Мы вскрыли оставшиеся одиночки, выпустив на свободу еще двух офицеров дворцовой роты и гренадерского поручика Преображенского полка, который отказался нарушать присягу и был за это схвачен бывшими подчиненными.
- Даже не знаю, что в них вселилось, - вытирая рукавом окровавленное после недавних побоев лицо, сказал он. - Они словно умом тронулись.
- Денег им да благ грядущих посулили, вот они с цепи и сорвались, - пояснил я.
Поручик помрачнел.
- Примете участие в нашей безумной затее? - спросил я у него.
- Чего вы добиваетесь?
- Восстановления справедливости, - несколько высокопарно пояснил я.
- Противоборствовать злу? Что может быть важнее для российского офицера? Я с вами, господа, - ответил поручик.
Я вручил ему фузею, отнятую у оглушенного часового.
В мрачном коридоре появилась одинокая фигура с лампой в руке. Это был не кто иной, как канцелярист Фалалеев, явившийся с обходом. Солдат с собой он не прихватил. Это был настоящий подарок! Давно я мечтал поквитаться за старые муки и издевательства, учиненные этой скотиной по наущению Огольцова. Тот, правда, уже мертв, а вот Фалалеев продолжает коптить небо. По-моему, это несправедливо.
Я запихал канцеляриста в свободную камеру, отобрал у него фонарь:
- Что, не ожидал такой встречи, каналья?
- Дмитрий Иванович, голубчик, помилуйте! - взмолился Фалалеев.
Он беспомощно заелозил по каменному полу.
- Я ведь ничего плохого вам не желал. Токмо долг свой выполняючи…
- Какой долг, тварь ты продажная! Как у тебя язык-то поворачивается. Говори, где Ушаков, а не то живота лишу.
- У себя он сидит, у себя, - зачастил канцелярист.
- У! - замахнулся я на него. - Сиди тут, и чтобы писку от тебя не было.
С этими словами я запер его в камере и вместе с остальными двинулся дальше. Пачкать руки об эту тварюгу расхотелось. Видать, не судьба свести с ним счеты сегодня.
Впятером мы ворвались в караулку, застав там капрала с белой повязкой на рукаве и нескольких солдат-ингерманландцев, которые ничего не понимали в происходящих событиях и верили в естественную смену власти на троне.
- Встать, изменщики! - рявкнул я на них.
Караульных будто подбросило. Они мигом вскочили на ноги. Я с размаху двинул капралу по морде, решив ничего не спускать белоповязочникам. Сейчас они были для меня в разы опасней шведов. Улетев в угол, капрал медленно сполз по стене и закрыл глаза. Сотрясение мозга я ему обеспечил.
Без него обрабатывать оставшихся было значительно легче.
- Как смеете вы, солдаты государевы, с мятежниками хороводы водить? - закричал я на опешивших от скорой расправы ингерманландцев.
- Так рази мы… - робко отозвался один из них, окончательно перестав соображать, что творится на этом свете.
- Немедленно выпустить всех, кого арестовали этой ночью, - приказал я тоном, не терпящим возражений.
Даже в одном нательном белье вид мой внушал уважение. Солдаты побежали открывать камеры.
Скоро к нам присоединились мои друзья-гренадеры. Чижиков успел подраться со своими конвоирами, и теперь его скулу украшал огромный синяк.
- Ну, ты и даешь, братец!
- Ничего, вашскородие, то дело пустяшное, - заверил меня мой бывший "дядька". - Я тому, кто энтакое безобразие надо мной учинил, всю физиономию своротить сподобился. К дохтуру ево повезли. А меня еще чуток помутузили, ну да мы к тому привычные.
С Михайловым тоже обошлось. Гренадер выглядел здоровым и полным сил.
Вдвоем они стали спрашивать меня о происходящем. Я, как мог, пояснил.
- Выходит, эта курва толстомясая, Лизка, сию кашу заварила, - покачал головой Чижиков.
- Верно, - подтвердил я. - Только мы это знаем, а остальные - нет.
