Я не ответил, неопределенно передернув плечами, но он догадался и… принялся убеждать меня, что сравнивать их нельзя. Мол, ерничанье - одно, а такая сурьезная вещица, как "Молитва…" или "Двоестрочное согласие…", критикующее римскую церковь, совершенно иное, ибо последнее суть вирш поучительный. Наставления же с поучениями не могут быть легкими изначально. Мне оставалось помалкивать, но он, видя несогласие, не унимался.
Пришлось принять контрмеры.
Нет-нет, обижать человека я не стал. Ну не дал бог таланта, так разве он виноват в том? Но намекнул, что помимо стихов имеется и проза. А учитывая, сколько событий произошло на Руси за последний год, читать их описание будут взахлеб. Конечно, кто-то из монахов не утерпит, напишет, но, боюсь, окажется слишком пристрастным, рассматривая все через призму вероисповедания. Раз православный - значит, хороший, протестант - сикось-накось, а если католик - непременно дрянь человек. Вот бы князю самому взяться за перо. Уверен, его сочинение окажется интересно не одним современникам из числа тех, кто, проживая в отдаленных городах, знает о происходящем в Москве лишь по слухам, но и потомкам. Более того, они еще охотнее станут штудировать Хворостинина.
- В хронографы меня, стало быть? Мыслишь, ежели вирши не удаются, авось в летописцах удержусь, так? - уточнил он, угадав главную причину, и правый синий глаз обиженно прищурился.
- Не о том речь, - поправил я его. - Просто подметил, что в твоих творениях в последнее время появилось слишком много назидательности, а вирши для поучений мало годятся. Любовь воспеть, героизм, славную победу - одно. Тут они самое то. Поучать же людей куда проще в ином жанре, да и то делать это не в открытую, а на чьем-нибудь примере. Допустим, рассказал ты, как славно сражались мои гвардейцы - а ведь они у меня чуть ли не все без роду без племени, бывшие кожемяки, горшечники, кузнецы, а то и вовсе поводыри у нищих слепцов, кого только нет, - и зажег в ком-то веру.
- Во что?
- В себя. Прочитает человек и скажет себе: "Стало быть, и я смогу, хотя и сын пекаря или швеца. Выходит, главное не происхождение, не слава именитых предков, но я сам". Или так опишешь поступок злодея, что вызовешь у всех отвращение к нему. И когда судьба предложит одному из твоих читателей похожий выбор - предать, обмануть и разбогатеть либо остаться честным, но с пустым кошелем, - глядишь, он вспомнит этого негодяя и…
- Инако поступит, - подхватил Иван. - А что, дельно сказываешь.
И все. Как рукой сняло. Это я о виршах. Молчал он весь остаток пути, пока мы плыли. Лишь перед последним привалом вечером поделился со мной:
- А знаешь, я и название придумал. Вот послухай. - Он торопливо извлек наполовину исписанный лист и с чувством произнес: - Словеса дней, и царей, и святителей московских…
- Неплохо, - кивнул я, добросовестно выслушав до конца все название. - Правда, длинновато, и интрига отсутствует.
Он вопросительно уставился на меня. Пришлось пояснить, с чем едят эту самую интригу, для чего она нужна, и в качестве наглядного примера подбросить ему навскидку альтернативный заголовок: "Повесть о тайном и явном, кое вершилось на Руси".
- И все? - уставился он на меня.
- Куда ж больше, - усмехнулся я.
Где-то с полчасика он что-то бормотал под нос, прикидывая и сравнивая, но наконец самокритично сознался:
- Твое-то вроде и впрямь получше. Как прочтешь, так любопытство возьмет, что же на ней такого тайного вершилось.
- А раз лучше, то и кропай в том же духе, чтоб читателя не разочаровывать, - посоветовал я, продолжив заговорщическим тоном: - Мол, многому ты сам был свидетелем, а многое слыхал из уст очевидцев. И поведали они тебе столь необычное, чему ты и сам не сразу поверил. Однако по прошествии времени убедился, что все сказанное ими, каким бы удивительным ни казалось, было и впрямь истинным, ибо пребывает в крепком согласии с прочим, явным. Более того, тайное это и поясняет последующие события, кои поначалу выглядят странными и загадочными.
