- Ну и ну, - покачал головой Степан, кляня себя, что распустил язык насчёт своих марксистских познаний. Но товарищ Алексей истолковал это восклицание по-своему.
- Мы скинем ненавистных беляков. Установим царство счастья и труда. Пойдёмте со мной, товарищи из Москвы, у нас сход.
Путешественников поразило, с какой лёгкостью им поверили. Деваться было некуда - пришлось идти.
Поплутав по ночным переулкам, друзья и их сопровождающий оказались на территории полуразвалившегося заводика. Вверх вздымалась красная кирпичная башня. Через узкий проход они протиснулись в просторное помещение, которое раньше, похоже, служило складом продукции. Оно было завалено ящиками, металлическими брусками. Керосиновая лампа отвоевала у темноты часть склада.
В сборе было человек пятнадцать. Среди них и крепкие по рабочему, фотогеничные как на подбор парни с пламенем в глазах, энергичными движениями, и пожилые седые рабочие с мудрыми улыбками. А один из присутствующих сразу не понравился - лицо мерзкое, худой как щепка, и глаза воровато бегают.
Товарищ Алексей представил путешественников как агитаторов из Москвы и открыл сход. На железную пустую бочку с громыханьем карабкались поочерёдно ораторы. Они клеймили империализм, белую армию, Деникина, Колчака, хозяйчиков, пьющих кровь из рабочего класса.
На бочку взобрался вихрастый, лет восемнадцати парнишка - самый пламенный и самый фотогеничный, из числа беззаветно преданных, чистых, немного наивных рыцарей революции. Звали его Кузьма. Говорил он долго и искренне. Закончил свою затянувшуюся речугу словами:
- Как говорил товарищ Маркс, мы наш, мы новый мир построим!
После этого товарищ Алексей заявил, что сейчас выступят агитаторы из Москвы, которые самого Ленина видели. Испуганного Степана затолкали на бочку, с которой он тут же едва не навернулся. Помявшись, он начал:
- Друзья, - решив добавить пафоса, он крикнул: - Братья!
Не зная, чем продолжить, замолчал. На него смотрели ждущие глаза. И он, зажмурившись, начал без оглядки плести всё, что приходило в его голову:
- Враг не дремлет! Контрреволюция костлявой рукой хочет задушить советскую власть! Недобитые белогвардейцы, скажем даже, белобандиты, тянут щупальца к Москве, хотят отдать Россию на поругание! - он постепенно входил в роль. - Не буду скрывать, товарищи, положение серьёзное. В столице не хватает топлива, хлеба. Мяса, масла, - начал он перечислять всё задумчивее. - Мыла, холодильников, стиральных машин.
- Да ты что? - прошипел Лаврушин.
- Ах да, - очнулся Степан, отгоняя как наяву вставшие перед мысленным взором картины пустых горбачёвских прилавков. - В общем, много чего не хватает. Но партия во главе с вождём мирового пролетариата Лениным твёрдо держит штурвал истории в своих руках. Мы победим! Да здравствует революция! Ура, товарищи!
- Ура, - приглушённо прокатилось по помещению.
Кузьма было затянул "Интернационал", но его одёрнули из соображений конспирации. Перешли к обсуждению конкретных планов: захват почты, телеграфа, мобилизация рабочих отрядов, агитация в войсках. В разгар обсуждения раздался истошный вопль:
- Руки вверх.
Со всех сторон в помещение посыпались солдаты в серых шинелях и ружьями наперевес. Из темноты как демон из страшного сна появился держиморда - штабс-капитан.
- Товарищи, я уполномочен закрыть ваше собрание, - язвительно произнёс он.
Из толпы рабочих выскочил тип с неприятным лицом, который с самого начала так не понравился Лаврушину, и, кланяясь держиморде, подобострастно загнусил:
- Все здесь, господин капитан. Тёпленькие.
- Молодец, Прохор. Получишь награду, - улыбнулся зловеще штабс-капитан.
