Бабушка мне сказала, что я глупая девчонка, которая ничего не соображает, и что хоть она всего один раз видела тебя, она точно знает, что такой человек, как ты, никогда не сделал бы ничего плохого для меня, и посоветовала мне извиниться перед тобой.
Ее рыдания постепенно усиливались и уже переходили в истерические, несмотря на все мои попытки успокоить ее. В это момент в подъезд зашла мама и, увидев происходящее, гневно закричала:
- Сережа, что тут происходит, зачем ты обидел Аню?
- Мама, я ничем ее не обидел. Это она пришла ко мне, чтобы извиниться за свое поведение, я собственно не успел еще ничего сказать, а она уже вся в рыданиях.
Мама, продолжая неодобрительно на меня смотреть, взяла Аню за руку и повела к нам. Когда мы зашли в квартиру Аня с моей мамой и бабушкой скрылись в бабушкиной комнате. Когда через полчаса они вышли втроем Аню было не узнать, ее слезы высохли, волосы были расчесаны и по новой заплетены в косу. И она была в мамином халате, который ей, кстати сказать, очень шел.
- Сережа, - торжественно начала мама под одобрительное кивание бабушки,
- Аня нам все рассказала, и мы считаем, что не она, а ты должен пообещать, что никогда так не будешь обижать ее. Ты не должен был так неожиданно говорить ей, что ты оканчиваешь школу, и едешь учиться в другой город. Так с друзьями не поступают. А сейчас мы будем, все вместе пить чай, и Сережа поделится с нами с и Аней своими планами.
Примерно в это же время в маленьком одноэтажном домике, где жила Аня, проходил следующий разговор. За обеденным столом сидели две женщины мать и дочь.
- Мама, - спросила младшая, - а, где сегодня Аня?
Старшая, бабушка Ани Наталья Ивановна улыбнулась.
- Пошла извиняться за свои слова.
- Это еще перед кем?
- Перед кем, перед кем, перед своим другом Сережей Андреевым.
- Да они вроде и не ссорились, Анька мне ведь последнее время все уши прожужжала, какой Сережа хороший, аж завидки берут.
А ты знаешь, что она мне сегодня выдала, оказывается, они целовались во время субботника, да он ее еще и полапал, где не надо.
- Ах, негодник, ну сегодня я Дашке то все расскажу про ее сыночка, пусть узнает, кого вырастила, а Анечка то бедная, чего тогда пошла извиняться?
- Надюша, а ты не припомнишь, кого это я, крапивой по голой заднице, с сеновала выгоняла, и по моему, та девочка только седьмой класс закончила, да и было это не так давно, где-то в году 1947.
- Ну, мама ты вспомнишь, тогда ведь совсем другое время было, и потом это же был мой муж.
- Нет уж дорогая, мужем то он тогда еще не был. И от моей крапивы тоже со спущенными штанами удирал.
И они обе вспомнив это, начали, смеясь вспоминать подробности этой погони. Посмеявшись, они вернулись к прежней теме.
- Надя, ты знаешь, я ведь всю жизнь работала в школе, так вот, я такого парня не видела никогда. Очень целеустремленный, похоже, уже в этом возрасте знает чего хочет от жизни.
Если у них с Аней в дальнейшем сладится, она будет за ним, как за каменной стеной, попомни мои слова.
После чаепития фон настроения в нашей компании поднялся, особенно обрадовалась Аня, когда узнала, что я буду учиться в нашем университете и никуда не уеду.
Посидев еще немного, она засобиралась домой. Естественно я пошел ее провожать, мы с ней долго гуляли у реки, несколько раз поцеловались, притом Аня, похоже, делала это с большим удовольствием.
Проводив, ее я вернулся домой уже под вечер.
Когда я зашел в комнату, там сидела мама.
- Сережа, сказала она, - и в кого ты у меня такой, тебе же только в декабре будет шестнадцать, а по тебе уже так девки сохнут.
Тут в разговор вмешалась бабушка,
- В кого, в кого в отца своего, такой же кобель.
