По Московской пронёсся открытый автомобиль Гайдучека. Начдив стоял, держась за раму ветрового стекла, и гортанно орал, взмахивая маузером:
- За мной, братцы, ура!
Из переулка выскочил Вилумсон - в штанах и обутый, но в одной рубахе. Он вёл за собою отряд штыков в двадцать. Над Старым венцом красиво лопнула шрапнель.
- Ложись! - закричал Авинов. - Короткими перебежками вперёд!
- За мной, храбрецы! - удалялся зов Гая. - Вперёд!..
"Комиссар Юрковский" почесал напрямки, пока не выскочил на Большую Саратовскую. За ним топотали красноармейцы - уже под сотню набежало. Южнее, на Стрелецкой, катились пушки степенного Кожмякова. Однако занять позицию ему было не суждено - в конце улицы замельтешили белые.
- Отря-яд, слушай мою команду! - напружинив шею, так что на ней вздулись синеватые вены, закричал Вилумсон. - По белым гадам беглый огонь!
Затрещали винтовочные выстрелы, Авинов тоже палил из маузера, целясь "в молоко". Сбоку вынеслась тачанка, ржущие лошади поворотили так резво, что лопнули постромки. Повозка перевернулась, пулемётчик вместе с "максимом" загремел на деревянный тротуар, но не отступился - залёг и открыл огонь, кроя всех разом. Белогвардейцы ползком отошли, красноармейцы залегли, вжимаясь в пыль и лошадиный навоз, "удобрявший" улицу.
- Прекратить стрельбу! - заорал Кирилл. - Чего ж ты, сволочь, по своим лупишь?!
- Я думал, это белые… - оправдывался пулемётчик.
- Тебе что, повылазило?
Тут на Стрелецкую вывернул броневик "Фиат-Ижора", ударяя очередями с обеих башенок, и бойцы дружно поползли к переулку. Иные из них сильно вздрагивали, прибитые пулями, и застывали недвижимо, но большая часть спаслась-таки.
- Отступаем! - гаркнул Вилумсон, хромая, - раненая нога его сочилась кровью, да так сильно, что в сапоге хлюпало.
- Держись! - крикнул Авинов, подставляя своё плечо, и вдвоём на трёх ногах они побежали-попрыгали, спеша скрыться от кинжального огня.
Поддерживая наштадива, Кирилл не думал о том, что спасает врага, - это как-то не приходило в голову. И в то же время он не играл в "комиссара Юрковского". Просто некий толчок в душе побудил его к милосердию, некий позыв остаться человеком.
Волоча тяжеленную тушу Вилумсона проулком, Авинов едва не упал, глазами наткнувшись на Михаила Гордеевича. Подпольщик сидел у забора, неловко подогнув ногу. Смертельно бледный, с искажённым от боли лицом, он зажимал ладонью страшную рваную рану - дрожащие окровавленные пальцы его придерживали сизое кубло кишок. Губы Михаила Гордеевича вздрагивали, словно пытаясь сказать что-то, но так и не договорили, замерли. Твёрдый взгляд остекленел. "Господи, прими душу его…"
Свернув на Московскую, отряд Авинова попал в настоящее сражение - порядка роты солдат комбата Андронова бились с каппелевцами. Белые наседали, хлеща пулями, а красные отвечали ещё яростней, ещё неистовей - они тоже были русскими.
Неожиданно приметив свой "зауэр", Кирилл поволок стонавшего наштадива к машине.
- Залазь! - выдохнул он.
Ванька Межиров и ещё десяток бойцов попрыгали в кузов и втащили туда Эдуарда Фридриховича. Кирилл, хрипло дыша, сунулся в кабину.
- Трогай! Трогай!
Подвывая мотором, грузовичок сдал задом, развернулся, жалобно скрипя рессорами, и понёсся вон из города, прочь от Волги. Туда же, на запад, за Свиягу, бежали остатки Симбирской дивизии. Горячий, идеологически подкованный Гай ничего не мог поделать со скромным полковником Каппелем, прозванным большевиками "маленьким Наполеоном", - пока чехословаки брали железнодорожный мост через Волгу, отряды Владимира Оскаровича внезапным фланговым ударом сбили оборону красных, перерезали пути Симбирск - Инза и с тыла ворвались в город. Это были те самые "широкий манёвр" и "глубокий обход", которыми и прославился Каппель…
…Красные отряды шли по степи нестройными колоннами, дорога вилась между полями ржи. Авинов тоже шагал. "Зауэр" остался позади - бензин кончился. Голодную лошадь ещё можно понукать, а машина без топлива колом встаёт, и ни с места.