Всего казематы охраняло около роты дежурившего по нуждам Тайной канцелярии Ингерманландского полка. Понимая, что нам не совладать с такой силищей, я отыскал свой мундир, переоделся и отправился вместе с Мухановым на поиски старшего. Встретившиеся на пути фузилеры не препятствовали нам, ибо не догадывались, что имеют дело с арестантами. Наоборот, даже брали "на караул", хоть и косились на сломанный эполет Муханова. Однако мундиры императорской гвардии оказывали волшебное действие: препон нам не чинили.
Можно было бы сразу махнуть отсюда на свободу, но зачем такая свобода, пусть даже столь манящая и доступная? Нельзя сворачивать с намеченного пути.
Работенка нам предстояла воистину гераклова: "всего-навсего" запихнуть съехавшую телегу истории в правильную колею. Ради этого я был готов на все.
Мои товарищи заряжались от меня решимостью идти до конца, каким бы безнадежным это ни выглядело.
Командиром ингерманландцев оказался дородный капитан-поручик, помнивший меня еще по Крымскому походу. В тот момент, когда я ворвался к нему, он приканчивал нехитрый ужин, состоявший из куриной ножки и соленых огурцов. Возле стола, угодливо согнув спину, стоял денщик.
- Фон Гофен, чем обязан? - изумился капитан-поручик.
- Слово и дело государево! - объявил я. - У меня важный разговор, не терпящий отлагательства.
Офицер торопливо дожевал курицу и жестом выслал из комнаты денщика.
- Слушаю вас.
Хоть он уже начинал подозревать, что дело нечисто, скажу по правде, мне составило большого труда убедить его хотя бы не мешать нам. Капитан-поручик был весьма осторожным человеком и опасался опрометчивых шагов. Я его понимал. Власть остается властью, даже если установлена незаконным путем. Лишь единицы находят в себе силы бросить ей вызов.
- Ушаков никуда не уезжал? - поинтересовался я у капитан-поручика.
- Куда он денется? У себя сидит. Велел не пущать никого.
- Ну, нас-то он примет, - усмехнулся я, взводя курки пистолетов. - С такими аргументами - как не принять?!
- Генерала охраняет десяток нижних чинов с белыми повязками, - осторожно предупредил капитан-поручик. - Нынче они тут за главных. Кличут себя императорской лейб-кампанией. Велено все приказы их исполнять, хучь среди них даже капрала завалящего нет.
- Ничего страшного. С них-то мы и начнем, - многозначительно сказал я. - За то, что опозорили свои мундиры, разговор у нас с ними будет короткий.
Как она была хороша - с серебряным крестом в руках, с орденом Святой Екатерины на шее, когда появилась перед съезжей избой Преображенского полка! Молодая, разрумянившаяся, в гвардейском мундире, который так ей шел. Она знала, что военная форма выгодно подчеркивала достоинства ее фигуры, и любила наряжаться в мужскую одежду.
За спиной Шуваловы, Скавронские (прямая родня императрицы), Разумовские. Испуганные, подбадривающие друг друга. Жанно Лесток. Маленький и верный. Один из тех, кто подбил ее на это.
Отовсюду сбегались солдаты-преображенцы. Совсем недавно они бурно обсуждали известие о том, что скоро их полк двинется вслед за Измайловским в боевой поход. Воевать им не хотелось.
Единственного дежурившего при полку офицера, который пытался крикнуть "На караул!", сбили с ног, отобрали шпагу. Сейчас он сидел, таращась в одну точку, и без устали повторял:
- Что же вы наделали?!
Солдаты и сами не знали ответа на этот вопрос. Однако сделанного назад не воротишь.
- Узнаете ли вы меня? Знаете ли вы, чья я дочь? - громко воскликнула Елизавета, спускаясь с саней.
- Знаем, матушка! - нестройно откликнулись преображенцы.
- Императрица Анна Иоанновна нынче преставилась! Враги хотят лишить меня законного права на престол российский, - произнесла, поднимая над собой крест, цесаревна. - Готовы ли вы меня защитить?
- Да, матушка!
- Так идите за мной и защитите!