- Ух ты! - восхитился Хворостинин, и правый зрачок его от восторга даже немного посветлел, перейдя из сочной синевы в небесную голубизну. Но спустя миг Иван отчего-то поскучнел, вновь нахмурился, а минут через пять неожиданно предложил: - Так, может, ты сам и возьмешься за сей труд, а? Эвон у тебя как лихо словцо к словцу ложится. А у меня столь складно… - Он вздохнул и замялся.
- Нельзя мне, - отрезал я. - Участникам событий веры меньше, а твой взгляд получается как бы со стороны, беспристрастный. Опять же некогда, поверь. Знаешь, сколько дел впереди? О-го-го. Но помочь обещаю, в смысле расскажу много чего интересного. Да и не я один. Вон сколько видоков, - я кивнул на своих гвардейцев, - и каждый охотно поведает, как они в составе славного войска, ведомого Федором Борисовичем Годуновым, всего за месяц покорили всю Эстляндию и часть Лифляндии. А о тщательной подготовке к этой войне самого престолоблюстителя могу и я на досуге поведать. И как наш будущий государь, орлиными очами своими далеко вдаль глядя, повелел ратников по-новому обучать, и как он проводников нашел, как все заранее и в точности по картам рассчитал да распланировал.
- А о твоем участии мне, стало быть, у других воевод вопрошать? - уточнил он.
- Не вздумай! - не на шутку перепугался я. - Обо мне лучше вообще ничего не писать. Мы кто? Передаточное звено, и только. Выслушали повеление престолоблюстителя и пошли выполнять его указания. Ну как ведро в колодце. Главное же - человек, который воду черпает. А кто он? Да наш государь.
- Так что ж, вовсе ничего не писать?! - возмутился он.
- Ну почему вовсе. Черкани в одном месте, что повеление его мы выполнили хорошо, обучили на совесть. Хотя в основном, честно тебе скажу, как на духу, этим по большей части занимался Христиер Мартыныч Зомме. Потому ты больше про него валяй. Ах да, - спохватился я. - Можешь еще написать, что я самостоятельно взял пару-тройку городов, но опять-таки пометь, что сделано оно мною по повелению Федора Борисовича Годунова.
- А-а… о тайном когда поведаешь? - не понял он.
- Да ты вначале обо всем этом напиши, а потом, дай срок, расскажу и о тайном, - пообещал я. - А пока рано.
На самом деле срок требовался мне. Для обдумывания, разумеется. Нельзя вот так, с бухты-барахты выкладывать на всеобщее обозрение всю кучу фактов - нате, любуйтесь. Лучше сперва подумать, что можно говорить, а чего не надо, как бы позже ни сокрушались историки. И сортировать придется тщательно, ибо что написано пером… Вот-вот.
Эпилог
ВСЕ НАЧИНАЕТСЯ СНАЧАЛА, ИЛИ НЕСКОЛЬКО ЗНАКОВ
Гонец от Годунова ждал меня в Дмитрове, куда двумя днями ранее успели прибыть две с половиной тысячи сменившихся стрельцов, возглавляемые Воейковым и Жеребцовым, и гвардейцы под началом Зомме. Мои струги причалили к городу где-то в полдень. Узнав, что он задумал встречать нас завтра близ села Большие Мытищи, я порешил нынче же выехать туда, чтобы не вставать чуть свет, а дать всем спокойно выспаться. Добрались до села затемно, но благодаря загодя высланным мною людям (эдакая квартирьерская служба) с ночлегом, а главное с питанием, невзирая на изрядное количество людей, проблем не оказалось.