Было душно, небосклон на западе провис тучами. И вот потное лицо обдуло порывом ветра - прохладного, свежего, пахнущего пылью. И разверзлись хляби…
Заблистали молнии, раскаты грома словно поминали недавнюю баталию. Ездовые живенько укрыли подводы с ранеными брезентом, сами прячась под него. Испуганные кони ржали, дёргаясь в упряжках и скользя по размокшей колее. Ливень падал отвесно, колыхаясь косыми разливами. Вода с небес моментально вымочила одежду, противными холодными потёками забираясь под кожанку и бесстыдно шаря по спине.
Глухой нестройный топот почти сразу обратился плюханьем и чавканьем - сапоги Авинова с высокими присборенными голенищами, на спиртовой кожаной подошве, подбитой берёзовыми шпильками, месили грязь вместе с солдатскими кирзачами. Красноармейцы, облепленные мокрой одёжкой, отфыркивались, отплёвывались, то и дело утирая мокрые лица. Винтовки они несли дулами вниз - со стволов стекали струйки воды. Поля видно не было, мутно-серая пелена дождя размывала пейзаж, растворяла продрогший мир. Блестели мокрые крупы лошадей, с усилием тягавших подводы, - их колёса выворачивали размякшую землю.
- Ничего, братцы! - бодро воскликнул Гай. - Зато белые в погоню не кинутся!
- Вот уж повезло! - зло откликнулся ординарец начдива Титаев.
Остальные "храбцы" угрюмо помалкивали. А дождь вдруг прекратился, словно кто на небеси кран прижал. Клочкастые тучи покрутились, разрываясь и расходясь, проглянуло солнце, засияло, грея и припекая. Пар заколыхался над землёю, от людей пошёл, от лошадей, накалились редкие пушки. Скоро колонна напомнила Авинову крестный ход - бойцы снимали гимнастёрки, вешали на винтовки и несли их как хоругви.
Кирилл смотрел под ноги, выбирая, куда ступить, поэтому не сразу разобрал вопрос бойца.
- Что? - переспросил он.
- Да я чего думаю, товарищ комиссар, - сказал круглолицый, бритоголовый Вохряков, - как оно всё дальше-то будет? Вот разобьём мы беляков и какая жизнь начнётся?
- Будет социализм, - авторитетно заявил Лившиц, подволакивавший ногу. Ранен комиссар дивизии не был, просто мозоль натёр.
- Это мы понимаем - земля общая будет, и вообще всё общее. А вот прогнали мы буржуев, заводчиков и фабрикантов и чего?
- Фабрики с заводами тоже народу принадлежать будут, - ответил Кирилл.
- А хозяиновать на них кому тогда?
- Уполномоченного назначат.
- Это чего ж? Мы вроде как хозяева все, а принадлежать нам ничего не принадлежит?
- А это чтобы не было у тебя частной собственности, - важно пояснил Лившиц. - Мы против неё и революцию делали, потому что через частную собственность происходит вся зараза эксплуатации! Как выведем частников - и эксплуататоров не станет.
- Понятное дело, - солидно кивнул Вохряков. - А жить-то как? Говорят, что и деньги отменят, и жалованья не будет. Станем мы на общие склады ходить и брать чего надо!
- Пайку тебе дадут, - усмехнулся Авинов, - строго по норме. А брать по потребностям станем при коммунизме.
- А скоро его построят?
- Ну сперва мы мировую революцию устроим, а потом уж и до коммунизма руки дойдут.
- Скорей бы… - вздохнул Вохряков мечтательно.
Неожиданно за окраиной поля задымил паровоз.
Конники Тоникса прискакали, доложив, что поезд обычный следует, не блиндированный.
- Задержать! - приказал Гай. - Грузиться будем!
Кавалерия с посвистом и гиканьем ускакала, а пехота задвигалась энергичней.
Было слышно, как тревожно засвистел паровоз, как залязгали буфера, заскрипело железо.
- Грузимся! Раненых вперёд!
Красноармейцы с довольным хохотом полезли в вагоны и теплушки, занимали платформы со шпалами, карабкались на крыши. Зашипел пар, состав основательно дёрнулся - и покатил.
Пару раз поезд делал остановку, к вагонам бросались мешочники - и тут же ретировались, не желая иметь в соседях Красную армию. Толкаясь, им на смену набежали деревенские бабы - крестьянки меняли печёную картошку, молоко и ягоды на сапоги, мыло и соль. Правда, Авинов этого не видел - всю дорогу до Инзы он проспал, приткнувшись в уголку ободранного, прокуренного пульмана.