В солдатских рядах засуетились Грюнштейн со Шварцем, обнося присутствующих деньгами. Революция без материальной смазки буксует.
Появился принц Гессен-Гомбургский на коне:
- Солдаты, стройтесь в колонну! Мы идем ко дворцу.
Он спрыгнул с коня, подошел к цесаревне, шепнул на ухо:
- Ушаков с Волынским берут на себя вашу тетку. Начальник дворцовой охраны получил от меня предписание усилить караулы преображенцами. Если мы будем действовать стремительно, он так ничего и не поймет.
Три сотни человек двинулись по Невскому прямиком к Зимнему дворцу. Впереди на санях ехала Елизавета. Потом она решила пойти пешком, но стала вязнуть в снегу. Двое солдат подхватили ее на руки и понесли.
Немного погодя от колонны отделились несколько небольших отрядов. Им было приказано провести аресты четы Биронов, вице-канцлера Остермана и супружеской пары Антона Ульриха и Анны Леопольдовны.
Хоть это случилось меньше суток назад, казалось, будто с той поры пронеслась целая вечность.
Скучно дежурить при Тайной канцелярии. Лейб-кампанцы откровенно зевали. Главные дела сейчас вершились во дворце. Грюнштейн да дружок его немец Шварц выбивали себе чины и имения у новой императрицы, требовали власти, почета, титулов дворянских.
Вот же сколько счастья зараз привалило! Только руки ковшом подставляй. Нет, не зря на именины свои красавицу цесаревну приглашали, кутили с ней допоздна, башмаки на танцах стаптывали, в койку, подобно счастливчику Алексею Шубину, прыгали. Пусть и потерялся след его где-то в Сибири бескрайней, но разве позволит Лизавета Петровна там ему гнить? Обязательно указ отпишет, возвернет Леху.
Не надо отправляться на войну ни со свеями, ни с татарами или ляхами. Пусть другие кровь свою проливают. Умный человек устроится куда покойней и выгодней. Для этого можно и на революцию пойти.
А всех делов-то было, что охрану дворцовую хитростью оружия лишить; тех, на кого надежи мало, в казематы затолкать. Правда, теперь сиди тут да сторожи арестантов, пока те, кому повезло больше, лакомые кусочки делят. Ну, да есть надежа, что не позабудут, вспомнят, кто, как и чем отличился. Да и как не вспомнить, ежели всем товариществом на эндакое решились? Как один поднялись.
Ротного офицерика Гревса, что бузотерил да шпажкой размахивал, Грюнштейн чуть к праотцам не отправил. Токмо что цесаревна и остановила смертоубийство. Слово со всех взяла никого живота не лишать.
Лизавета Петровна милостива, мухи не обидит. Ходит павой, телом и душой добра. Ну как за такой, за глазами ее лучистыми не пойти? Хучь в Сибирь, хучь на плаху, хучь к славе великой. А как не быть славе, коли дщерь это Петрова! Уж с ней-то не пропадешь.
Пущай бродют слухи, будто золото, которым она всех щедро одаряет, свейское да хранцузское. Это все людишки нехорошие брешут. Много таких, что поклеп возвести хотят. Ну подумаешь, вертится вокруг императрицы маркиз Шетарди. Так на то его и посланником из Парижу прислали, чтобы нос по ветру держал, чуял, чем на Руси повеяло.
Будет у нас благодать. Широко вздохнет человек русский, полной грудью воздух почует. Метлой поганой всю немчуру, что подле престола вертелась, повыметем. Рази что людишек толковых да полезных оставим, вроде Грюнштейна или лекаришки Лестока. Как он славно скальпелем своим барабан караульного подрезал, когда тот чуть было тревогу не учинил!
Во дворце все же лучше. Да и надежней.
Никто не успел сообразить, откуда вдруг взялись в домине, специально под нужды Тайной канцелярии отведенной, вооруженные люди со злыми лицами. Впереди них вихрем летел высокий здоровенный офицер с погонами лейб-гвардии майора на зеленом измайловском мундире. Было в нем столько решимости и гнева, что все десять лейб-кампанцев разом ощутили себя пигмеями перед этим великаном.
