Кухня представляла собой большое помещение с обшарпанными стенами, покрытыми остатками, когда-то блестящей масляной краски. По стенам стояли три газовые плиты, восемь столов, по числу комнат и на каждом столе набор посуды и керогаз, на случай если не будет газа. В кухне, в наибольшей степени стоял тот, специфический запах питерской коммуналки, который преследовал меня затем многие годы жизни. И иногда, находясь за тысячи километров от Ленинграда и совсем в другом времени, при вдыхании похожего "аромата", я в долю секунды возвращался в темную коммунальную квартиру своего детства.
Мой отец был коренной ленинградец и до войны их семья жила на Лиговском проспекте. В время войны отце ушел на фронт, мой дедушка умер от голода во время блокады, И после войны в квартире на Лиговке осталась жить только сестра отца тетя Нина. А бабушка уехала в деревню к своим дальним родственникам. Но в 1947 или 1948 году, моя тетя проснулась от странного шума и треска. Наученная блокадой, она за несколько секунд, оделась и выскочила на улицу, и тут она, вместе таким же счастливчиками, наблюдала, как их дом медленно разваливается на части, рассыпая балки и кирпичи почти до середины проспекта.
Через какое-то время, ей выделили комнату в таком же старом доме и почти такой же коммунальной квартире уже на Васильевском острове. Эту квартиру я знал хорошо, потому, что вместе с родителями почти каждый год приезжал в гости. Тетка была очень озабочена моим образованием. Из-за этого, дни каникул у меня сливались в походы в Эрмитаж, Кунсткамеру, Исаакиевский собор. К моему стыду, больше всего мое внимание в Эрмитаже привлекали мраморные статуи эротической направленности, а тетка, как раз стремилась поскорее провести меня через такие залы.
Ее соседом по квартире был пожилой администратор цирка, и у нас всегда были билеты на лучшие места, а в те годы билеты в цирк было не так то просто достать, однажды я сидел на первом ряду и открыв рот смотрел на Эмиля Кио, который в тот момент казался мне настоящим волшебником, а когда он поджег занавеску, за которой стояла девушка, только рука тетки удержала меня от того, чтобы не спрыгнуть на арену и не проверить обгорелый каркас клетки.
А кукольный Театр Образцова, где я в первый раз увидел кукольную постановку "Руслан и Людмила"
А балет "Золушка" в Маринке произвел вообще на меня неизгладимое впечатление. Мне в то время было уже десять лет, и я неоднократно бывал с родителями на балете в нашем городе. Но там это все не было таким ярким, праздничным. А когда на сцену полетели букеты цветов и раздались крики браво, я был вообще в растерянности. В нашем городе этого, не было принято. Все сидели молча и лишь к концу действия хлопали в ладоши.
Вечером я бродил по широкому коридору квартиры и периодически кто-нибудь и соседей зазывал меня в гости. Там на старинных комодах стояли дореволюционные фотографии, и бабушки соседки глядя на них, вытирали глаза, и говорили:
- Как при царе было хорошо!
Надо сказать что, по крайней мере, в этой квартире все соседи были достаточно доброжелательны друг к другу. За все годы я не слышал там ни одного скандала.
Вот и сегодня мы сидели в тишине вдвоем за теткиным столом, и я с удовольствием поедал теткины пироги и пирожные, запивая все это великолепие чаем.
- Тетя, - спросил я. - А кто эта девушка, которая выходила в коридор, я ее раньше что-то не видел?
Тетка несколько секунд с возмущенным видом оглядывала меня и наконец изрекла:
- Не зря мне Даша писала, что за тобой глаз да глаз нужен, сам от горшка два вершка, а уже девки на уме, тебе учиться надо, а не на девок заглядывать.
Но потом, сменив гнев на милость, снисходительным тоном сообщила:
- Да это к соседке нашей Тамаре Ивановне племянница Лиза с Псковской области приехала, голодновато там у них, особенно в прошлом году, помнишь ведь, что было.
