В самом центре здания вокзала, под куполом, располагалась большая группа парней лет семнадцати-восемнадцати - сваленные в кучу рюкзаки, гитара поверх них, нетерпеливые, радостные взгляды, искренние улыбки, взрывы хохота.
Группа трудовой повинности… на полгода эти юнцы уедут далеко от дома, куда-нибудь, где идет большая стройка, туда, где нужны крепкие руки, скорее всего на восток, где продолжается освоение огромных, почти еще диких земель, тянутся дороги, растут промышленные комбинаты и города.
"Крепить чувство народного товарищества и развивать евразийский дух" - как сказано в соответствующем указе.
Тот был подписан премьер-министром, но тогда еще не вождем народа в двадцать девятом году, после принятия программы "Трех Центров". В ее основу лег план Гриневецкого, одно время заведовавшего сектором экономики в отделе идеологии ПНР - создание новых, мощных промышленных центров на Урале, в Западной Сибири и на Дальнем Востоке, подальше от прогнившей, тлетворной Европы.
Впереди этих парней ждет не только работа, а еще и лекции по политическому просвещению и истории, культурные вечера и все прочее, за что отвечает секция пропаганды "Евразийской молодежи".
Никто не оставит юные сердца и мозги без пригляда…
На мгновение Олега пронзило острое, точно копье, желание стать таким же молодым, беззаботным, искренне верящим в то, что впереди лежит только хорошее и светлое. Уехать куда угодно, работать до кровавых мозолей, спать в сырой палатке или грязном бараке, жрать суп из гнилой картошки и червивого мяса, слушать, засыпая, унылые наставления читающего с бумажки лектора, не понимающего, о чем он ведет речь… но только бы не здесь и не сейчас, не таким, какой он есть.
Он даже задохнулся на мгновение, сбился с шага… но нет, такому не бывать.
Олег отвернулся и пошел быстрее, насколько позволяла палка и боль в начавшей беспокоить ноге. Новые двери, и они выбрались на закрытый козырьком перрон, вдоль которого вытянулась исполинская гусеница состава - сипит и пыхтит паровоз, летят клубы дыма от его трубы, толпится народ у вагонов первого и второго класса.
- Нам туда, - и провожатый указал в сторону головы поезда, туда, куда обычно цепляют два "мягких" вагона.
- Вы к нам будете, ваше превосходительство? - спросил проводник ближнего к ним вагона, огромный и плечистый, с роскошными усищами, по виду - типичный унтер одного из старых гвардейских полков, если судить по рыжим волосам, то преображенец или московец.
- К вам, к вам, - отозвался провожатый Олега, протягивая билет.
- Второе купе, - объявил проводник, и поднес руку к фуражке, на тулье которой красовалась кокарда: герб имперских железных дорог, а под ним крошечный, но очень искусно сделанный флаг - черная подложка, золотая окантовка, и вилочка трезубца, падающий на врага кречет.
"Опричник" с чемоданом полез по ступенькам.
- Давайте, помогу, - проводник протянул громадную ручищу. - Вот, палочку вот сюда… Пострадали в бою, я вижу?
Вопрос он произнес заговорщицким шепотом.
- Да, наверное, - ответил Олег.
Люди, снарядившие и заложившие ту бомбу - враги империи, выходит, что он пострадал от рук противника, того, кто с оружием в руках сражается против евразийского отечества, и можно сказать, что в бою, и неважно, что сам никогда не держал в руках другого оружия, кроме карандаша и блокнота.
- Вот и я тоже, - сказал проводник. - В четырнадцатом году, в октябре у Ивангорода, хех. Потом еще в шестнадцатом под Киевом.
Ну точно, Преображенский полк, и наверняка первая, "царева" рота.
В вагоне оказалось тепло и сухо, ноздри пощекотали запахи свежего белья и тройного одеколона. Провожатый не без лихости откозырял на прощание и зашагал к выходу, так что Олег остался в купе один.
Да, так роскошно он давно не ездил.