- Дела-а, - прошептал Степан…
* * *
Когда членов ревкома выводили, товарищ Алексей затеял красивую, как в кино, драку, богатырскими движениями раскидывая наседавших шпиков. Но его всё равно скрутили под его крики: "Мы победим".
Солдаты затолкали задержанных в расшатанные, дребезжащие, больше похожие на телеги с мотором грузовики с обещаниями к утру пустить расстрелять. Затем - тесный тюремный коридор, удары прикладом в спину. Наконец, первопроходцев пси-пространств запихали в небольшую тюремную камеру. Сверху сочилась вода. Из угла доносились шорохи. Крысы? Наверняка.
Лаврушин уселся на гнилой копне соломы в углу. Страх, появившийся после погони, стрельбы на улицах, ушёл, осталось раздражение. Бояться нечего. Бензин в генераторе на исходе. После того, как он кончится, они возвратятся. Но всё равно местечко приятным не назовёшь. И холод - зуб на зуб не попадает. Не топят тут, что ли?
Степан устроился рядом с ним. А потом к ним подсел Кузьма и наивными глазами всматривался в кусок звёздного неба, расчерченный решётками. Наконец он с придыханьем произнёс:
- Как быстро прошла жизнь. Но я счастлив, что прожил её недаром. Правда.
- Правда, - для приличия поддакнул Степан.
- Хорошо, что отдал я её делу счастья рабочих всего мира. Правда?
- Угу.
- И лет через пять, а то и раньше, будет на земле, как говорил товарищ Маркс, мир счастья и труда. И будет наш рабочий жить во дворцах. А золотом их клятым мы сортиры выложим. Правда?
Этого Степан не стерпел:
- Чёрта лысого это правда! И через семьдесят лет в лимитской общаге в комнате на четверых помаешься. И за колбасой зелёной в очереди настоишься. Золотом сортиры! Ха!
- Что-то не пойму я тебя, товарищ. Как контра отпетая глаголешь.
- Что знаю, то и глаголю.
Кузьма насупился, забился в угол и углубился в мечты о драгоценных унитазах. Степан поднёс к глазам часы, нажал на кнопку, в темноте засветился циферблат. Кузьма зерзал и заморгал:
- Ух ты, какие часики буржуйские. Даже у нашего заводчика Тихомирова таких не было.
- Барахло, - отмахнулся Степан задумчиво. - Ширпотреб. "Электроника". В каждом магазине навалом.
- И слово буржуйское, - с растущим подозрением произнёс Кузьма. - Электроника.
- Лаврушин, - вдруг встрепенулся Степан. - Мы тут уже три часа! Три!
- Ну и чего? - спросил Лаврушин, его начинало клонить в сон.
- Где ты видел, чтобы фильмы по телевизору три часа шли?
- Что ты хочешь сказать?
- А то, что нас шлёпнут. Хоть и к революциям здешним мы никакого отношения не имеем.
- Ах ты контра, - с ненавистью прошипел Кузьма.
- Хоть ты помолчи, когда люди взрослые говорят, - кинул ему Степан.
Лаврушин задумался. Воскликнул обрадованно:
- Всё понятно. Мы упустили из виду, что пси-мир - это особый мир. Со своим временем.
- Угу. То есть - если по сценарию за минуту проходит день, то мы переживём именно этот день, а не нашу минуту.
- Верно.
- А если это эпопея? Вдруг за одну серию тридцать лет пройдёт? Даже если нас не расстреляют, мы от старости сдохнем, пока кино закончится.
Тут Лаврушин могучим усилием воли отодвинул свои научные интересы в сторону. И ясно осознал, в какую историю влип сам, и куда втравил друга. Лёгкая прогулка моментально превратилась в его глазах в длинный путь по джунглям, где кишат гады, людоеды и хищники.
Как же так - какой-то дурак-сценарист написал дурацкий сценарий, и теперь его дурацкие персонажи пустят в распыл настоящий, не дурацких людей. Эх, если бы выжить, выбраться, глядишь, и смог бы Лаврушин соорудить машину для обратного перехода, хотя это и нелегко в мире, где электроника только начинает своё шествие по планете.