Ты Дашка вспомни, сколько у тебя в госпитале раненых было, тыщи, за тобой табуном мужики ходили, а ты ведь Лешку выбрала.
- Сережа, я тебя очень прошу, не обижай девочку, ты сам это затеял, я ведь все вижу. Так, что теперь только попробуй ее огорчить, получишь от меня по полной.
На следующий день я долго нежился в постели, за последние три месяца, такое бывало нечасто. До экзаменов оставалась еще неделя, знания, уже крепко уложились в моей голове, и я был в раздумье, что предпринять в эти дни. Внезапно раздался звонок в дверь, вернее два коротких. Я с волнением понял, кто это может быть. В коридоре уже послышались торопливые шаги моей мамы, а затем радостные возгласы, я вскочил и как был в трусах и майке тоже ринулся в прихожую. Увидев меня, отец, а это был он, отпустил маму из своих объятий и посмотрел на меня.
- Ну, ты и вымахал Сергей, - сказал он, - еще пара сантиметров и меня начнешь перерастать, ну иди ко мне сынок и он крепко обнял меня.
Опять же при взгляде на него я вспомнил будущее, когда он ветеран войны одиноко доживал свои годы в этой квартире. Я в это время еще служил и не мог часто навещать его, Лешка совсем пропал со своей торговлей и также не мог уделять ему внимания.
Да он никогда и не требовал его, пока позволяло здоровье, он активно участвовал в работе ветеранских организаций, а потом уже больше сидел дома, военная пенсия все-таки позволяла ему жить более свободно по сравнению с другими стариками. Но его, как и всех ветеранов подкосила перестройка, а когда началась эпидемия выхода из партии, и сжигания партбилетов примазавшимися карьеристами, он совсем сдал.
Ему, вступившему в партию в самое тяжелое время войны, и знавшему, что это звание коммуниста не несет ему ничего кроме перспективы первым сложить свою голову за Родину, было до слез обидно смотреть на всю эту вакханалию. И наверно из-за этого он тихо умер в начале 1994 года.
А сейчас я смотрю на него полного сил, живого и здорового и уже двумя звездами на погонах
- Папа, да ты уже подполковник, - воскликнул я.
- Не уже сынок, а еще только, ты же знаешь, сколько я служу.
Но тут нас прервала мама:
- Так мужчины быстро один одеваться, другой переодеваться и у нас сейчас будет праздничный завтрак. Надо отпраздновать папин приезд и звездочки.
Отец переоделся и медленно начал распаковывать чемоданы. И мне пришлось имитировать любопытство мальчишки, ожидающего отцовских подарков. Первым отец извлек подарок для мамы и надел ей на шею роскошное по тем временам ожерелье из черного чешского стекла. Затем он достал платок бабушке. С огорчением узнав, что Лешка в деревне, достал большой деревянный ящик с набором столярного инструмента. А затем он вручил два свертка мне.
- Ну, Сережка, ты в этом году удивил меня, так удивил. Вот держи, специально для тебя у моряков купил. И он протянул мне американский фонендоскоп и изящный неврологический молоточек. Вот это был подарок.
На меня с таким фонендоскопом и молоточком, если поступлю, будет смотреть весь факультет, и наверно появиться куча преподавателей, которые будут долго объяснять, что студенту младших курсов такой фонендоскоп вроде бы и ни к чему. А вот есть у него или у нее старый и надежный советский, и не буду ли я настолько добр, чтобы поменяться этим инструментом.
- Так, что после таких подарков только попробуй не поступить, живо покатишь в военное училище, - в шутку пригрозил отец. Мы долго сидели за завтраком, а потом я перетаскивал наше с Лешкой шмотье в бабушкину комнату, потому, что пока отец был дома, он и мама спали, в нашей комнате, самой звукоизолированной в квартире.
Пока мы завтракали, я договорился с отцом, что мы поедем послезавтра на рыбалку к бабушке в деревню, там отец и вручит ей и Лешке свои подарки. Отец очень удивился моему желанию, он думал, что я буду зубрить учебники до последнего, но я уже так назубрился, что смотреть на них не мог. К тому, же я прекрасно знал, что переключение внимания, весьма способствует отдыху головного мозга и как следствие лучшим результатам при сдаче экзамена.