3
Новым главкомом Востфронта Троцкий назначил Вацетиса, и тот первым делом наорал на Тухачевского, матеря командарма за сдачу Симбирска. Наштарм Захаров разговаривал с главнокомандующим по телефону, вытянувшись во фрунт, бледнел, краснел и чеканил натужно: "Да, товарищ главком… Нет, товарищ главком". Тухачевский же сидел с каменным выражением лица.
Когда Захаров бережно положил трубку, командарм разлепил плотно сжатые губы:
- Симбирск будет взят двадцать пятого июля!
Раскатав карту, он укрепил её углы чернильницей, пепельницей и бюстиком Вольтера.
- Наступление должно вестись по концентрическим в отношении Симбирска линиям, - холодно проговорил Тухачевский, водя пальцем по изрисованной бумаге. - Соблюдая одновременность занятия рубежей и постепенно сокращая фронт, необходимо к моменту атаки глубже охватить оба фланга противника…
…Из штарма Авинов возвращался растревоженным, но сытым - Гай расстарался, накрыл стол. И кур жареных натащил, и сала, и хлеба горячего. Любил шикануть начдив, бурлила кавказская кровь.
"Дорогие товарищи! - сказал он, поднимая гранёный стакан с самогонкой. - Кровь героев не пропала даром, она отдана победе пролетарских войск над буржуями. Мы покроем себя неувядаемой славой, как и положено настоящим борцам за народное счастье. Вперёд, на борьбу с ненавистными слугами капитала!"
Пили стоя.
Вниманием Кирилла завладели два "фармана", кружившиеся в небе, - у 1-й Революционной появились свои красвоенлёты.
Проходивший мимо старик-железнодорожник тоже поглядел на аэропланы, а после спросил будничным голосом:
- Чай, не признали, ваш-сок-родь?
Штабс-капитан замер с бухающим сердцем. Хотел сглотнуть, да в горле пересохло.
- Кузьмич? Ты?
- А то, - заулыбался Исаев. - Послали меня к вам связным, ваш-сок-родь. Вота, паровозником вырядили! Разведка - это вам не хухры-мухры. Кхым-кхум… В обчем, ежели чего передать надо, то я завсегда.
- Надо, Кузьмич! - сказал Авинов с прочувствованностью. - Очень надо!
…Двумя часами позже старый "машинист паровоза" убыл на скором в Сызрань.
4
Со станции Чуфарово было рукой подать до Симбирска, тут-то и скопились потрепанные, прореженные дивизии 1-й Революционной.
- Храбрецы мои! - кричал Гай, приколов Георгия к петлице. - Горжусь вашими победами и верю, что будете достойны великого звания революционера и сумеете честно биться и умереть, как ваши славные товарищи, за нашу дорогую рабоче-крестьянскую Республику! На вас смотрит вся Советская Россия и ждёт побед!
Мужики-красноармейцы отвечали вяло.
Кирилл Авинов прошёлся туда-сюда, поглядывая на вокзальные часы. Чудо, но те шли, хоть и спешили.
Тут же толклись начдивы, наштадивы, наштарма, комэска, комполка - ждали штабной поезд Тухачевского. А дождались серого чудища "Предреввоенсовета". Бронепоезд, в дрожь бросая землю, медленно подкатил к перрону. Прямо перед входом в вокзал остановился первый салон-вагон, когда-то принадлежавший бывшему главковерху, великому князю Николаю Николаевичу. Лязгнула бронированная дверь тамбура, и к встречающим вышел жёлтый, скрюченный от язвы Троцкий.
Сутулясь, не отвечая на приветствия, Предреввоенсовета стремительно прошагал на пыльную привокзальную площадь, в красноармейскую гущу. Поднявшись на сколоченный из досок помост, как на пьедестал, он замер, словно бронзовея, - бородёнка вперёд уставилась, длинные полы кожаной шинели отпахиваются ветром…
Гай, ликуя, представил его:
- Товарищ Троцкий, вождь Красной армии!
Толпа взревела.
- Товарищи! - горячо заговорил вождь. - Мы находимся накануне полной и окончательной победы над врагом! Осталось сделать последнее усилие - и белые генералы будут разгромлены! - Внезапно склонившись, Троцкий протянул руку к кому-то из бойцов. - Брат! Я такой же, как ты! Нам с тобой нужна свобода - тебе и мне. Её дали нам большевики, - он махнул рукою на запад, в сторону Москвы. - А оттуда, - рука протянулась к востоку, - сегодня могут прийти белые офицеры и помещики, чтобы нас с тобой вновь превратить в рабов!
