- Но мало пространства, есть возможность влиять и на то время, в котором мы существуем! - тут Кириченко заулыбался, эта возможность, судя по всему, радовала его сильнее всего. - Революционный календарь вроде того, что был когда-то во Франции, мы еще не ввели, но это дело ближайшего будущего… но уже и сейчас мы отмечаем новые праздники, о каких не знали наши предки. День Воссоединения, День Нации, День Поминовения… зато старые праздники понемногу удаляют из нашей реальности…
Ну да, "опричникам" просто запрещено посещать церковь в Пасху и Рождество, а рядовым членам партии - "не рекомендовано" распоряжением самого Огневского, нарушение которого влечет серьезные неприятности.
- Некоторые и вовсе исчезли, одни в шестнадцатом году, как Тезоименитство Его Императорского Величества, другие позже, совсем недавно, как например, Преображение Господне и другие церковные… Новый отсчет времени, уже не от Рождества Христова, а от появления у власти вождя и премьер-министра… И опять же о пространстве - перестройка городов, новая столица, разрушение древних памятников и появление новых, все это не просто так…
Олег вновь отвлекся, мысли уплыли куда-то в сторону.
Странно, он совершенно не хотел спать, усталость куда-то растворилась, оставив лишь онемение в конечностях и холодную пустоту внутри. Поезд мчался через ночь, дождь и не думал слабеть, за окном мелькали огни деревень и поселков, время от времени, когда путь шел через леса или поля, они исчезали, и тогда казалось, что состав, слегка покачиваясь, летит через сырую тьму, которой нет ни конца ни края.
Кириченко прервал болтовню, чтобы вызвать проводника и попросить еще чая, покрепче. Бывший преображенец притащил стаканы с густой и черной, словно деготь, жидкостью, забрал грязные тарелки.
"Опричник" начал рассказывать о том, как он учился в Италии, о знаменитом криминалисте Ламброзо, у которого ходил в студентах, но это оказалось уже далеко не так интересно. Олег допил чай, съел еще пару бутербродов, а затем как-то внезапно стало ясно, что паровоз замедляет ход.
- Неужели приехали? - Кириченко глянул на наручные часы. - Да, смотри-ка, быстро.
Да, по сторонам от железной дороги уже пригороды Нижнего, осталось спуститься к самому берегу, проехать немного вдоль Оки, и они окажутся на месте, на Казанском вокзале.
- Хм, тут не так далеко, - сказал Олег. - Пойду я к себе, приведу себя в порядок.
- Конечно- конечно, - "опричник" взмахнул рукой с длинными, тонкими пальцами, сверкнул фиолетовый камушек в обручальном кольце. - Приятно было побеседовать.
О деле пока ничего не сказал… но ничего, будут еще возможности.
Вернувшись к себе в купе, Олег умылся, после чего оперся на раковину и посмотрел в зеркало. Да, синие мешки из-под глаз стараниями врачей исчезли, но вид все равно изнуренный, в глазах тоска, в русых волосах заметны седые нити, залысины никак не добавляют очарования, и только родинка на правой скуле темнеет точно так же, как и девять, и двадцать, и даже тридцать лет назад.
Поезд скрежетнул, качнулся, принялся замедлять ход.
Самое время, чтобы надеть плащ, забрать багаж… да, палку не забыть… и можно выходить.
- Ваше превосходительство, прибываем! - объявил проводник, заглянув в купе.
- Хорошо, спасибо, - отозвался Олег, и не удержался - посмотрел в окно.
Родной город прятался во мгле раннего утра, все, что он сумел увидеть - это силуэты зданий, и за ними серая гладь Оки, и где-то там, за ней, очертания дальнего берега, и все это в сером рубище дождя.
Вновь скрежет, стук, и вагон замер.
Олег выбрался в коридор, пропустил важного пузатого господина с саквояжем и тростью, и пошел за ним. Следом зашагал Кириченко, облаченный уже не в халат, а в фуражку Народной дружины и черный плащ.
Из дверного проема пахнуло сырым холодом, так что Одинцов невольно поежился.