Занавески на окне, прикроватный столик, по другую сторону от него глубокое кресло, а на диване можно улечься вдвоем, шкаф для одежды, видны плечики, лежащая на полке щетка, баночка с ваксой… и тут же рядом раковина с закрепленным над ней зеркалом, на полке стакан, кусочек мыла в упаковке.
Олег покачал головой и принялся снимать плащ.
Ровно в двадцать три сорок пять донесся гудок, вагон качнуло, и перрон за окном начал уплывать назад. Поезд выбрался из-под навеса, и по стеклу зазмеились струи воды, сверху донесся дробный рокот лупившего по крыше дождя.
В дверь стукнули, но вместо ожидаемого проводника в купе заглянул некто лысый и высокий, в бордовом халате.
- Олег Николаевич, добрый вечер, - сказал он. - Прошу, пойдемте ко мне, посидим.
Кириченко, тысячник Народной дружины, полковник ОКЖ!
Да, без мундира его и не узнать, разве что по глазам, бледно-голубым, будто светящимся изнутри, да еще по обручальному колечку с фиолетовым камнем, что запомнилось еще в кабинете Голубова.
- Хм, ну я даже не знаю… - протянул Олег.
Участвовать в вагонных посиделках не хотелось, куда с большим удовольствием он бы лег спать. Но стоит ли портить отношения с человеком, с которым придется какое-то время работать, с тем, кто будет тобой командовать и следить за тобой, контролировать каждый твой шаг?
- Не смущайтесь, оно того не стоит, - Кириченко улыбнулся, вроде бы искренне, но глаза его остались серьезными. - С проводником я договорился, чай он ко мне принесет, ну а все остальное у меня с собой, не пожалеете.
- Ну ладно, - сдался Олег.
"Опричник" занимал соседнее купе, точно такое же, как у Одинцова.
- Прошу, прошу, - Кириченко жестом фокусника извлек из стоящего у стола портфеля бутылку коньяка, заграничного, даже на вид дорогого. - Из Парижа привезено в прошлом году, этот сосуд греха мне подарил наш бывший представитель при французской ставке ВГК генерал граф Игнатьев …
Олег опустился в кресло, взял бокал, осторожно понюхал коричневую маслянистую жидкость.
- На брудершафт не будем, по мужицки это, но на "ты" перейти предлагаю… Борис, - объявил Кириченко.
Пути назад не было, и Олег сначала выпил коньяк, и вправду очень хороший, ароматный и словно горячий, а затем, находясь в легком ошеломлении, пожал протянутую ему костистую ладонь… руку "опричника".
В купе заглянул проводник, уже без плаща и без фуражки, но в роскошном голубом мундире с золотым шитьем, притащил на подносе два стакана чая в серебряных подстаканниках.
- Давай-ка, братец, организуй нам все по высшему разряду, лимон там, тарелки, ножи, - обратился к нему Кириченко. - Закуски с собой моя любезная Юлия Николаевна собрала достаточно, не пожадничала, не пожадничала.
Странно было даже думать, что у человека, носящего черный мундир НД, может быть жена, что он в состоянии проявлять какие-то человеческие чувства, называть ее ласкательным прозвищем, даже целовать…
- Такого коньяка в империи сейчас, увы, не достать, мы с Францией теперь недруги. Подождем, что будет с первого числа, когда карточки начнут действовать, - продолжал болтать Кириченко, наливая по второй. - Эх, придется нам выпивать только в праздники, и то - водку. Будем здоровы.
Олег сделал добрый глоток и откинулся в кресле.
В купе было тепло, в желудке словно шуровала печка, но внутренний холод не уходил, что-то замерзшее не желало таять, не поддавалось внешнему уюту, алкоголю и дружеской, хотя бы внешне, беседе. Ледяные грани застывшего где-то в недрах души кристалла напоминали о себе, заставляли неловко ежиться.
- Зачем их вообще ввели, непонятно, - сказал он, чтобы хоть как-то поддержать беседу. - Неужели в стране плохо с продовольствием?