Через час путешественников потащили не допрос. В большой комнате, выход из которой заслоняли двое дюжих солдат явно жандармской внешности, за столом, тумбы которого опирались на резные бычьи головы, сидел знакомый поручик и макал в чернильницу перо писал что-то. Штабс-капитан был тут как тут, он склонился над привязанным к стулу, избитым товарищем Алексеем.
Когда в комнату ввели Лаврушина и Степана, штабс- капитан отвернулся от подпольщика и произнёс с угрозой:
- О, знакомые рожи. Господа коммунисты, мы кажется имели удовольствие видеться раньше.
- Было дело, - вздохнув, согласился Степан.
- Значит, прямёхонько из Москвы?
Отпираться было бессмысленно. Провокатор уже всё доложил. Поэтому Лаврушин смиренно кивнул:
- Из неё, златоглавой.
- Я родился в Москве, - задумчиво произнёс штабс-капитан, лицо его на миг утратило свирепое выражение. - Это было давно. Наверное, тысячу лет назад. Балы, цыгане, высший свет… Тогда Россия ещё не была истоптана. Как там теперь?
- Всё равно не поверите.
- А вы попробуйте объяснить, - усмехнулся капитан.
- Мы из другой Москвы. Будущей. Такой Москвы вы не видели, - грустно проговорил Лаврушин. - Половину церквей снесли. Понастроили новых районов - тридцатиэтажные здания. Башня останкинская в пятьсот пятьдесят метров. Миллионы автомобилей. Всё асфальтом залили. В домах - газ, горячая вода. Несколько аэропортов.
- Аэропортов, - в голосе капитана появилась заинтересованность. - Вы так представляете себе ваш красный рай?
- Эх, если выживите в этой мясорубке, лет через пятьдесят вспомните меня. Огромный прекрасный город. И ощущение новой грядущей смуты. Так будет.
- Вряд ли вспомню, - офицер повернулся к товарищу Алексею и для удовольствия залепил ему держимордовским кулаком, Лаврушин вздрогнул, будто ударили его самого. - Вот он, облик грядущего хама, который от всей Руси не оставит ни камня. Вижу, вы интеллигентные люди. Что у вас общего с этими?
- Очень много. История. И грядущее.
- Мне очень жаль господа, - офицер встал перед ними. - Единственно, чем могу помочь вам - это не пытать.
- Подарок, - хмыкнул Степан.
- Но завтра вас расстреляют.
Тут очнулся товарищ Алексей и прокричал:
- Держитесь, товарищи! Им не сломить нас пытками и застенками. Будущее за нами!
- Это всё твои эксперименты, Лаврушин! Говорил тебе, не может быть такого генератора. Ан нет - испытывать понесло!
- Вы о чём? - насторожился офицер.
- О том, что это не наше кино, - вздохнул Лаврушин и заискивающе произнёс: - Господин штабс-капитан, а, может, не стоит расстреливать? Может, договоримся.
Он заработал презрительный взор подпольщика и насмешливый взор штабс-капитана.
- Нет веры тому, кто раз связался с хамом, - процедил тот. - Увести.
Лаврушин пытался было обдумать, сидя в камере на соломе, планы спасения, но ничего путного в голову никак не приходило. Под утро он задремал.
Разбудил его конвоир:
- Вставай, краснопузый. Час твой пробил…
* * *
Во дворике у стены красного кирпича стояли члены подпольного ревкома - избитые, в ссадинах, рубахи разорваны. Больше всех досталось товарищу Алексею - тот еле держался на ногах.
Внутри у Лаврушина было пусто. Подташнивало. Но он всё не мог до конца поверить, что этот синтетический мир расправится с ним.
Он поднял глаза. Увидел строй солдат в длиннополых шинелях, с приставленными к сапогам винтовками.
- Боже мой, - прошептал он.
- Это всё твои идеи, - кивнул Степан, он был не настолько напуган, сколько зол. - Генератор ему с мятым самоваром подай!
- Товсь! - тонко проорал знакомый поручик и поднял руку.
Взвод взял наизготовку. И Лаврушин на удивление ясно с такого расстояния увидел бегающие, неуверенные глаза солдата, целящегося ему прямо в сердце.