И вот усевшись в рейсовый автобус, вооруженные кучей удочек, рюкзаками мы отправились в деревню.
Бабушка, переехав из Питера в деревню, очень быстро приобрела вид обычной деревенской старушки, и даже разговор у нее изменился. Жила она теперь одна в большом двухэтажном доме, Когда-то в этом доме жила большая крестьянская семье, ее предки. Да в этой деревне вообще все дома были большие, здесь на севере России всегда строились основательно.
Они вели хозяйство, сажали зерно, картошку, а на зиму мужская часть семейства уходила в Петербург на заработки. Революция и война все изменили, деревня потихоньку вымирала. Этому способствовала и коллективизация, ведь в этой северной деревне практически не было бедных хозяйств. И поэтому и раскулачили здесь почти всех. И оставались в деревне лишь единицы. Бабушки это не коснулось потому, что к тому времени она была уже пролетариатом. А вот ее многие родственники попали под этот каток.
Сейчас в деревне был небольшой колхоз, который, надо сказать, влачил жалкое состояние. Машинного парка почти не было, два или три старых трактора, а мелкие агрегаты сеялки, веялки, плуги и тому подобное, были еще из конфискованных у крестьян в период раскулачивания. В основном все работы и перевозки проводились на лошадях. В колхозе была конюшня, куда мы с Лешкой и деревенскими парнями любили ходить. Помогали всегда пьяному конюху Тойво, чистить лошадей, запрягать их в телеги, а больше всего любили, взгромоздясь с перегородки денника на спину лошади, скакать на ней, отбивая все, что можно, пока не полетишь кубарем на траву.
Когда мы подошли к дому, оттуда выскочил растрепанный Лешка, и заорав:
- Ура, папа приехал, - бросился на шею к отцу.
Пока отец с Лешкой тормошили друг друга, на крыльце показалась бабушка, которая подошла к нам и, обняв отца, со слезами на глазах сказала,
- Ну, здравствуй сынок, вот и еще раз удалось свидеться.
И мы все вместе пошли в дом, где сразу же были усажены за стол. Еда у бабушки была немудреная картошка в мундире, молоко и немного сметаны. Ну и конечно калитки, пирожки с открытым верхом из ржаной муки с картошкой и пшеном.
- Ты что мама, корову никак завела? - спросил отец.
- Да, что ты, господь с тобой, - удивилась бабушка, - куда мне с коровой то справиться. Это я у соседки беру, у нее одна корова на всю деревню. С фермы молоко нам не продают, сразу в город увозят.
Немного погодя, когда мы поели, отец открыл чемодан, и процедура выдачи подарков началась снова. Лешка прижав, к груди коробку с набором инструмента убежал в сарай, пристроенный к дому, и скоро оттуда послышались удары молотка, а бабушка, надев платок, на плечи прихорашивалась около зеркала. А отец, улыбаясь, наблюдал за ней сидя на лавке у стола. И скоро между ними разгорелся спор, который начинался каждый раз, когда отец приезжал в отпуск.
- Мама тебе не надоело в деревне. Сидишь тут одна как сыч, зимой ни тропинки, ни света. Даже радио нет. Дизель и тот только до одиннадцати свет дает да и ломается, чуть ли не каждый день. А в Ленинграде Нинка одна живет и комната такая большая. Ехала бы ты к ней. Она только рада будет, сколько мы уже по этому поводу разговаривали.
- Даже и не уговаривай, здесь родилась, здесь и умру. Вот если только ноги носить не будут, тогда может и соглашусь.
Подобный разговор все продолжался, и я решил выйти и прогуляться к озеру. Деревня стояла на длинном мысу, глубоко вдававшемся в озеро, раскинувшееся на тридцать километров, так, что противоположного берега видно не было. Было ясно, дул легкий ветерок, сдувая надоедливых комаров, в небе щебетали ласточки, и я шел к песчаному пляжу в полной расслабухе.