Учится на вагоновожатую в трамвайном депо.
Еще бы я не помнил, что было в прошлом году. В сентябре 1963 году у нас в городе внезапно исчез из продаж белый хлеб, а черный начали сначала отпускать по буханке в одни руки, а потом и вовсе сделали его по талонам. Никто, конечно, никому не объяснял, почему, или из-чего это произошло. Лишь шепотом передавали друг другу, что в стране сильный неурожай зерновых. Зато я хорошо помню, что когда пришел из школы на следующий день домой, то мы пошли всей семьей в магазин и закупили там, столько манной крупы, сколько смогли унести. И целый год, бабушка, промолов эту крупу на мясорубке, пекла из нее булочки и пироги. А мы с Лешкой стояли каждый день по два часа в очереди, чтобы купить две буханки черного хлеба. Через полгода все таки правительством была в достаточно большом количестве закуплена канадская пшеница и накал социального напряжения был снят.
- Ну, тетя, что у вас с мамой разговоры все про одно, я же просто так спросил.
- Ничего просто так не бывает Сережа, если спросил, значит заинтересовался. Не нужна она тебе, шалава она, одни только танцы и парни на уме, вон уже совсем без трусов по дому ходит. Я Тамаре Ивановне сегодня в красках все расскажу, пусть-ка она хвоста ей надерет.
После завтрака мы пошли в комнату, где я приготовил документы для сдачи в приемную комиссию ВМА. Перекладывая документы, я еще раз вспомнил, как они мне достались. Для поступления мне надо было привести две характеристики, одну от директора школы и от комсомола. Исаак Наумович охарактеризовал меня следующим образом:
"Андреев Сергей Алексеевич родился 15 декабря 1948 года в семье военнослужащего в г. Владивостоке.
Отец кадровый офицер Советский армии ветеран войны, фронтовик, коммунист с 1942 года, Мать медицинский работник коммунист с 1945 года.
Сергей Алексеевич, за время учебы в школе N2 города Энска, показал себя прилежным учеником, ответственно относящимся к учебе и порученному ему делу. Андреев активно участвовал в общественной жизни школы, регулярно проводил политинформации. Является комсомольцем с 1963 года. Андреев верен линии партии и предан идеям построения социализма в нашей стране.
Андреев проявил отличные знания и смог сдать экстерном экзамены за десять классов.
Администрация школы рекомендует Андреева Сергея для поступления в Военно-Медицинскую академию, как достойного кандидата, могущего в дальнейшем с пользой для страны распорядиться полученными знаниями."
К сожалению, получить подобную характеристику от Наташки Осиповой было просто невозможно. Наташка, уж не знаю, почему невзлюбила меня с момента моего появления в первом классе. Когда моего отца перевели в Энск, и мы вместе с ним приехали, учебный год давно шел, и когда меня привели в первый класс, то попытались посадить с Наташкой, но я, увидев ее длинный нос, что-то сказал по этому поводу и сел к Ане Богдановой. Наверно корни неприязни у Наташки ко мне появились после этого случая.
Поэтому, я решил даже не утруждать себя беседой с ней, а пошел за характеристикой к комсоргу школы, десятикласснику, который неровно дышал к Маше Сидоровой. Естественно характеристика мне была дана в самых лестных выражения.
Узнав об этом, Наташка долго брызгала слюной, кричала, что этого так не оставит, но, в конце концов, заглохла.
Собрав документы, мы вместе с теткой вышли на улицу и направились к Среднему проспекту, чтобы сев на трамвай доехать до ул. Профессора Лебедева в приемную комиссию ВМА. Пока мы шли по 4 линии, я разглядывал окружающее.
По сравнению с 2014 годом в Ленинграде было несравненно чище, все улицы были выметены и вычищены, а дворники в форме и бляхами на груди все работали, пытаясь, вымести несуществующие соринки. Мне навстречу шло множество людей, и в них было некое отличие от времени, в котором я жил. Это были лица знающих себе цену людей, людей, которые были уверены в завтрашнем дне, что никто не выгонит их с работы, не отберет квартиру, а если даже что и случиться, то государство со всей силой закона заступится за них. Никто из них не торопился с загнанным озабоченным видом на работу, как в наши дни торжествующего капитализма.