Тут товарищ Алексей гордо и зычно закричал:
- Да здравствует партия Ленина! Наше дело не умрёт!
И запел "Интернационал".
Соратники подхватили его - стройно и слаженно, как хор Пятницкого.
Ноги у Лаврушина слабели. Он опёрся о холодную стену и закрыл глаза. Это слишком тяжело - смотреть в глаза собственной смерти.
- Цельсь! - проорал ещё более тонко подпоручик.
"Всё", - подумал Лаврушин. Холод кирпича продирал до костей мертвенным морозом.
Прошло несколько секунд. Лаврушин почувствовал, как его трясут за плечо.
- Заснул? - послышался бодрый голос Степана.
Лаврушин открыл глаза и увидел своего друга. Живого. Только бледного.
- Где мы? - слабо спросил Лаврушин.
- Кажется, в Англии.
Вокруг простирались бесконечные вересковые поля, на горизонте синел лес и озёра. Сам Лаврушин стоял, опершись о мшистый булыжник запущенного и достаточно безобразного, без единого намёка на величественность замка. Это был сарай переросток из булыжника, а не замок. Но он был несомненно английский.
- По-моему, это "Международная панорама", - сказал Степан. - Интересно, как мы проскочили диктора, заставки.
- Пси-миры неисследованы. Кто знает, как тут всё устроено… Интересно, как там с ребятами из ревкома?
- Я, кажется, смотрел этот фильм. В следующей серии солдаты откажутся стрелять. Пленников освободят.
- Хорошо бы, - Лаврушину было жалко до слёз тех людей. Хоть и киношные они, но в тоже время живые. - Красиво здесь. Хоть бы этот репортаж подольше продлился.
- В этой передаче репортажи короткие.
В подтверждение этих слов замок исчез. Друзья очутились в толпе негров. Чернокожие прыгали поочерёдно то на одной, то на другой ноге и подвывали по-своему. Окна в многоэтажных домах были выбиты. Жара стояла немилосердная.
- Стёпка, мы в ЮАР, - крикнул Лаврушин.
Негры рядом прекратили прыгать, раздвинулись, пошептались и начали угрожающе смыкаться вокруг двух белых, которых демоны джунглей зачем-то забросили сюда - может на расправу для поддержания боевого духа? Один толкнул Степана в спину. Другой взял Лаврушина за локоть, и тот только вежливо улыбнулся. Обстановка накалялась.
Тут начался кавардак.
Метрах в тридцати перед толпой улицу перекрывали два чёрных бронетранспортёра с водомётами на крышах. По обе стороны от них стояли полицейские. Они напоминали в шлемах с опущенными стеклянными забралами, со щитами, дубинками и ружьями с резиновыми пулями древнюю рать, вышедшую на битву. Это были уверенные в своих силах головорезы, лениво смотрящие на приближающихся негров. Но и те знали толк в хорошей драке. Из толпы полетели камни. Метрах в пяти за спиной путешественников рванула граната со слезоточивым газом. Затем ещё одна. Захлопали выстрелы. Негр, державший Лаврушина под локоть, свалился, сражённый резиновой пулей. Потом стало невыносимо резать глаза, сдавило горло. Лаврушин, кашляя, бросился в сторону…
Очень кстати опять всё изменилось.
С час друзья провели на стадионе, где болельщики что-то орали по-иностранному. Путешественники с ужасом думали, какой ещё сюрприз принесёт им программа телепередач.
Но в генераторе кончился бензин.
- По-моему, - сказал Степан, - путешествие закончилось. Твою берлогу пока по телевизору не показывают.
* * *
Следующим утром друзья встретились в светлом коридоре казавшегося теперь невероятно близким и родным института.
- Ну как, очухался? - спросил Лаврушин.
- Угу. Только всю ночь со слезогонки кашлял.
Тут появился Толик Звягин в огромных очках и с толстым портфелем.
- Привет, ребята.
- И тебе того же, - буркнул Степан.
- Не поверите, у меня глюки начались, - сообщил Звягин.