- Что, сволочи, поигрались в переворот? Да воздастся вам по делам вашим! - закричал он и принялся разить шпагой направо и налево.
И не было силы, способной в тот миг остановить его карающую десницу.
Глава 14
Ушаков сидел за огромным столом. Рядом лежала стопка бумаг, на которых еще, наверное, и чернила высохнуть не успели. Неужели занимался, как и прежде, своими делами, будто и не было ничего - коварного предательства, измены?
Надо признать, проигрывать он умел. Ни единый мускул не дрогнул на лице генерал-аншефа, когда я в сопровождении Муханова и освобожденных гренадер ввалился в его кабинет. Ушаков держался прямо, осанисто, как уверенный в своей правоте человек. Казалось, ничто на свете не способно его смутить и вывести из равновесия.
- Здравствуй, Андрей Иванович, - слегка склонив голову, поприветствовал я его.
Внутри меня боролись противоположные чувства: уважение к тому, кто так много сделал для России, и огромное разочарование, смешанное с жалостью. Злости или ненависти к великому инквизитору я не испытывал.
- Барон? - отстраненно протянул Ушаков. - Как чувствовал, что ты извернешься. Надо было тебя сразу убить.
- Надо было, - согласился я. - Только уже поздно.
Генерал-аншеф нахмурился, недовольно проворчал:
- Обмишурился я с тобой, нечего сказать. Одного у тебя попрошу: не томи старика. Ежели за животом моим пришел, сразу лиши.
- Нет, Андрей Иванович, убивать тебя я не буду.
- Спужалси? - насмешливо спросил Ушаков. - Аль чистеньким хочешь остаться? Так это в наше время занятие почти что невозможное. В чем-то да испачкаешься.
- Не боюсь я тебя, генерал. Перестал бояться с той самой секунды, как узнал о твоем вероломстве.
Ушаков схватился за резные ручки кресла, стал красным как вареный рак:
- Ты, фон Гофен, говори, да не заговаривайся! Кто тебе право дал на меня поклеп возводить?
- Лейб-кампанцы, что возле дверей твоего кабинета стояли. Убивцы императрицы Российской. Спасибо им за то, что личину твою истинную проявили, Андрей Иванович. Столько лет гадюкой ты при троне обретался! Жаль, вовремя не раскусили!
Вырвавшиеся слова распалили меня еще сильнее. Сейчас я настолько ненавидел предателя, что готов был задушить его голыми руками.
От Ушакова ничего не ускользнуло. Он лишь подобрался. Что-то похожее на улыбку промелькнуло на его лице.
Я насторожился. Такое поведение никак не вязалось с ситуацией, в которую угодил некогда всесильный предатель.
- Чему улыбаешься, Андрей Иванович? Подмоги ждешь? Так не спасет тебя никакая подмога: хучь полк, хучь армия. Сами погибнем, и тебя убьем, - веско пообещал я.
- Горяч ты, барон. Не верится, что в жилах твоих кровь холодная курляндская течет, - проговорил Ушаков. - Ведешь себя, как русак природный. Не зря в первый день тебя отметил. Не подвел меня нюх сыщицкий.
Я внимательно посмотрел на лукаво улыбавшегося генерала. Что-то было неправильное в его поведении. Не так себя должен вести тот, чья вина доказана огромным количеством улик. Пусть это бравада, но зачем Ушакову бравировать перед нами? Кто мы такие для него?
Нет, тут явно что-то не так. Либо в рукаве у великого инквизитора спрятан неведомый нам козырь. На что он рассчитывает, чего ждет? Конечно, я не собираюсь быть палачом, хотя при необходимости сумею переступить черту, лишив изменника жизни. Но ведь положение Ушакова серьезное, если не сказать критическое, а он шуточки отпускает, иронизирует. Странно это, очень странно. Будто играет со мной в кошки-мышки или другую игру, правила которой мне неизвестны.
За этими рассуждениями я едва не забыл о главной причине, из-за чего, собственно, и устроил штурм кабинета Ушакова. Слава богу, мне удалось опомниться.