Большинство людей были коренные жители, это было заметно по их спокойному виду и разговорам без матов и выкриков. Даже стайки подростков, периодически попадавшиеся навстречу, разговаривали тихо и не приставали к прохожим. Боже мой, дойдя до остановки трамвая, я так и не увидел ни одного милиционера. Ни одного нищего, ни одной бабульки с протянутой рукой. И почти ни одного кавказско-узбекского лица. Зато военных на улице было много. В основном старшие офицеры от майора и выше они с деловым видом с тяжелыми портфелями целеустремленно двигались по своим делам.
Дойдя до остановки, мы сели на трамвай и отправились в путь. Из приемной комиссии я возвращался далеко не в таком радужном настроении. Документов у меня не приняли, председатель комиссии пожилой подполковник медицинской службы внимательно ознакомился с моими документами и сообщил:
- Молодой человек, я не могу разрешить комиссии принять ваши документы. Вы к сожалению не подходите нам по возрасту. Об этом четко сказано в правилах приема документов. Мне нравится ваша настойчивость и документы у вас впечатляющие, так, что приезжайте к нам через два года, и мы с удовольствием дадим вам право принять участие во вступительных экзаменах. А пока езжайте домой, и готовьтесь к следующему поступлению в 1966 году.
Пока мы ехали домой, я лихорадочно перебирал варианты, и искал выход из положения, а тетя Нина тихо хлюпала носом, искренне переживая за мои дела.
Неожиданно я подумал, а почему я должен в точности повторять свой путь первой жизни. Ведь в нашем городе есть университет, пусть он и не сравним со столичными, но, тем не менее, медицинский факультет там есть, и уже несколько лет.
Тем более, что шансы поступить в местный вуз у меня будут намного выше.
После этого настроение мое медленно поднималось. Я предложил тете Нине по дороге выйти на площади Восстания и купить билет мне обратно домой на Московском вокзале.
Когда мы пришли на вокзал, на табло была вывешена табличка; на город Энск, все билеты проданы, но, простояв длинную очередь в кассу, мне удалось купить билет в общий вагон на завтра.
Когда мы приехали домой, была уже около пяти часов дня. Я, расстроенный, сегодняшними приключениями прилег отдохнуть, а тетя Нина стала собираться в ночную смену. Она, как и моя мама работала медсестрой. Где-то около семи часов вечера, она показала мне, где взять ужин, и ушла. Я лежал и читал книгу, когда в дверь постучали, я крикнул:
- Войдите, - дверь приоткрылась и в комнату заглянула наша новая соседка Лиза.
- Послушай, - прошептала она, - твоя тетка уже ушла?
- Да, уже с полчаса.
- Это хорошо, а то она меня невзлюбила чего-то. Тебя как звать то.
- Меня, Сергей.
- Серый значит, слушай Серый, я с учебы пришла, и бутылочку вина принесла. Составишь мне компанию, а то одной скучновато?
Я, не особо раздумывая, сразу согласился.
- Как раз в тему, - подумал я. - Хоть стресс немного сниму.
- А как же Тамара Ивановна? - Тут же спохватился я.
- Да не бойся, она придет только около часа ночи, она сегодня во вторую смену работает.
В комнате у Тамары Ивановны сразу чувствовалось, что у нее появилась молодая соседка, по всей комнате плыли запахи духов Красная Москва, Сирень, на балконе сушилась масса женского белья.
Я сел за круглый стол, стоявший посреди комнаты и покрытый белой скатертью, а Лиза с заговорщицким видом вытащила из-под него бутылку вина. Я посмотрел этикетку, и она сразу пробудила у меня океан воспоминаний первой жизни. Это был красный вермут по 92 копейки, который продавался в любом плодоовощном магазине. Это было первое вино, которое я попробовал.
