- Всё, родственнички дорогие, я сестрицу свою построил, уму-разуму поучил. Семейство от позора да разорения - уберёг. Теперь ваша забота. Год вдовства пройдёт - выдадим замуж. А до той поры, Аким, хоть доской щёлку заколоти, хоть замок железный навесь… Пойду я. Надо в кузню заглянуть да у управителя твоего насчёт бочек спросить…
Сидевший молча в углу Яков, всё это время мрачно рассматривавший носки своих сапог, вдруг, не поднимая глаз, спросил:
- Значит, "семейство уберёг"? А ведь ты ж сам с ней… И её же за это же… Точно сказано - "Зверь лютый".
- Побойся бога, Яков! Какой же я, против вас - зверь? Это - ваши законы, это вы - по ним живёте. Это вы - звери. А я так, зверёныш, моя забота, как у простодушного волка в тёмном лесу - самому бы в капкан не попасть, да стаю свою от ловчей ямы уберечь. Ладно, бывайте поздорову.
Спустя некоторое время мне донесли, что в тот же вечер Аким, взяв с собой Ольбега, явился к Марьяше в опочивальню, поплакал с ней вместе о случившихся несчастиях, пожалел свою непутёвую дочку. И сильно побил её арапником - исполнил долг отеческий, "урок наперёд". Ольбег тоже участвовал в процессе научения - держал мать за руки. В течение нескольких последующих месяцев Аким повторял эту процедуру каждое воскресенье в первой половине дня, так, чтобы к общему ужину, который семейство отводило вместе со всей дворней, и где Аким читал вслух избранные места из Святого Писания, боярыня могла уже встать и присмотреть за слугами.
…
В первую половину сентября подряд десять дней шли дожди. Противные, моросящие, то усиливающиеся, то стихающие. На минуточку показывалось солнышко, народ выбирался из тесных, тёмных, вонючих ящиков, которые здесь называют избами, начинал как-то шевелиться. И накатывала очередная туча. На непросыхающих лужах снова вспухали пузыри от капель падающего дождя, снова летела во все дырки водяная взвесь. Всякая тряпка, снятая с нагретой печи, через четверть часа становилась сырой и холодной. А ведь это только начало осени. А что тут будет в октябре? Что будет с моими людьми зимой без домашних печей? Это становилось для меня навязчивым кошмаром.
После экзекуции, учинённой мною Марьяшке, многие люди мои, и так-то не сильно разговорчивые, и вовсе стали молчаливыми в отношении меня. Домна вообще неделю со мной не разговаривала. Не видела в упор. Чарджи огрызался на всех, кроме меня. Со мной он просто избегал смотреть в глаза. Единственными, кто углядел выгоду для себя в произошедшем, были Хотен и Светана.
Хотен громогласно восхищался моей твёрдостью и благочестием:
- Боярич-то у нас - господин настоящий, крови не боится. Даже сестрицу свою за грех плотский не пожалел. Крепок в истинной вере, в законе православном. Так им, мокрохвосткам, и надо. Нечего поганскому семени на Святой Руси прорастать.
Ну, это он от гадостности своей загнул. "Устав" запрещает сексуальные связи с иноверцами. Но торки - православные. Так что никакого "поганского семени" не наблюдается. Однако страстное и громко озвучиваемое желание Хотена подхалимажом "выбиться в люди" произвело впечатление на Светану и побудило её к активным действиям. Она тоже сунулась ко мне подлащиваться. С тем же, примерно, что и на сенокосе, припевом:
"Я рожу те сына
Как и ты у меня
Ростом и дородством,
Красотой во тебя
Красотой во тебя
Как и ты у меня
Красотой, да
Высотой, да.
Умом-разумом!".
Прямо свадебные песни. "Ростом и дородством, красотой да высотой…" - ну это точно про меня! Про тощего плешивого подростка. А что делать? Ритуал, однако. "Слово из песни не выкинешь" - русская народная мудрость. Хотя в моей ситуации звучит… - как злобная издёвка. Песню выпевает, а смысла не понимает.