- Я не священник и не могу отпускать грехи, но если ты скажешь, что сталось с Анной Иоанновной и где императрица находится сейчас, то этим облегчишь себе участь, господин генерал. Может, мне удастся выхлопотать тебе помилование. Жить можно и в Сибири, куда ты так опасался поехать. Это намного лучше, чем потерять голову на плахе. Ну, Андрей Иванович, не тяни кота за хвост, говори, что с Анной Иоанновной!
- Она… - Ушаков нервно сглотнул. - Если я тебе скажу, что она пребывает в полном здравии, что будешь делать, барон?
- Жива?! Так что же ты молчишь! Отвечай немедленно! - заорал я.
Только бы Ушаков не соврал. Если с Анной Иоанновной все в порядке, это существенно меняет весь расклад. Победа будет за нами. Однозначно.
Генерал-аншеф, вскинув подбородок, произнес с прежней странной ухмылкой, будто прощупывая меня:
- Целехонька императрица. Ну, так что делать зачнешь, фон Гофен?
Я ответил немедля:
- Вытащу из любой темницы, в которую ты ее засадил. Верну ей престол государства Российского. Только скажи, где она? Клянусь, я позабочусь о том, чтобы с твоей головы ни один волос не упал.
Сейчас я мог обещать ему все, включая звезду с неба. Лишь бы сказал, куда они спрятали императрицу. Наизнанку вывернусь, но спасу.
Глаза Ушакова заблестели.
- В месте надежном ее содержу. С охраной хорошей, что человеку чужому подступиться не даст.
- Значит, не смогли ее все же убить. Рука не поднялась на самодержицу! - радостно воскликнул я.
Ушаков кивнул:
- Волынский, тот, может, и сумел бы. Нраву он дикого. Да и грехов за ним поболе, чем у меня накопилось. Его когда-то Петр Великий казнить собирался, да помиловал. Потом еще в опалу попадал, чудом выкрутился. Он убил бы. А я не смог. В место тайное царицу вывез, от глаз Елизаветы Петровны подальше.
- Собирайся, Андрей Иванович. Едем за императрицей, - решительно произнес я, чувствуя в себе необыкновенный подъем жизненной силы. - Если обманул, пеняй на себя. Я не в настроении шутки шутить.
Ушаков резко встал:
- И мне не до шуток, фон Гофен. Гляди.
Он вытащил из кармана камзола свиток, протянул мне:
- Читай внимательно. Опосля поговорим. Токмо вели орлам твоим выйти ненадолго. Бумага сия зело секретная.
Повернувшись к Муханову и гренадерам, я попросил их покинуть помещение. Ушаков удовлетворенно кивнул.
Я развернул документ, пробежал глазами текст.
С каждой новой строчкой внутри у меня закипало все сильнее и сильнее. Это был документ, составленный лично императрицей Анной Иоанновной.
И если написанное в нем соответствовало действительности… Я поднял голову и увидел хитрый прищуренный взгляд Ушакова.
- Что скажешь, майор? Больше не считаешь меня комплотчиком? - Генерал подмигнул.
Я чуть ослабил ворот рубахи, набрал в грудь побольше воздуха:
- Господин генерал-аншеф, простите, я в полном недоумении. Ничего не понимаю.
От прочитанного голова шла кругом. Похоже, все было не так, как представлял себе я.
Великий инквизитор вновь опустился в кресло, сцепил пальцы рук и произнес:
- Это мне надо перед тобой виниться, фон Гофен. Прости старика. Надо было тебе сразу открыться, токмо мешала мне цидулька одна.
Он покопался в столе и протянул мне еще одну бумагу:
- Поизучай вот.
Я впился в нее глазами. Это был донос в классическом стиле. Некий аноним обвинял меня в целой куче злодеяний. Дескать, слышал от меня хулу и непотребные слова в адрес государыни, Бирона и прочих высокопоставленных вельмож. Клеветник бил наверняка, чтобы похоронить меня если не под одним обвинением, так под другим. Нормальная практика удаления конкурентов. Не иначе Балагур расстарался.
- И вы поверили всей этой гнуси? - слегка осипшим голосом спросил я.