Когда я учился в седьмом классе, на восьмое марта девочки нашего класса решили, что надо устроить настоящий вечер. Они полдня сидели в классе домоводства и готовили деликатесы, а мы вместо того, чтобы помочь им, бегали по магазинам и искали взрослого помощника для закупки спиртного. Такого помощника мы, конечно, нашли и на все деньги, что у нас были, мы купили красного вермута. Потом мы сидели в школьной теплице, и пили этот вермут прямо из горлышка.
Затем, когда мы приперлись к нашим девчонкам, те вначале радостно встретили нас, но когда они увидели, что половина парней пьяные их энтузиазм резко увял. К счастью опьянение на вино оказалось не сильным и где-то, через час мы уже вполне связно смогли поздравить их с праздником, конечно за исключением особо напившихся товарищей.
Пока я откупоривал бутылку, Лиза накрыла стол, нарезала два плавленых сырка, на тарелку несколько вареных яиц и в хлебнице принесла несколько кусочков черного хлеба, а затем поставила на стол два граненых стакана. На мое робкое замечание, что может быть надо использовать рюмки, она бодро ответила словами известного героя:
- А что тут пить то?
Я разлил по четверти стакана вермута, и мы звонко чокнувшись стаканами, залпом выпили эту кислятину.
- Слушай. - Сказала Лиза: - Да? Ты пьешь, как мой брательник, только ему уже за тридцать, а ты совсем пацан, когда научился то?
И меня еще спрашивают, когда я научился, чего я только не попробовал в своей жизни во Вьетнаме, Анголе, на Кубе, но наверно больше всего было выпито обычного медицинского спирта.
Как правильно сказал русский народ - быть у воды и не напиться.
Сколько народу переходило ко мне по вечерам, сначала полковому врачу, затем начальнику медсанбата, а затем ведущему хирургу госпиталя. И у всех была примерно одна фраза:
- Слышь, Алексеич, у тебя спиртику грамм двести не найдется?
А спирт в полковом НЗ был крайне необходим. Особенно он был нужен, если у нас в гарнизоне развертывалась учебная часть для призыва так называемых партизан. Мужики, привыкшие каждый день пить приличное количество водки, попадали в палатки в глухом лесу, и у некоторых их них на третий четвертый день развертывалась классическая картина белой горячки, бред, неадекватное поведение. А чем мне прикажете их лечить, в лесу ведь нет наркологического диспансера, и тут палочкой выручалочкой появлялся спирт. Введешь внутривенно грамм двадцать и через пару минут пациент, только что находившийся в жутком бреду спокойно засыпал с доброй улыбкой на лице.
После второй четверти стакана, язык у и так не молчавшей Лизы, разошелся еще больше. Она со слезами на глазах рассказывала о жизни в деревне. Сообщила, что в городе ей пока очень не нравиться, люди на улице не здороваются, она никого не знает, а Тамара Ивановна спит и видит, когда она закончит учебу, и ей дадут место в общежитии. Что мужики в депо постоянно пристают с всякими предложениями, а ей это совсем не нужно. А она вообще, может, не хочет быть вагоновожатой, а хочет быть артисткой.
- Вот посмотри, какая у меня фигура. - И с этими словами она ловко сдернула блузку и юбку, оставшись в бюстгальтере и трусиках.
- Вот посмотри, посмотри. - Говорила она, снимая оставшиеся тряпочки.
Она стояла передо мною, смотря мне в лицо, и улыбаясь. К моему удивлению я совсем не чувствовал желания, наверно, ночь с Таней еще была жива в моей памяти и мне не хотелось портить это воспоминание.
- Лиза, я прошу тебя, пожалуйста, оденься, не надо так себя унижать. - Попросил я.
- Вот еще один учитель на мою голову. - Громко говорила Лиза, одевая назад свои тряпки. - Все учат, учат, хоть бы кто-нибудь помог.
И она заплакала.