- О, тут все несколько сложнее, чем кажется на первый взгляд, - Кириченко покачал головой. - Точных данных у меня нет, но думаю, что голод нам не грозит, и ведь нормирование нужно вводить заранее, еще до того, как возникнут проблемы. Уверен, что это только разминка, начало, возможность для населения привыкнуть к тому, что не все можно купить свободно. Затем, где-то через полгода введут новые карточки, на этот раз на такие продукты, которые нужны каждый день, с одной стороны, а с другой - могут храниться долгое время, пусть даже в виде сырья, на хлеб, на мясо.
- Хм, но какой в этом смысл?
- Война будет победоносной, но вне всякого сомнения - долгой, - сказал Кириченко очень серьезно. - Нам придется напрячь все силы, чтобы сокрушить романо-германский мир, считающий себя мерилом культуры и прогресса, возымевший претензию на то, что он есть концептуальное целое, высшая категория, вершина земной цивилизации, и объявивший всех, на него непохожих, в том числе и нас - варварами.
Ничего себе, выходит, что в "опричнине" держат не только тупых фанатиков, верящих в то, что враг окажется быстро сокрушен, что через полгода сапоги евразийских воинов будут топтать улицы Парижа и Лондона, Дели и Токио.
Вновь появился проводник, и на этот раз его поднос оказался заполнен от края до края - блюдце с нарезанным лимоном, тарелки, ножи, вилки, и даже графин с багровой жидкостью.
- Морс, - объяснил усач. - На здоровьице, ваши превосходительства.
- Сброшенное нами романо-германское иго, длившееся с Петра до революции шестнадцатого года, что несло лишь отчуждение, карикатуру, вырождение, неуклюжую имитацию западных социальных и религиозных институтов… - продолжал вещать Кириченко, когда проводник, получив свой рубль, с довольной ухмылкой удалился.
А это уже цитата.
Из "Наследия Чингисхана" Николая Трубецкого, если брать юбилейное, посвященное сорокапятилетию автора роскошное издание в переплете из натуральной кожи, то тридцать третья страница, первый абзац сверху…
Мало кто знает, что над текстом слегка потрудились "редакторы" из министерства мировоззрения, и что заслуженный основатель евразийства был в ярости, когда все вскрылось. Только вот слушать его никто особенно не стал, книга разошлась по библиотекам, а Штилер сказал пробившемуся к нему на прием юбиляру - "ну вы же понимаете, дорогой наставник, что это исключительно для пользы нашего народа и нашей идеи?".
"Но почему, почему у всех мозги забиты этим хламом? - подумал Олег, не вникая в трескотню собеседника. - Гарантийное государство… западный шовинизм… священная миссия Евразии… историческая парадигма… идеократия… народ как личность… наследие Чингисхана…".
Единицы понимают, что стоит за этими мантрами-заклинаниями, миллионы повторяют их бездумно… да, вот ключевое слово - бездумно, ведь использование готовых клише, подходящих на все случаи жизни освобождает от необходимости шевелить мозгами, самостоятельно приходить к каким-то выводам.
А это и трудно, и… и порой опасно.
- Давайте еще по одной! - предложил Кириченко. - За вождя и премьер-министра!
От такого тоста откажется только безумец.
Олег проглотил коньяк, взял ломтик лимона, а его спутник тем временем принялся выкладывать на стол еду. Да уж, "любезная Юлия Николаевна" и в самом деле не пожадничала - тут был и балык, и ветчина, и сыр с плесенью, если и попадавшийся в магазинах, то лишь в столице и по большим праздникам.
- Угощайся, товарищ, - предложил Кириченко, проводя рукой над этим изобилием. - Один я не справлюсь.
Олег кивнул.
Пьяным он себя не чувствовал, лишь осоловевшим и каким-то тяжелым, из тела словно ушли последние силы. "Опричник" и вовсе казался трезвым, даже не побагровел, лишь глаза его пылали и вовсе безумным светом.