- Я помогу, ваше превосходительство, - сказал снизу проводник, и даже залез на ступеньку, чтобы забрать чемодан.
Олег спустился на платформу, и в тот момент, когда встал на обе ноги, левую пронзила острая боль. Колено подогнулось, он невольно наклонился, и в этот самый миг прозвучал резкий хлопок, а затем лязг.
- Черт тебя дери! - рявкнул проводник, и голос у него оказался совсем не таким, как пятью минутами ранее.
Сейчас в нем прозвучали испуг и удивление.
Олег захотел распрямиться и оглядеться, понять, что это за звуки такие и что вообще происходит. Но кто-то грубо схватил его и швырнул вниз, на холодный и сырой камень платформы, да еще и навалился сверху так, что хрустнули ребра.
Хлопнуло еще раз, свистнуло над самой головой… пуля?.. но откуда?..
Олега обдало кипятком запоздалого страха, он вывернул голову, чтобы увидеть, как Кириченко, припав на одно колено, стреляет из револьвера куда-то в сторону, что фуражка слетела у "опричника" с головы, а по щеке течет кровь.
Кто-то взвизгнул, донесся полицейский свисток, затем дробный топот.
- Стой, гад! - рявкнул тысячник, и вскочил на ноги. - Не уйдешь!
Он выстрелил еще раз, и побежал по перрону.
- Не помял я вас, ваше превосходительство? - спросил прижавший Олега к земле человек, оказавшийся все тем же бравым проводником. - Вот ирод проклятущий! Откуда только взялся?
- Вроде бы не помял… ох ты…
Пока Олег поднимался, прозвучали еще два выстрела, а затем - торжествующий крик.
- Готов, похоже, - резюмировал проводник. - Вы как?
- В порядке.
Удивительное дело, но спина не болела, и даже нога вроде бы гнулась неплохо.
- Похоже, что уложили его… - усач вытянул шею, и даже поднялся на цыпочки, чтобы лучше видеть то, что происходит у дальнего конца платформы. - То ли друг ваш, то ли жандармы.
Олег хотел сказать "не друг он мне", но промолчал.
В голове словно пойманный мотылек бился, трепыхал колючими крыльями вопрос, озвученный проводником - откуда взялся человек, решивший прикончить на Казанском вокзале статского советника Одинцова? откуда вообще кто-то мог знать, кто именно едет в этом вагоне? или покушавшийся палил наугад, не рациональный убийца, а свихнувшийся безумец, неведомо где добывший оружие?
Да, но почему он тогда пропустил важного толстяка с саквояжем?
- Ты его не разглядел? - спросил Олег.
- Откуда? - проводник пожал плечами. - В кепке вроде, тощий такой.
- Пойду, посмотрю, что там. За багажом пригляди, - и Олег заковылял к дальнему концу платформы, туда, где вокруг лежащего человека потихоньку начинал собираться народ.
Дождь продолжал лить, капли лупили по шляпе, под ногами хлюпало.
- Да я случайно… навскидку стрелял… никак вот и не думал, что попаду… - рассказывал, оживленно жестикулируя, совсем молодой парень в форме железнодорожной жандармерии. - Услышал выстрелы-то, и побежал, вернее мы с напарником, Евсиковым… изнутри вокзала, только не поняли, где палят-то… он поэтому выскочил через главный вход, а я сюда, к путям рванул! Увидел бегущего, и вот!
Похоже, это был "герой", сразивший убийцу.
Помимо него, тут было двое носильщиков с бородами, фартуками и номерными бляхами, несколько обладателей железнодорожных мундиров, и кучка зевак разного возраста и пола, похоже, из пассажиров того же поезда. Женщины вытягивали шеи, оживленно переговаривались, мужчины опасливо поглядывали в сторону Кириченко, стоявшего на коленях рядом с трупом.
С этого края платформы была хорошо видна пустынная привокзальная площадь, громада увенчанного башней элеватора за ней, и уходящий вправо и верх, к прохудившемуся небу откос, знаменитые нижегородские "горы", описанные еще Мельниковым-Печерским.