- Лиза ну, что ты плачешь, скоро у тебя будет профессия, может она и не та, что ты бы хотела, но ведь все в твоих руках и если ты будешь, упорна, то сможешь добиться многого.
А сейчас давай лучше прогуляемся по набережной, я расскажу тебе о Ленинграде.
И мы с Лизой до одиннадцати часов гуляли по набережной, на Стрелке Васильевского острова, смотрели в прозрачную воду Невы около сфинксов, где на глубине около в двух метров сверкали монетки, брошенные на память.
Когда мы в легком сумраке, начинающихся белых ночей, сквозь окно освещавший подъезд, подошли к дверям квартиры, Лиза тихо сказала:
- Спасибо, - и убежала к себе в комнату. А я пошел спать.
Утром меня разбудила тетя Нина. Она пришла уставшая и, позавтракав со мной, легла в постель, сказав, что была тяжелая смена.
А я пошел по магазинам. К сожалению, только в двух городах Советского Союза в те времена можно было достаточно свободно купить различные деликатесы. Помнится, уже несколькими годами позже, загадывалась загадка; длинное, зеленое и пахнет колбасой, ответ поезд из Питера. И я не мог упустить такой шанс приехать домой с деликатесами из Ленинграда.
В первую очередь я направил свои стопы на Невский проспект в магазин "Восточные сладости", чтобы купить свою любимую кос-халву. Затем мне непременно надо было побывать в Апраксином переулке, где под сенью колонн Гостиного двора скрывались продавцы костей, то есть записей иностранных исполнителей, записанные на использованной рентгеновской пленке, из-за чего и пошло название кости. Мне эта лажа теперь была вроде и ни к чему, но я купил несколько пленок для Лешки.
Но самый классный поход был на огромную барахолку. Никогда ни до, ни после я не видел такой барахолки, она начиналась на углу Лиговского проспекта и Обводного канала и тянулась на сотни метров вдоль него. Чего там только не было. Вот уж здесь было все разнообразию людских типажей. Фильмы, которые я смотрел в последствии, только в малой мере отражают, что творилось там на самом деле. А, теперешняя, известная барахолка в Удельной, даже не идет, ни в какое сравнение, с этим уникумом.
Но меня интересовало одно, рыболовные принадлежности для себя и моего отца. Все, что мне нужно я быстро и дешево купил в ряду, где стояли специалисты по таким товарам. По этому месту можно было ходить часами, рассматривая все диковины, что там продавались, но, к сожалению, у меня не было больше денег на все это. Да и карманники здесь не дремали.
Купив все, что я хотел, вернее, на что хватило моих скромных средств, я направился домой на Васильевский остров.
Вечером тетя проводила меня на поезд, где я, положив свой фибровый чемодан под голову, благополучно улегся на третью полку, чтобы не мешать пассажирам внизу, играть в карты и проспал всю ночь до приезда в Энск.
Дома меня не встречали фанфарами. Тетя уже успела прислать телеграмму о всех моих приключениях. Мама почти сразу ушла на работу, Лешка был в деревне у бабушки. Ну, а я понес свои документы в приемную комиссию университета. Когда я сдал свои документы, посмотреть на меня сбежались все члены комиссия, всем было интересно, что это за вундеркинд появился в нашем городе. К моей радости, при сдаче документов никаких проблем не возникло и, уточнив начало вступительных экзаменов, я отправился домой.
Когда я подошел к подъезду, около него стояла худенькая фигурка Ани Богдановой.
- Ну, все, попал, - подумал я,
Не говоря ни слова, Аня завела меня в подъезд и там бросилась на шею. Она крепко прижималась ко мне и вымочила мне своими слезами всю рубашку, и сбивчиво, периодически всхлипывая, говорила и говорила:
- Сережа прости меня, пожалуйста, я тебя сильно обидела, я знаю, я все рассказала бабушке, как мы с тобой целовались, и что я тебе наговорила много плохих вещей, когда узнала, что ты уходишь из школы.