На пляже я обнаружил пару знакомых парней, с которыми в прошлом году вместе таскал яблоки из колхозного сада, и катался на лошадях, и мы с ними пару окунулись в теплой парной воде, а потом сидели на камнях и вели неспешный разговор о всяких мальчишеских делах.
Потом я также неторопливо побрел домой. Разговор у отца с бабушкой уже закончился, и она хлопотала у плиты, готовя ужин. Лешка в сарае колол дрова, а отец, разложив все наши рыбацкие принадлежности на большом кухонном столе, готовил снасти к завтрашней рыбалке.
Увидев меня, он сказал:
- Сережка ты как раз, кстати, вот тут у меня бутылочка есть, - и он мне подал четвертушку водки, которая производилась в нашем городе, и которую проезжавшие через наш город транзитные пассажиры называли Энский сучок.
- Сходи к Тойво, отдай маленькую и попроси у него на завтра, чтобы дал нам лошадь с телегой на сутки.
Когда я пришел к Тойво, тот как раз находился в хорошей похмелюге. Он сидел в каморке при конюшне и, увидев меня, воскликнул:
- А, Сергей, тафно приехал? А я фот болею. - и он посмотрел на меня воспаленными глазами.
- Тойво, отец просил на завтра телегу с лошадью нам дать на денек, у вас ведь сейчас нет никаких особых работ, - и я протянул ему четвертушку.
Тойво, трясущимися руками, схватил бутылку, ловко ее откупорил и запрокинул голову, быстро высосал все содержимое прямо из горлышка.
Буквально через пару минут передо мной стоял совсем другой человек, исчез тремор, его глаза смотрели спокойно и уверенно.
- Перетай отцу, что зафтра вам запрягу Зорьку, она смирная совсем, прихотите часиков в семь утра все бутет стелано.
Придя обратно домой, я доложил отцу, что все в порядке и сел помогать ему, готовить мушки для завтрашней рыбалки. Местные, конечно такой рыбалкой не заморачивались, они просто ставили сети и снимали улов, который в те годы, практически не продавали, а большую часть рыбы съедали в ухе, жарили, а мелкую рыбу сушили в русской печке и варили из нее уху зимой.
Мы же собирались ловить рыбу на порожистой речке, вытекающей из озера, в те годы, там все лето, как правило, шел молевой сплав леса, и поставить сети в реке было невозможно, а вот удочкой можно было поймать очень даже хорошо.
Приготовив снасти и поужинав, мы легли спать. На улице была полнейшая тишина, даже не слышно было собачьего лая и мы спали как в раю.
Утром я проснулся, как ни странно, первым и разбудил отца, он удивленно посмотрел на меня и сказал,
- Однако растешь.
Сразу же встала и бабушка, приготовить нам завтрак. Съев яичницу и выпив по стакану чая из самовара с парой ломтей домашнего хлеба, мы втроем, взяв свои манатки, отправились на конюшню. Тойво свое слово сдержал, и нас у конюшни уже ждала телега с пуком сена, кинутым поверху и Зорькой запряженной в нее.
Он спросил нас:
- Кута поетете? Езжайте на Терви Коски, там хорошо хариус брал.
Поблагодарив за совет, мы кинули вещи на телегу и отправились в путь по старой лесовозной дороге.
По дороге мы, сидя на телеге, распевали песни, особенно старался Лешка, мы с отцом слушая его рулады улыбались между собой, иногда морщились, но прерывать песни исполнявшиеся с таким энтузиазмом было бы грешно, и мы терпели его безголосое пение до самой цели нашего путешествия.
Свернув на небольшую поляну, рядом с рекой, откуда уже был слышен рев порога, мы остановились. Отец быстро распряг лошадь, и ловко спутав ей ноги веревкой, отправил пастись.
- Учись Сережка, пока я жив.
- Да я и так все это умею, - возмущенно произнес я.
Затем мы быстро собрали удочки, набрали под камнями на берегу ручейников и полезли в порог.