- Вот он, полюбуйся, - сказал "опричник", когда Олег протолкался через толпу. - Интересно, кто таков?
- А ты не узнал?
Кириченко поднял голову, поправил фуражку:
- Откуда?
- Его фотография была в том комплекте документов, которые нам показывали позавчера, - Олегу стало очень-очень холодно, на него навалился ужас такой силы, что испытанный в момент нападения страх показался теперь легкой тревогой.
На платформе, зажав в руке пистолет и подставив дождю белое лицо, лежал Быстров Михаил Николаевич, девяносто девятого года рождения, наборщик типографии казенной палаты. Глаза его были широко открыты, струи воды стекали по щекам и губам, создавая впечатление, что мертвец рыдает.
- Прапорщик, хватит болтать! - распорядился Кириченко, поднимаясь с колен. - Посторонних убрать!
"Герой" заткнулся и принялся наводить порядок, а тысячник заговорил намного тише:
- Тот самый тип, что причастен к взрыву в Москве? То-то он мне показался знакомым.
Олег ничего не сказал - его память не могла допустить ошибки, она сохранила все до малейшей детали, и изгиб подбородка, и слегка оттопыренные уши, и старый шрам чуть повыше правой брови.
- Почему у убитого рана во лбу? - спросил он. - Он же убегал?
Кириченко пожал плечами:
- Оглянулся, наверное, в момент выстрела, вот и словил пулю не в затылок. Теперь-то ты мне веришь, что среди наших врагов и вправду есть маги? Откуда еще розенкрейцеры могли узнать, что опасные для них люди приезжают этим поездом и в этом вагоне?
Нет, это невозможно! Такого не может быть!
Олегу очень хотелось выкрикнуть эти две фразы, но он сдержался, только поправил шляпу и спросил:
- Сигарет ни у кого не будет?
- У меня есть, - отозвался "герой"-жандарм, вытаскивая из кармана пачку дешевого "Нукера".
Щелкнула зажигалка, Олег втянул в себя вонючий, едкий дым, и страх на мгновение отступил. Вернулся почти тут же, но оказался уже не парализующим, как раньше, освобожденные колесики в черепе закрутились с бешеной скоростью.
Нет, никаких чародеев не существует, просто у розенкрейцеров есть свой человек в ОКЖ…
Вот только он должен обладать доступом к очень специфической информации - о том, кто командирован в Нижний, как выглядит, на каком поезде едут эти люди и в каком вагоне… кто-то из высокопоставленных "опричников", бывших на совещании у Голубова, или обычный чиновник-исполнитель, имевший отношение к оформлению билетов?
Скорее, первое, но в предательство одного из дружинников верится с трудом… ради чего?
Разве что сам Кириченко, приверженный странным идеям, и наверняка в прошлом состоявший в каком-либо тайном обществе мистической направленности… или состоящий до сих пор?
Но нет, он же стрелял в Быстрова!
Но ведь не попал! Может, жал на спусковой крючок для отвода глаз?
Олег глянул в сторону спутника, беседующего о чем-то с железнодорожными жандармами, и понял, что не сможет доверять этому человеку, несмотря на ночные посиделки, выпитый коньяк и долгий откровенный разговор.
И в том случае, если Кириченко истово служит НД.
И в том, если он тайно работает на орден розенкрейцеров.
- Ну что, я договорился с этими парнями, сказал, где мы поселимся, - сказал тысячник, подходя к Олегу. - Следователь нас найдет, а торчать тут нет смысла, оно того не стоит, так что забираем багаж и едем в гостиницу.
- Едем, - согласился Одинцов, и выкинул бычок.
Тот упал в лужу, зашипел и потух.
Прекрасным майским днем… 4
13 мая 1928 г.
Петроград - Москва
Олег закончил собирать вещи ровно в семь вечера.
- Ну, вот и все, - сказал он, защелкнув чемодан, и тут начали бить висевшие на стене часы. - Пора выходить, а то опоздаю.
- Когда ты вернешься? - спросила Анна.