Я, конечно, видел, что это всё - обман. И это - тоже. Что в ряду вероятных кандидатов на отцовство в её грядущем материнстве я - величина безмерна малая. Но какие-то мысли в голове возникали. Статус рабыни существенно отличается от статуса боярыни. Больше свобод и вариантов в этой части. По "Русской Правде", если роба родит от хозяина сына, и хозяин его признает, то следует дать рабыне с рабёнышем отдельное жильё и по смерти хозяина - вольную. Тут, конечно, куча "если": если - "сына", если - "признает", если - хозяина переживут… Но "Законом Русским" такие внебрачные связи для производству ублюдков не наказываются, а скорее - поддерживаются. Всё-таки, генетически - боярство наиболее здоровая часть здешней популяции.
Не о том думаешь, Ванюша! Об отоплении надо думать, а не о бабах!
Неродившуюся проблему в лице растущего живота Светаны по собственной инициативе решил Чарджи: вывел бабу в лес, привязал к дереву и отодрал своей нагайкой так, что случился аналогичный Марьяшкиному результат. У меня сложилось впечатление, что эту акцию он исполнил мне в отместку. Причём здесь я? Ну, бывало, но ведь и кроме меня…
Медведица во время течки старается совокупиться с максимальным количеством соседей-самцов. Это может сохранить медвежатам жизнь - самка выкармливает детёнышей молоком два с половиной года. Иногда самцы стремятся убить медвежат - тогда у медведицы снова начинается течка. Но убивают, конечно, не своих потомков. Медвежье бл…ство как механизм выживания потомства. А как с этим у хомосапиенсвов? Народная мудрость гласит: "У семи нянек - дитя без глазу". А у "семи отцов"?
Надо бы было "построить" Чарджи: что ж это он из моей робы приплод выбил? "Урожайность" снижает, воспроизводству моего "основного стада" препятствует. Но ссориться сейчас с ханычем… Тошно мне. От всего этого… Сами разберутся.
Глава 164
По сравнению с боярыней, с рабыней всё прошло проще - она сама выползла из леса, никакой телеги для перевозки подано не было. Да и отлёживаться несколько дней ей никто не дал. Помимо сидячей деятельности по чистке овощей и рыбы в области кухни, продолжалась её использование и в других областях. Мужиков в усадьбе много, "сервис" им нужен постоянно.
- Болеешь, значит? Ну, тогда становись на колени да рот открывай. Давай-давай, неколи. Старайся, дура, соси чаще, да поторапливайся - тама следующие ждут.
- Не, мужики, вы гляньте какой у нас боярич - разумник. Ведь вот же - совсем негожая баба. А вот ежели её приспособить как боярич показал - очень даже вполне.
- Эт да, господин-то наш об людях своих заботиться. Уж как дело-то не повернётся - завсегда выход какой найдёт. И научит, и подскажет, и покажет. За таким-то господином и мы не пропадём.
От этих похвал мне становилось ещё тошнее. Все эти психологии с социологиями - хорошо, конечно. Но печей-то нет! Полные оптимизма высказывания Ивашки типа:
- Наш-то господин - ого-го! Он же завсегда! Мы-то все противу его ума - щенки слепые… вызывали у меня раздражение. Переходившее уже в непрерывный, неотвязный страх: а ну как не найду выхода? А ну как пойдём всей общиной под снег без отопления? Помёрзнем, подохнем. В ушах снова звучало: "Прости народ русский, что поднял да не осилил…". Стенька! Отстань!
Николай пытался меня успокоить, рассуждая, что:
- Ежели потесниться, то, к примеру, в Рябиновке да в Паучьей веси очень даже вполне…
Но мне становилось от этого ещё тоскливее. Лезть на шесть месяцев, с Покрова до Пасхи, в эти дымные, зловонные, сырые, битком набитые барахлом, людьми, скотиной тёмные деревянные ящики… Когда у меня уже поставлены высокие, в два этажа, амбары. С нормальными, новенькими, непротекающими крышами из шинделя, с тёсаными, хорошо подогнанными полами. Потому что - амбары под зерно и там должно быть чисто и сухо.