- Так что в этой войне мы обязательно победим, - заявил Кириченко, нарезая балык. - Эгрегоры европейских стран ослаблены, наш же, вдохновленный мощью новой идеи, растет и наливается силой.
- Что, простите? - спросил Олег. - Прости… не привык еще.
- Ничего, не беспокойся, оно того не стоит. Вот что такое, по-твоему, государство? - "опричник" прищурился, и стало ясно, что он все-таки пьян, хотя проявляется это только в излишней болтливости. - Это трансцедентальная сущность, нематериальный, духовный организм, настолько многомерный, что мы не в силах его воспринимать, и называется он "эгрегором". Каждый из нас связан с этим эгрегором, поскольку искренне, от глубины души считает себя его частью, и до тех пор, пока считает, вынужден будет повиноваться эгрегору, ведь тот управляет нами с помощью незримых нитей, которые мы называем патриотизмом, долгом перед страной…
- Э… ну, - Олег почувствовал, что голова у него слегка пошла кругом, и чтобы "заземлиться", взял бутерброд с сыром.
- Понимаю, что звучит это странно и осознается не сразу, не в первый же момент, - Кириченко вдохновенно размахивал руками. - Но ведь мир невидимый существует, это факт! Взять хотя бы то дело, расследовать которое мы с тобой призваны - ведь очевидно, что наш противник, розенкрейцеры, оккультный орден, следующий чуждой евразийскому духу европейской эзотерической традиции, обладает могучими духовными силами, подготовленными магами, способными отводить глаза и творить более сложные вещи…
Нет, к числу слабоумных убийц из кодлы Хана этот тысячник не принадлежал, но и к обладателям стандартного ума он никак не мог быть причислен, он находился где-то по другую сторону здравого рассудка, там, где верят в заклинания и амулеты, духов и шабаши ведьм.
Или, может быть, просто выпил лишнего?
Хотя нет, не особенно похоже.
И есть вероятность, что сочетание "Борис Кириченко" встречается в каких-либо документах из архива "Наследия"… ну, или этот тип ничего не боится, считает свое положение достаточно прочным, чтобы вести такие разговоры, или, может быть, "опричнику" в лице Олега нужен союзник в стенах специального сектора, некто способный втихую уничтожить спрятанный там компромат, недоступный, если использовать обычные жандармские методы?
Отсюда и французский коньяк, и душевный разговор, за которым прячется трезвый расчет.
- Ну ты же читал материалы, видел все? - продолжал убеждать собеседника Кириченко. - Никто ничего не заметил, никто ничего не знает, а террористы меж тем проникли внутрь тщательно охраняемых помещений, сумели разместить бомбы и скрыться. И выбор объектов! Бессмысленный с точки зрения обычного человека! Давай еще по одной, и поедим чуток.
Они воплотили этот нехитрый план в жизнь, и "опричник" принялся рассказывать о неких "особенных точках пространства", занятых как раз теми зданиями, что стали объектами атаки. Олег, откровенно говоря, совершенно запутался и даже потерял нить разговора, но его спутник этого не заметил.
- Да, ты, наверное, хочешь курить, так кури, не стесняйся, - неожиданно предложил Кириченко.
- Нет, спасибо…
Много лет Олег курил, не особенно много, но более-менее регулярно - где-то по пачке в неделю. Сигареты уходили в тех ситуациях, когда приходилось успокаивать разошедшиеся нервы или сосредоточиться как следует.
Но после того, как оказался в "Родине", завязал с этим делом, и вовсе не по настоянию врачей. Просто расхотелось, привычка ушла, словно ее и не было никогда, и совершенно не тянуло ощутить вкус табачного дыма.
- Как знаешь, - "опричник" мгновение смотрел на собеседника прозрачными, точно вода глазами, - …и это показывает, что розенкрейцеры пытаются сражаться с нами на самом опасном уровне, на символическом!
- На символическом? - переспросил Олег, изображая интерес к разговору.