- Хм, выборы через две недели, двадцать седьмого, через пару дней нас всех отпустят…
- Долго, - она подошла вплотную, на мгновение прижалась, поцеловала его в щеку. - Аккуратнее там, а то знаю я ваши дела…
Глаза влажные, но Анна если и позволит себе заплакать, то лишь потом, когда никто не увидит. Она понимает, ради чего муж едет в Москву, ради чего он работает по семь дней в неделю, уходя рано утром и возвращаясь почти ночью… знает, и терпит, хотя все это ей не нравится, она предпочла бы, выбери супруг обычную службу, попроще.
Но ничего, осталось сделать последний шаг, напрячься, и тогда они заживут иначе, вся страна заживет!
- Я постараюсь, - Олег поцеловал ее в ответ. - Так, Кирилл, где ты там?
Сын был тут же, спокойно ждал, когда дойдет очередь до него… тринадцать лет, гимназист, отличник, за последнее время вытянулся, скоро отца перегонит, волосы русые, его, а глаза светлые, как у Анны.
- За матерью приглядывай, - велел Олег, - чтобы в доме все было в порядке. Ясно?
Кирилл рассудительно кивнул - прямо не пацан, а взрослый мужчина, скоро и вправду можно будет на него положиться. Ну а пока еще не зазорно взлохматить его шевелюру, и даже обнять - ничего, каких-то две недели с небольшим довеском, и они увидятся вновь.
Кое-чего Олег жене и сыну не говорил, поскольку не хотел волновать их раньше времени - вчера в управление позвонил сам Штилер, и с обычными своими шуточками сообщил, что если все будет нормально, то скоро товарищу Одинцову придется покинуть столицу, перебраться в Москву, чтобы работать в центральном аппарате партии, а если точнее, то во вновь создаваемом секторе общей пропаганды…
Само собой, ему поднимут жалованье, дадут жилье, выплатят не самые маленькие подъемные.
Но чтобы это стало явью, надо показать себя на предстоящих выборах.
Олег прихватил чемодан, повесил на руку плащ и вышел из квартиры.
На лестнице столкнулся с соседкой, женой надворного советника Воронкова, что служит в губернской управе. Кивнул ей, но в ответ получил лишь сердитый взгляд и брезгливо пожатые губы - как же, ведь он один из смутьянов, наглых выскочек, что связаны с мерзкой "политикой"!
Олег с семьей поселился здесь чуть меньше двух лет назад, и с того самого дня соседка не упускала повода показать, что новые жильцы испортили репутацию их дома, где раньше обитали только почтенные негоцианты и чиновники. Анна порой злилась, его же это забавляло - пусть бесятся, пусть сквернословят и воротят нос, недолго им осталось чувствовать себя хозяевами страны.
Придет новая, евразийская власть, и вот тогда!..
Из парадного выбрался во двор, и через арку, где всегда пахло сыростью, вышел к набережной. Извозчик подъехал минут через пять, пожилой, благообразный, с окладистой бородой, достойной иудейского пророка.
- Куда надо, барин? - спросил он, натягивая вожжи. - Тпру, залетная!
- На Николаевский вокзал, - сказал Олег, ничуть не удивляясь странному обращению.
Этот извозчик, судя по бороде, колесил по Петрограду, когда тот еще назывался Санкт-Петербургом.
- Так садись, барин, довезу. Десятка с тебя будет.
Цена была высокой, но спорить Олег не стал - сейчас все, начиная с того же овса, дорожает с каждым днем, не так, конечно, как десять лет назад, в первые годы республики, но все равно ощутимо.
- Поехали, - сказал он, закидывая чемодан в грузовое отделение пролетки.
- Но, залетная! Покатили! - извозчик тряхнул вожжами, и рыжая коняга принялась меланхолично перебирать ногами. - Вот, барин, думаете, что я жадный, наверное, а я не жадный, просто у меня семья большая, две дочери, и мужа-то старшей уволили вчера… на заводе он трудился, у Барановского, старшим мастером был, получал хорошо, а теперь все, за дверь его… Никому не нужен, говорят… Ох, беда… И мужа младшей, того гляди, взашей попрут, он в торговой конторе сидит приказчиком, возят они из Франции всякую дребедень, а кому она нужна? Теперь-то?