А ещё у меня было уже почти полностью поставлено одно "типовое крестьянское подворье". И толку? Именно реальность построек, законченность всяких мелочей, типа крыльца избы или водостоков, делала особенно остро видимым это "почти" - дырки, места, где должны быть поставлены печи. Как выгнивший и выпавший зуб в челюсти ослепительно улыбающейся голливудской красавицы.
Накатывала тревога, безысходная тоска: не смог, не сумел, время потерял, не тем занимался… Моё раздражение от дождя, от сырости и безделья вполне соответствовало общему настроению. Люди мои ходили как сонные мухи. Конечно, что-то делалось: тесались доски, набили целый сарай "деревянной черепицей", в редкие сухие просветы в обложном дожде выровняли поверхность грунта будущего селища, видя уже, по лужам и ручейкам - как вода пойдёт. Но проводя основное время в ничегонеделании и скученности, люди начинали грустить, кашлять и цепляться друг к другу. Даже Домна не выдержала:
- Что вы тут по поварне расселись, как куры нахохленные? А ну брысь с отседова. Как сготовлю - позову.
Народ разбежался, попрятался кто где. Но скоро все снова стянулись к поварне. Там - печь. Там - тепло, там - огонь горит. Уже один его вид, шум, движение - создают ощущение жизни, чего-то интересного, происходящего.
Наконец я сорвался. Разбирая с Николаем перечень нашего барахла и выслушивая его бесконечное нытьё: того нет, этого нет, упряжь просто горит… инструмент вчера ж ещё целый был… я психанул:
- Пойдёшь в Елно - купишь чего надобно. Нету в Елно? Тогда дуй в Дорогобуж. Там скупишься. Да привези оттуда печника. Вот это - край надо. Вот это - серьёзно. Помнишь - мы у него на подворье стояли, когда я твою клятву в церкви принимал, да Ивашке первый раз гурду отдал? Вот его и найми. Откуда я знаю "как". За любую цену.
Да что я, в конце-то концов, во всякой дырке затычка?! Есть у меня "главный приказчик" или нет?
Это была ещё одна "догонялка". Когда-то я, пробегая из Смоленска в Рябиновку, стал на постой в селе. Самое простое действие, каждый проезжий так делает. Но я же - попаданец! Порешал там кое-какие свои вопросы. И обратил внимание на кирпичные печки на подворье. У меня тут очень мало жизненного опыта, "глаз не замылился". Мне тут всё в диковинку. Вот я и стал расспрашивать. А теперь вспомнил. Просто потому, что ничего другого по теме вспомнить не могу. Маленькая деталь дала важное для меня следствие - возможность найти печника. Разница только в том, что эта "догонялка" не сама "где-то там" раскрутилась и меня ударила, а мне пришлось за ней своих людей посылать.
Николай заволновался, преисполнился важности. Три дня собирался, держа всю команду "на ушах". Перфекционист чёртов. Заставил заново просмолить Филькину лодочку - благо амбары пустые пока стоят, можно под крышей работать. Набрал в дорогу кучу всякой всячины: "на всякий случай". Раз шестнадцать спросил насчёт допустимых условий найма печника. И выбил из меня двух попутчиков себе: Ивашку и Чарджи.
Честно говоря, я только потом понял, что отдал ему в гребцы обоих своих воинов. Как, почему… Нет, на каждом шаге были аргументы. И вообще - в мирной жизни мечники не нужны. В текущем повседневном процессе стройки вояки - самые бесполезные люди. Другие-то - хоть с топором, хоть с лопатой… А эти - с сабельками… Но сразу двоих… я так и не понял, как Николай меня на это уговорил. Профессиональный торговец, что возьмёшь. Последнее задаром отдашь и то - будешь чувствовать себя с прибылью.