А наутро я проснулся и глазам не поверил - на улице белым-бело от обильного снегопада. Хорошо, Дубец настоял на том, чтобы разбить шатер - похолодало-то еще к вечеру. Я не хотел, упирался, но он уговорил меня. Мол, времени поутру будет в избытке, а собирать его недолго, и я махнул рукой - пускай. Правильно махнул. Вон сколько снега кругом, жуть.
Но когда вышел из шатра, первым делом почему-то вспомнилось пророчество Ленно: "А знак… Когда его увидишь, сам поймешь, не ошибешься".
Понимаю, сон, а все равно закралось подозрение, и, когда умывался, первым делом глянул на запястье левой руки, вновь облегченно вздохнув. Шрамы от шляхетских сабель в наличии, а этого нет. Но на сей раз, косясь на снег, я не удовлетворился тем, что не обнаружил ничего новенького, и поинтересовался, как у меня с правой рукой, так, на всякий случай.
Каково же было мое удивление, когда я обнаружил на ней легкую полоску от недавнего разреза. Некоторое время я молча разглядывал ее, ничего не понимая, затем начал припоминать свой "сон" и схватился за голову. Да, я действительно протянул Ленно левую руку. Но это случилось до того, как она сделала заказ для обряда: мед, воск и… труп. А после того как я достал из дорожных сумок два первых компонента и раздавил жука, я протянул ей… правую руку.
Пра-ву-ю.
И вмиг прежние опасения вернулись с новой силой.
- Ну и что выходит? - пробормотал я. - Что это был не сон? Но тогда получается…
А договаривать не стал. Бред какой-то! Мистика! Не разговаривают люди не разжимая рта, и не могут у них светиться зрачки. Я уж не говорю о том, что небесные светила не могут носиться по кругу, как спринтеры по беговой дорожке стадиона, а сверхновые звезды вроде той багрово-красной не должны рождаться в одночасье. Словом, неправильно оно все, и не должно такого быть, потому что… не должно. Ни-ког-да. И я с негодованием отбросил свои подозрения в сторону.
Времени же на сборы действительно хватило, притом с избытком. Мои орлы и шатер давно свернули, и позавтракали, и даже успели истомиться от ожидания, а Годунова все не было. Я начал подумывать, не случилось ли чего, но тут прискакал мой гвардеец. Еще поутру я послал его в Москву, так сказать, для уточнения. Хотелось-то встретить своего ученика со всей помпезностью, то бишь при полном параде - ровные ряды воинов (мои полки в центре, стрелецкие по флангам), барабанная дробь, развернутые знамена, вот и отправил, чтоб сориентироваться по времени.
Оказалось, все в порядке. Правда, причин задержки гонец не сообщил, но оно и неважно. Может, из-за снега, а может, духовенство запоздало. Они-то, наверное, тоже решили прибыть при полном параде, а эти палии да епитрахили замучаешься пристегивать, потому и припозднились.
Едва заметив на горизонте приближающуюся кавалькаду всадников и вереницу крытых возков, я скомандовал построение. Место для него было выбрано мною загодя, с вечера. Достаточно ровное поле на околице села позволяло спокойно развернуться не трем - десяти полкам. Поначалу возникла небольшая неизбежная сумятица, но сотники управились.
Напоследок подскакав к отдельной сводной сотне, стоящей с польскими знаменами (пятьдесят гвардейцев, по два десятка от трех полков, включая Второй особый, и еще один от спецназовцев), я крикнул:
- Не подведите, братцы! Строго под барабан, как упражнялись! - и спрыгнул на землю, бросив поводья Дубцу.
Конечно, лучше всего было бы докладывать, сидя в седле, но это оставим на перспективу, ибо тогда надо вначале провести репетицию с самим Годуновым. Пока обойдемся и так, и я, еще раз оглянувшись на сотню и дав отмашку барабанщикам, направился к спешившемуся государю.