Они вывернули на Невский проспект, миновали здание Городской думы.
Сейчас около нее было пусто, но в будние дни постоянно случалась какая-то демонстрация - порой под красными флагами, иногда под монархическими знаменами, время от времени под черным с золотым и белым стягом ПНР; но чаще всего просто собирались недовольные, оставшиеся без места и без денег, сбивались в толпу, и та злобно гудела, разглядывая входивших и выходивших из здания гласных; полиция разгоняла стихийные сборища, но те возникали вновь.
Извозчик, то и дело восклицавший "Ох, беда!" продолжал рассказывать о своей тяжелой жизни, и его мало смущало то, что пассажир может не слушать. Пролетка катила мимо роскошных магазинов, еще год назад забитых покупателями, а сейчас пустынных, словно карманы пьяницы.
Кое-где в витринах не было ничего, кроме голых и страшных манекенов, на дверях висели таблички "Закрыто".
Все началось с "черного вторника" на Нью-Йоркской фондовой бирже, что случился в январе двадцать седьмого, когда разом обрушился курс акций почти всех американских трестов. Поначалу мало кто понял, что именно произошло, и уж точно никто не сообразил, что это как-то отразится на России.
Отразилось уже через месяц, да так, что мало не показалось…
Акционерные общества, созданные на деньги США, начали лопаться по всему миру, и хлопки их крушения сложились в погребальную мелодию для тысяч и тысяч самых разных контор.
Подъехали к Фонтанке, когда впереди, с набережной на проспект выбрался грузовик с установленным на кабине громкоговорителем, принадлежащий, судя по наклеенным на борта плакатам, конституционным демократам.
- Нашей страной должен управлять новый человек! - завопил он. - Молодой и полный сил! Давно пора сдать в архив деятелей, проявивших себя еще во времена империи!
"Ошибка, - подумал Олег, морщась. - Авторитет Алексеева по-прежнему неколебим. Спихнуть его такими вот призывами не удастся, а кроме того, разве ваш Милюков сильно моложе нынешнего президента?".
Хотя кадеты никогда не отличались гибкостью.
Они надеялись на победу своего кандидата даже сейчас, когда могучий, пронесшийся по всему земному шару кризис изменил политическую обстановку в республике… наиболее мощной силой в последнее время стали левые, эсеры и эсдеки, обнаглевшие, умножившие свои ряды; в страхе перед красным напором правые забыли свои дрязги и сплотились вокруг Алексеева; его же в призрачной надежде отстоять стабильность поддержали прагматики из центра вроде промышленной партии и национал-патриотов Гучкова.
Да, есть еще мы, Партия народов России, сами по себе.
И все прочие - статисты на огромной сцене, которой стала целая страна.
Грузовик проехал мимо, громкоговоритель, начавший вещать об экономических реформах, затих позади.
- Вот мы и прибыли, барин, - извозчик сдал к обочине и натянул поводья. - Тпру!
Да, вот он, Николаевский вокзал, недавно отремонтированный, но выглядящий почему-то на редкость затрапезно.
- Вот, держи, - сказал Олег, доставая из кармана бумажку с портретом Петра Первого - десятку Российской демократической республики, прозванную в народе "котовьей мордой". - Удачи тебе и твоим зятьям.
Извозчик осклабился:
- Благодарствуем.
Так, прихватить чемодан и не забыть плащ - сейчас тепло, особенно для мая, солнце светит вовсю, но весна есть весна, и даже в Москве, расположенной куда южнее, могут ударить холода.
Олег прошел к тротуару, лавируя между пролетками, обогнул здание вокзала, и окунулся в густую толпу. На него едва не налетела бабка с огромной корзиной, выругалась свирепо, в ухо заорал продавец жареных пирожков, запах жирного теста и требухи пощекотал ноздри, заканючил, протягивая руку, нищий.
Много их развелось в последнее время, попрошаек, и не стариков и калек, а здоровых мужиков.
- Куда! - Олег ухватил за ухо мальчишку, нацелившегося рукой в карман Одинцова.