Я, естественно, долго, нудно и неоднократно втолковывал Николаю о спешности и важности "кирпичного производства", о его жизненной необходимости, о приоритетности и грядущей катастрофе "ежели что"… Однако, честно говоря, никак не ожидал, что всего через неделю к нашему берегу пристанет лодочка уже с четырьмя пассажирами. Четвёртым был знакомый мне, единственный на двести вёрст, как оказалось, нормальный печник - не "печебой", по прозвищу Жилята. Он вёл себя как-то странно: то - хорохорился и ерепенился, то - скисал и недоуменно, растерянно оглядывал наши места. Такое ощущение, что он и сам не понял, как сюда попал.
Ещё большее недоумение у меня возникло при чтении составленного Николаем и подписанного печником "ряда". Нет, там всё было чин-чинарём: и корм-кров, и моё обязательство предоставить помощника, и подённая оплата аж в две ногаты. Но ни - продолжительность, ни - объём работ - указаны не были. Формулировка: "покуда надобность будет" давала весьма обширный простор для моего самодурства. А поскольку и оплата привязывалась к этому, как я сразу сообразил, гипотетическому моменту времени "отпадения надобности", то мужик, похоже, попал всерьёз - мне в руки без явных ограничений.
Вечером, когда Жилята и остальные ушли спать, а мы с путешественниками остался вчетвером за столом, вопрос из меня всё-таки выскочил. Хорошо подвыпивший расслабленный Николашка хитренько хмыкнул, умильным взором проводил убиравшую со стола Светану, и выдал тираду:
- Господине! Твоя милость! Светоч ты наш и учитель ума-разума! Крохи мудрости со стола твово подбираючи, кормлюсь поелику возможно! Душою впитываю всякую мелочь, от тебя проистекающую, и, в меру разума своего ничтожного, тщусь хоть бы краешком, хоть бы шажком меленьким, но сподвигнуться пройти путями твоими…
- Николай, проще можно? По делу.
Николай устремился, было, "приложиться и облобызать", а молчавший до этого Чарджи внезапно смущённо ухмыльнулся и сообщил:
- Обломали мы это быдло сиволапое. Сучкой его собственной - его же и развернули. Как ты в Невестино.
Последующий рассказ показал ярко выраженную способность моих боевых сотоварищей перенимать, творчески адаптировать и эффективно применять технологические приёмы и новшества, внедряемые мною в повседневную жизнь "Святой Руси" с целью резкого ускорения общенародного прогресса и безудержного роста благосостояния.
Топая вверх по Угре и Усие, "мужи мои", естественно, болтали. Естественно, о делах моих. Естественно, и о недавней истории с отцом Геннадием. Николай всё допытывался - как же это удалось взять столько майна, ничего не заплатив. Чарджи отмалчивался, но грести целый день молча - скучно. А стоять молча на сыром постое - ещё скучнее. Рассказ, пересказ, обсуждение и комментарии продолжались все три дня, пока до места не дошли.
Дойдя до места, село там называется Большие Елбуны, и перекрестившись на Большеелбунскую церковь Вознесения, мужички встали на постой в знакомый двор. Приняли-то их приветливо. Но печник, вот этот Жилята, ехать куда-то за тридевять земель, в смысле - за полторы сотни вёрст, напрочь отказался.
Я это уже проходил в Елно. Мастеру не интересно поднимать задницу, куда-то бежать, чего-то делать. "Пусть они сами сюда придут - тогда и поговорим". Либо мастер хороший или вообще единственный на всю округу - тогда он себя уважает, "пущай придут". Либо мастер плохой или один из многих, тогда его мастерство есть не источник существования, а мелкий, достаточно случайный приработок, из-за которого "задницу рвать"… "нужен? - сами явятся".
Я-то, наслушавшись, начитавшись об артелях зодчих, о "вольных каменщиках" - масонах, посмотрев "Андрея Рублёва", как-то предполагал, что этот-то мастер - может встать да пойти туда, где дело для него есть. Ан нет - печник далеко не уходит. Да и зачем ему? Он за год ставит пяток-другой печек. Наваривает на каждой за работу, кирпич, вьюшки всякие, подручного… по полугривне и выше. Кормится он с земли, хозяйство крепкое, устоявшееся. Ни малых детей толпами, ни стариков рядами и колоннами. Сами вполне в силах. Да ещё и ремесло в руках, и добрая хозяйка по двору бегает. Живи и в ус не дуй.