- Почему, очень даже поверим, - кивнул Степан, теперь готовый поверить во что угодно.
- Вчера новости шли, - пояснил Звягин. - Там в негритянской демонстрации двух белых показывали. Как две капли воды на вас похожие. Привидится же такое.
- Да, - Лаврушин издал нервный смешок. - Это мы и были.
- Но…
- Вот тебе и "но".
- Шутите, - обиделся Звягин.
- Шутим…
Часть вторая
Подруга Кинк-Конга
Штирлиц посмотрел на Лаврушина и Степана своим мудрым рентгеновским взором, который так любили миллионы людей, и весомо произнёс:
- Вас-то мне и надо…
Землю тряхнуло. Прокатился отдалённый грохот. Берлин бомбили. Советские войска были уже недалеко.
- Но… - растерянно произнёс Лаврушин.
- Никаких но, - отрезал Штирлиц…
Это был не сон. И действительно на покрытом трещинами асфальте, рядом с руинами рухнувшего дома стояли друг перед другом трое - Степан Карпушкин, Витя Лаврушин и полковник советской разведки, он же штандартенфюрер СС Штирлиц-Исаев.
Надо отметить, друзья-учёные попали в неприятную историю.
Там, где есть история, никак не обойтись без предыстории. А была она такова…
* * *
Москва, Большая Переяславка. 20… год
Время действия - смутное, восемнадцать часов.
Действующие лица - Виктор Лаврушин и Степан Карпушкин.
Суть действия - употребление спиртных напитков.
Пил Лаврушин редко. И без всякого вкуса. Напивался ещё реже, в крайних случаях. Сейчас и представился этот самый случай.
Праздновали друзья на лаврушинской квартире знаменательное редкое событие - зарплату. Ждали они её безнадёжно полтора года в свете последней реформы Академии Наук.
Полная бутылка на столе должна вмещать тысячу миллилитров водки "Абсолют", однако теперь в ней осталось не больше ста пятидесяти граммов.
- Ну, ещё по одной, - Степан разлил жалкие остатки горячительного напитка.
- П-по одной, - кивнул Лаврушин.
- Алкаши, - проворчал из угла Мозг.
- Молчать. Смирно, - Лаврушин икнул.
- Ща-ас, - в тоне Мозга звучал вызов.
- Выключу.
- Ща-ас, - уже не так нахально, но упрямо повторил Мозг.
- Не уважает, - вздохнул Лаврушин. - Подселенец…
После возвращения из жизнь друзей изменилась. Хотя не то чтобы изменилась. Это мягко сказано. Её просто переписали. Точнее, перерисовали все декорации, оставив главных героев.
Лаврушин отлично помнил, что в 1989 году они отправились в путешествие по пси-мирам. И вернулись они оттуда в свой мир - к своим знакомым, ничуть не постаревшим, в свой институт, только немножко другой, в свои квартиры, обставленные почти так же. Вот только время перенеслось больше чем на два десятка лет вперёд. Теперь и у Степана, и у Лаврушина было два комплекса воспоминаний - одна жизнь старая, закончившаяся в восемьдесят девятом. И новая - тоже известная до мельчайших подробностей. И вещи - вроде и чужие, и своим - ноутбуки, плазменные панели, Интернет. Что это такое - никто объяснить не мог. Радовало лишь, что Лаврушин здесь аж доктор наук. Не радовало - что он на фиг здесь никому не нужен.
Дела в новой реальности у друзей шли, мягко сказать, так себе. То есть так, как у всех "неброкеров". Когда грянула ползучая революция, Лаврушин разделил мир для себя на "брокеров" и "неброкеров". Первые в глобальной российской игре в "дурака" захапали все козыри, а у вторых, какими бы выдающимися людьми они не были, были на руках сплошь шестёрки, притом ни одной козырной.
Перестройку сменила постперестройка - такая злобная, никчёмная, тупая тварь в заплатанных и дырявых обносках, которая больше всего на свете любила жрать. Помимо всего прочего схавала она не глядя и дотации на Институт смежных проблем.