось бы верить, - вздохнул я, - да что-то иное на ум приходит.
На обратном пути со мной ничего, в смысле сверхъестественного, что можно было бы счесть неким знаком, не произошло. Ну разве холодком по спине повеяло, когда мы проезжали мимо той деревни и мой взгляд случайно остановился на свежем могильном холмике - последнем пристанище мрачной пророчицы.
Когда прибыли в Новгород, там оказалось все готово к отплытию. Но на проклятое золото, вывезенное из Хутынского монастыря и сложенное на стругах, я, к немалому удивлению своих гвардейцев, смотреть отказался вовсе. Сон сном, но стало отчего-то неприятно. Так и сказал:
- А чего глядеть-то, да потом заново с печатями возиться. Лежит оно себе в сундуках и пусть лежит, на радость царским казначеям. А мне и списка довольно.
Правда, в перечень извлеченного заглянул, не утерпел. Был он длинным и включал в себя как золотые монеты, так и многое другое. К примеру, оружие, богато изукрашенное драгоценными камнями, книги в серебряных и золотых окладах, да и сами по себе весьма дорогие, и многое другое. Словом, хватало для расплаты с долгами, и еще немало останется.
Пока плыли, тоже ничего существенного не произошло. Временами, правда, приходили на ум кое-какие мыслишки, но я всякий раз старательно отгонял их прочь, в чем мне немало поспособствовал… князь Иван Андреевич Хворостинин-Старковский.
Как ни странно, но, судя по его едким замечаниям, я понял, что он изрядно разочаровался в "умных людях Европы". Раньше ему казалось, будто, в отличие от московских, с ними найдется о чем поговорить. Сейчас, вернувшись из Речи Посполитой, он так не считал. Да и отношение к православной вере у него изменилось чуть ли не на сто восемьдесят градусов. Несколькими месяцами ранее, если бы ему довелось присутствовать на Опекунском совете при обсуждении вопроса о строительстве костела, уверен, он встал бы на сторону Марины Юрьевны. Теперь он столь же рьяно доказывал мне, что у нас все гораздо лучше и правильнее…
"Побаловал" он меня и своими новыми виршами, которые написал на досуге, причем по большей части на духовную тему. Одни названия чего стоят. К примеру "Молитва Христу богу иже во христианех многу неволю от царей и от правителей неразсудных злобы приемлют многи…". Дальше шло про еретиков и (отчего-то) чревоугодных людей, прискорбный глагол и римские ереси, но про них я дословно не помню. Думаю, после такого заголовка сами стихи цитировать ни к чему - и без того понятно, что они собой представляют. Но тем не менее я охотно их слушал, стараясь отвлечься от черных мыслей и старательно вдумываясь, о чем же в них говорится. Правда, хватило меня на пару дней, далее притомился - уж больно много этих самых виршей у него скопилось.
- А чего-нибудь эдакого, вроде того что я прочел у тебя прошлым летом в тереме, нет? - не выдержал наконец я.
- Неужто эти хуже? - спросил он, мгновенно приуныв и уставившись на меня своими разноцветными глазами - правый пронзительной синевы, а левый темно-желтого цвета, с россыпью коричневых точечек вокруг зрачка.