Вот примерно так, только значительно длиннее и многословнее и отвечал Жилята Николаю.
- Куча серебра? А куда его? Одни заботы - беречь надо, прятать… Не дай бог, лиходеи какие прознают… Не, может после… на месячишко конечно можно… но тут ещё молотьба не закончена, лён не худой уродился - дёргать надо… не, нынче никак… опять же - а кирпич откуда? Тут-то вона с города привозят помаленьку, а тама?… За тридевять земель везти?… Новую обжиговую печь ставить?… Не, можно конечно. Но погоды, сам глянь, какие стоят… а глинище там доброе есть?… Ещё и искать самому… и чтоб вода была рядом, песок… а по такой-то погоде… Не…
Хозяин находил всё новые причины - почему делать моё дело не надо. И вообще - не надо, и именно Жиляте - не надо, а особенно - не надо прямо сейчас. Хозяйка его подавала на стол, потом и вовсе присела рядом… Она старательно поддакивала мужу, помогала ему найти всё новые и новые аргументы для отказа. Обидеть-то гостей не хочется, просто "нет" - не по вежеству. Тем более, что и гости добрые - Николай не поскупился, подарки подарил всем членам семейства, выставил что мог из привезённого. Включая и жбанчик бражки от Домны.
Жбанчик оказался лишним - все несколько перебрали. Кроме Ивашки, которому употребление хмельного крепко-накрепко запрещено из-за его гурды. Упорные попытки хозяина втянуть Ивашку в общее веселье вызвали, наконец, несколько раздражённый "встречный вопрос":
- Есть способ привязать гурду. Надо её во вражьей крови омыть. Давай выйдем во двор, да я тебя там зарежу. Потом и выпью.
Предложенная идея была вежливо отклонена и обильно полита. Даже весьма чрезмерно. Тут у Николая что-то в мозгах состыковалось, и он обратил внимание на степень влияния, которое хозяйка имела на своего мужа. Так-то Жилята выглядел и вёл себя вполне нормально. Но в разговоре, временами, "не догонял" и частенько повторял с голоса супруги.
"Ночная кукушка - всех перекукует" - вспомнил народную мудрость Николай, и настропалил Чарджи на "проведение внушения" этой "ночной кукушке". Используя его чисто мужскую харизму "от чего бабы кипятком…" и так далее.
- А чё? Сам же говорил, боярич: ежели прямо не пройти - надо обход искать. Коли "сокол ясный" по-нашему кукарекать не хочет - может, "соколица" ему "правильную" песенку на ушко споёт? Мы к ней - по-людски, и она к нам - по-человечески.
"По-людски" - в исполнении моих людей - выглядело так. Улучив момент, когда дама отправилась в погреб за новой порцией квашеной капусты, ханыч устремился следом. А чтобы благородный торк не сломал себе шею, ибо уже вполне нетвёрдо стоял на ногах, но "весь пылал страстью нежной", напарником, поддерживая его под локоток, отправился единственный трезвый в этой компании - Ивашка. Николай же с хозяином сели разучивать "Чёрного ворона".
Дама была несколько выпивши. Но отнюдь не "в драбадан". Поэтому изначально встретила поползновения дорогого гостя благосклонно. Но только до определённой границы. Конкретно - до пояса. Потом поползновения Чарджи были расценены как вражеская интервенция, "нарушитель контрольно-следовой полосы" получил крышкой от кадушки по голове, а хозяйка, оправив одежду, двинулась к выходу. Лично хорошо знакомая мне "птица обломинго" в этот раз повстречалась и ханычу. В особо жестокой форме.
Радостно хохоча и злобно ругаясь, хозяйка громко и выразительно сообщала окружающей среде, что она думает о мужиках вообще и о пьяных торках - в частности. Торк пытался возражать. Но раз за разом заваливался от очередного дамского пинка или тычка под стеллажи с заготовками на зиму. Что вызывало у хозяйки очередной приступ веселья и продолжение её бесконечного победно-обличительного монолога.