Неладное я почуял, когда Федор с протянутой рукой еще стоял у дверцы одного из возков, явно не торопясь мне навстречу. Такое подчеркнутое уважение будущий царь, по идее, должен оказывать лишь патриарху, но Игнатий уже сам выходил из соседнего возка, бережно поддерживаемый под руки двумя дюжими монахами. Тогда перед кем это он так расстилается? Я замедлил шаг, недоумевая, но ответ не заставил себя ждать. Из возка показалась рука, протянутая Годунову, а следом и ее обладательница. Ошибки быть не могло - даже пышная бобровая шуба не могла скрыть миниатюрной фигурки Марины Юрьевны.
"А как же этикет и строгие русские правила в отношении дам, принятые на Руси? - пронеслось в моем мозгу. - И куда смотрят бояре, которые мне их сами надиктовывали?"
Я с упреком уставился на дуроломов, пустивших все на самотек, а те уже спешились и направились поближе к Федору. И новая неожиданность. Оказывается, многих из них я не знаю. Через одного сплошь незнакомые мне лица, а вот со знакомыми как раз наоборот, нехватка.
Вот тебе и раз! М-да-а, странно. Когда это Годунов успел принять в Боярскую думу столько новеньких? Да и зачем? Помнится, я советовал ему обратное - ни единого человека. Пусть мастодонты, вроде того же Мстиславского, вымирают, а когда гикнется последний, можно окончательно прикрыть эту лавочку, пользы от которой пшик, зато вони - только успевай зажимать нос. А в результате я вижу, что мой ученик, кажется, решил поступить наоборот.
Ладно, позже разберемся. Может, они и не из Думы вовсе. И вообще, пока мне за глаза хватает одной Марины…
Я провел церемонию, как и запланировал. Увы, Федор направился ко мне не один, а с Мнишковной, будь она неладна. И хотя я явственно видел, как она поморщилась, когда под барабанную дробь гордо прошествовал первый десяток моих гвардейцев, швырнув им под ноги стяги польских шляхтичей, но наступила на них, не постеснялась. Физиономия кислая, губы растянуты в очередной резиновой улыбке, но она послушно ступала по ним.
Я тоже топал навстречу своему ученику не по снегу - по знаменам, брошенным мне под ноги вторым десятком. Мы сближались, а в это время остальные десятки продолжали застилать польскими знаменами свободное пространство между нами. Когда до Годунова с Мнишковной осталось несколько шагов, Дубец аккуратно положил мне на протянутые руки саблю гетмана, которую умельцы кузнецы в Великом Новгороде успели починить. Барабаны смолкли.
- Она, - пояснил я в наступившей тишине, - месяц назад принадлежала великому гетману литовскому и лучшему из воевод Речи Посполитой ясновельможному пану Ходкевичу. - И протянул ее Федору.
Тот в радостном порыве, не обращая внимания на Марину, раскинул руки в стороны и ринулся ко мне. Вообще-то я планировал чуточку иначе, но остаток задуманного все равно осуществил. Годунов не успел заключить меня в свои объятия, как я, обернувшись, требовательно крикнул, во всеуслышание произнеся то слово, которым впервые назвал своего ученика перед отъездом в Прибалтику:
- Государю всея Руси слава!
- Слава! - взревели три тысячи глоток.
Но склониться перед ним в поклоне не вышло - он перехватил меня и крепко обнял.
- Ах, княже, княже, - бормотал Федор, прижимая меня к своей груди. - Какой же ты молодец…
Я отвечал тем же и вдруг прямо перед собой увидел кое-кого среди бояр. В отличие от многих других лицо этого человека мне было хорошо знакомо. Пожалуй, чересчур хорошо.
Уж кого-кого, а Семена Никитича Годунова я никак не ожидал увидеть в свите государя. Да не просто в свите, но в ее первых рядах. И пристальный взгляд его, устремленный на меня, ничего хорошего не сулил. Эдак с прищуром, словно в прицел брал. Правда, заметив, что я на него смотрю, он вмиг заулыбался, но тоже весьма многозначительно, словно прикидывая, с какого места лучше начать терзать.