Не успел я забросить удочку, как на крючок сел здоровенный хариус, поводив его немного, я прижал его к себе, переливающийся на солнце хариус был очень красив, гордо показав его отцу и Лешке, только подходящим к берегу, я кинул рыбину в сумку и продолжил ловлю. Не успел я и пару раз перезакинуть наживку, как взял второй такой же.
С берега раздались возмущенные голоса
- Сережка, оставь и нам хоть что-нибудь.
Наконец мы все распределились по порогу, и началась настоящая ловля. Периодически из-за проплывающих бревен приходилось прекращать ее, но затем партия леса проходила, и можно было снова ловить. Мы закончили рыбалку около четырех часов дня и вернулись на поляну, где отец всем быстро нашел работу, Лешка разжигал костер, я побежал к реке чистить рыбу для ухи, а отец осуществлял общее руководство и накрытие стола.
Через пятнадцать минут у нас горел костерок, на котором закипала вода для ухи и чая, рядом была расстелена плащ-палатка, на которой были выложены вареные яйца, первые бабушкины огурцы, черный хлеб и сахар и соль, и пакет пряников. Еще через двадцать минут мы, расположившись вокруг плащ-палатки, хлебали вкуснейшую уху из только что пойманных хариусов.
После еды мы прилегли отдохнуть, я лежал, бездумно смотря в голубое небо, по которому изредка пробегали легкие белые облачка, слушал шум текущей воды, и хотелось, что эти минуты длились и длились.
Со стороны послышался голос Лешки,
- Папа можно я пойду, искупнусь?
- Давай только далеко не заплывай. Вон там, в загубине у берега.
Я продолжал бездумно смотреть в небеса, когда рядом тяжело вскочил отец и побежал к берегу, Я тоже вскочил вслед за ним и, не понимая в чем дело, побежал к реке. У спокойной речной заводи, отделенной полосой песка и камней от основного течения, на берегу сидел Лешка и держался рукой за рассеченную сбоку правую ступню и глядел, как из раны льется кровь. Когда я подбежал, отец пытался куском портянки забинтовать ногу.
- Папа, не надо так делать, давай мы унесем Лешку на телегу и там я просто зашью ему рану.
Отец недоверчиво посмотрел на меня,
- Ты зашьешь и чем?
В ответ я показал ему иголку, с ниткой прикрепленную за отворотом моей куртки. Мы быстро отнесли Лешку на телегу, где я обработал иголку и кусок лески из флакона йода, и сказав:
- Ну, потерпи чуть-чуть братец, - быстро стянул края раны четырьмя швами. После чего, обработав кожу вокруг остатками йода, забинтовал ранку узкой полоской материи оторванной от рубашки.
Да с рыбалкой придется завязывать, хорошо, что хоть приехали не на своих двоих. Мы собрали все свои причиндалы и отправились домой. Возвращение наше домой было, увы, не триумфальным, правда Лешка поближе к дому уж не жаловался ни на что и все порывался пройтись рядом с телегой. Когда мы приехали домой то я, под оханье бабушки снял с ноги у Лешки тряпку и снова обработал шов йодом и завязал уже стерильным бинтом, который был в запасе у бабушки. И попросил ее вызвать фельдшера, чтобы Лешке сделали противостолбнячный анатоксин. Отец в это время возвратил в конюшню телегу с лошадью. Вечером самочувствие у Лешки оставалось нормальным, спал он спокойно, а утром его рана уже не внушала никаких опасений, края были чистые без отека и красноты. Успокоившийся отец даже пошутил:
- Может Сережа тебе и не надо учиться на медфаке своем, у тебя и так все неплохо получается.
Через час, приехавший на бричке старичок фельдшер, сделал Лешке противостолбнячный анатоксин и не преминул осмотреть и рану.
- Это вы молодой человек зашивали, насколько я знаю?
- Да вот, пришлось.
- Ну что же неплохо, неплохо, а вы это первый раз делаете?
- Да вот как раньше не доводилось.
- М-да удивительно, чего только не увидишь в наше время, итак, состояние раны хорошее дня через четыре сниму швы, и паренек может зарабатывать новые боевые ранения.