- Конечно, ведь новая реальность, реальность нового государства и даже мира создается прежде всего на уровне слов. Тебе ли не знать, что правильно оформленные идеи - куда более эффективное орудие управления, чем грубая сила, главное - разместить их в нужном порядке, окружить человека со всех сторон, чтобы он не имел возможности вырваться, даже не хотел вырваться!
Кириченко говорил интересные вещи, мало похожие на ортодоксальную доктрину НД, да и с общими идеологическими установками партии если и сочетавшиеся, то не самым прямым образом.
- Как сказал один запрещенный в империи философ - "бытие определяет сознание". Совершенно верно, а что такое бытие для простого гражданина? Это пространство и время. Поэтому если ты хочешь изменить сознание, трансформируй пространство и время, если не реально, а это невозможно и оно того не стоит, то хотя бы символически. Думаешь, что просто так были произведены все эти переименования, из тщеславия наших руководителей и пустой бравады?
Эпидемия смены имен поразила страну зимой тридцатого - тридцать первого годов. Винница, родина вождя, стала Огневском, новые обозначения получили тысячи объектов - площади Чингисхана… улицы Евразии… проспекты Единения… переулки, станции и поселки, каналы и железные дороги, названные в честь лидеров ПНР или древних степных правителей, создателей кочевых империй…
Но Олег никогда не думал, что это может иметь какой-то практический смысл.
- Кто еще десять лет назад знал, что такое копчур? - продолжал витийствовать Кириченко. - Разве что специалисты-историки. А сейчас все его платят и даже не задумываются, почему. Пайцзы, нойоны, тумены, Яса… многодетные матери теперь получают нагрудный знак Оэлун и гордятся им, хотя раньше никогда не вспоминали, как звали матушку Чингисхана… произошла настоящая лингвистическая революция, тихая, почти незаметная. Новые земли, вошедшие в состав империи, тоже меняют свои имена, иногда не очень сильно, порой радикально… нет теперь больше Ирана, и Стамбул скоро уступит место Царьграду, слово "Украина" вообще запрещено употреблять, и многие тысячи названий были трансформированы, чтобы звучать якобы более по-евразийски, а на самом деле просто иначе… Стать элементами новой реальности, а не старой!
Олегу стало холодно - неужели и вправду все происходит так, как описывает "опричник", что существует некий глобальный замысел, опирающийся на приемы и методы, непостижимые для простых смертных?
Но кто за ним стоит?
Лидеры партии?
Из памяти всплыл образ Огневского, стоящего на трибуне, яростно машущего руками… Стройная фигура Хаджиева в черной форме, бесстрастное восточное лицо… Штилер, сутулый, большеголовый, с обычной ухмылкой… туша Козакова, военного летчика времен первой германской, ныне председателя высшего партийного суда… громадный Померанцев, министр внутренних дел…
Нет, слишком разношерстная компания.
- А уж про то, что эти годы в империи сформировался фактически новый язык, ты сам мне можешь рассказать… - Кириченко потянулся к бутылке, и аккуратно разлил остатки коньяка по бокалам. - Давай-ка, за успех нашего благородного дела… эх, хорошо… теперь у нас везде и во всем битва… за урожай, за выполнение производственного плана, даже за евразийскую культуру. Народ приучают к тому, что постоянно нужно сражаться, что вокруг неприятель. Многие слова поменяли свое значение, "безжалостный", например, - это теперь позитивная характеристика, хотя еще недавно было иначе, все достижения у нас либо "беспрецедентные", либо "неповторимые", либо "уникальные", и никак иначе…
Олег выпил, но коньяк не помог согреться, и даже словно оказался лишен вкуса.
Тут "опричник" был на двести процентов прав - статьи писались именно так, с использованием стандартных оборотов и речевых конструкций, образов и терминов, да и не только статьи, сценарии для фильмов, пьесы и книги, тексты новостей, передаваемых по радио. Невероятно интенсивная языковая агрессия, штормовая волна, бьющая по мозгам человека, и при этом - почти незаметная для него