А Федор, по-прежнему продолжая обнимать меня, бормотал, подтверждая мои догадки:
- А у нас столько перемен, столько перемен…
- Вижу, - подтвердил я, окончательно приходя к выводу, что многое предстоит начинать заново. И на сей раз мне придется как бы не тяжелее, чем тогда, в начале марта. Вновь Марина, опять Романов, да тут еще и Аптекарь…
"Прорвемся", - попытался развеселить я себя, но в памяти вновь всплыли слова из мрачного пророчества Ленно: "А знак… Когда его увидишь, сам поймешь, не ошибешься".
Сон? Ну да, кто спорит. Разумеется, сон.
Вот только хотел бы я знать, откуда на моей руке тонкий шрам от пореза и куда исчез подаренный царевной перстень с синь-лалом? А заодно выяснить, отчего в мае неожиданно выпало столько снега?..
Примечания
1
Царское место ныне известно как Лобное, Фроловские ворота - ныне Спасские, Пожар - Красная площадь.
2
Чтобы соблюсти равноправие с остальными богами, включая славянских - ведь не пишем же мы Бог Перун, Бог Авось, Богиня Макошь, - здесь и далее к словам "бог", "господь", "всевышний", "богородица" и тому подобным автор посчитал справедливым применить правила прежнего советского правописания.
3
Ныне Троицкие ворота.
4
Слова "минута" в то время на Руси не существовало. Час делили на шесть дробных часовцев. Они, в свою очередь, делились на десять часец, которые, по сути, и являлись минутами. То есть в данном случае речь идет о двадцати минутах.
5
Пришел последний день и неотвратимый рок (лат.).
6
Сегодня Цезарь, завтра ничто (лат.).
7
Так проходит мирская слава (лат.).
8
В те времена на Руси было принято произносить и писать имена без сдвоенных согласных и гласных: Исус, Аврам…
9
Рукоплещите, друзья, комедия окончена (лат.).
10
Подобно тому как в то время было принято надевать при выходах одну одежду поверх другой, зачастую напяливая на себя сразу по две шубы, надевали и несколько шапок. Вначале тафью, представлявшую собой четырехугольную тюбетейку, далее колпак - высокую шапку с зауженным верхом, часто заломленным и свисающим книзу, а на него горлатную шапку - тоже высокую, но расширяющуюся кверху, с плоской тульей. Последняя символизировала боярское достоинство, нечто вроде генеральской папахи. Шилась исключительно из меховых горлышек, отсюда и название.
11
События, связанные с гибелью Никиты Голицына, описаны в книге "Поднимите мне веки".
12
В старину на Руси цифры обозначались буквами: А - 1, В - 2, Г - 3, Д - 4, Е - 5… Для указания того, что знак является цифрой, над ним ставился специальный волнистый знак - титло. Тысячи записывались теми же буквами с титлом, что и 1, 2… 9, но слева внизу изображался еще один знак - наклонная линия, которая пересекается двумя черточками. Десятки тысяч тоже отмечались буквами алфавита, но без титла, а сами буквы брались в кружок. Для изображения сотен тысяч кружок составлялся из точек, а для миллионов - из черточек. Записанные таким способом числа имели свои названия. Десять тысяч называли тьмой, сто тысяч - легионом (легеоном), а миллион - леодром. Приведенная здесь нумерация называлась "малое число", или "малый счет".
13
Слово "воровство" в то время означало политическое преступление, измену, соответственно "вор" - изменник, а все уголовники именовались татями.
14
В отличие от остальных частей Москвы (Белый город, Китай-город. Земляной город) Кремль именовали просто городом.
15
Пьер Жан Беранже. "Как яблочко румян…" Перевод В. С. Курочкина.
16
В польском произношении имя пана Мнишка Юрий звучит как Ёжи, отсюда и Ёжик.
17
Счастье не в награде за доблесть, а в самой доблести (лат.).
18
Яд (польск.).
19
Лови случай (лат.).
20
Ниделя - воскресенье.
21
В то время поляки именно так - москва - часто именовали московский люд.
22
Здесь: слуга (польск.).