- Не позволим! Вперёд! - заголосили в толпе. - Умрём за революцию!
Троцкий вздёрнул руку, пальцем тыча в сторону Волги:
- На Симбирск!
Канонада расшатывала небо и землю. Войска Тухачевского отчаянно ломили. Дрогнешь - расстрел!
Армия Каппеля отчаянно сопротивлялась - русские, чехи, сербы, венгры наседали на красных. Сшибались броневики, налетали аэропланы, Волга вставала дыбом от рвущихся снарядов, небеса распухали от облачков шрапнели, земля ходила ходуном.
Белые отбросили 1-ю Революционную армию за мост через Свиягу, вернули подсимбирские деревни Баратевку, Елшанку, Прислониху… Линия фронта неудержимо катилась на запад.
Глава 11
"ВСЕ НА ВОСТОК!"
Сообщение ОСВАГ:
26 июля, выйдя из Симбирска на пароходах, части полковника Каппеля разгромили в устье Камы большевистскую флотилию и 27 числа штурмовали Казань. Чехи повели наступление от пристани, а Каппель вошёл в город с тыла. Советский 5-й Латышский полк упорно сопротивлялся, но Сербский батальон майора Благотича, размещавшийся в Казанском кремле, перешёл на сторону белых - и нанёс противнику внезапный фланговый удар. Латышские стрелки сдались, а захваченные каппелевцами трофеи не поддаются подсчёту - 657 миллионов рублей золотом!
Предреввоенсовета неистовствовал - Павлуновский, обер-палач Троцкого, расстрелял комитетчиков Латышского полка, чтоб неповадно было Казань сдавать, учинил децимацию - пустил в расход каждого десятого мобилизованного из разбегавшихся военчастей, а полк татар, покинувших передовую, истребил полностью, перестреляв из пулемётов.
Бронированный "Предреввоенсовета" громыхал по Казанской железной дороге, сея смерть в полосе отчуждения, нагнетая страх, а в Кремле надсаживался вождь мирового пролетариата, бросая лозунг в массы: "Все на восток!"
1-я Революционная армия не зря повела счёт красным войскам, она была зачатком регулярных вооружённых сил Советской России, скреплённых дисциплиной. И вот её дивизии, разбитые и раздавленные морально, брели полями и дубравами к Алатырю. Красноармейцы, погоняемые комиссарами, вымещали зло на "врагах народа". Белые преследовали 1-ю армию и если в сшибках попадали в плен, то красные отыгрывались на них по полной - казакам на ногах лампасы вырезали, а офицерам - погоны на плечах, рубили шашками, вешали или связывали по трое - и топили. Называлось сие - "гидра контрреволюции". Правда, белоказаки тоже в долгу не оставались - могли "революционному бойцу" звезду "выгравировать" на спине или в землю закопать вниз головой - с устилом дна внутренностями, выпущенными из погребаемых, "чтобы мягче было лежать"… Жестокость порождала ответное зверство и множила его, превращала в норму жизни. У Авинова всегда мурашки по спине пробегали, когда он вспоминал "сцену из военной жизни", подсмотренную на Кубани ещё в ту пору, когда он числился корниловцем. Станицы подымались, оживали после советчины. Казаки поспешали на сбор к станичному правлению, шли нарядные, статные казачки, а на околице Кирилл встретил человек пять казачат с винтовками. "Куда идёте, хлопцы?" - спросил он, наивно ища отклик некрасовских стихов о мужичке с ноготок. А один из хлопцев, казачонок лет двенадцати, в бешмете и огромной мохнатой папахе, ответил ему: "Большевиков идём бить, тут много их по камышу попряталось, як их армия бежала. Я вчерась семерых убил!.."
После этого случая на штабс-капитана никакие расстрелы уже не производили впечатления.
- Летять! - взвился крик. - Т-твою мать…
С востока, переваливаясь с крыла на крыло, подлетали "Ньюпоры-11", иначе - "Бебе", русскими пилотами звавшиеся "бебешками". Истребители спикировали, строча из "льюисов", выстригая в траве дорожки, раз за разом выбивая кровавые фонтанчики. Красноармейцы кидались на землю, охватывая головы руками, другие бежали под защиту хилой рощицы. Находились и такие, кто срывал с плеча винтовку и палил по аэропланам.
Раненая лошадь забилась в упряжи, а её товарка, храпя от ужаса, скакнула вбок, неловко валясь сама и опрокидывая телегу с ранеными. Пулемётная очередь продолбила и по ним, добивая. Крутанув вираж, "бебешки" улетели - патроны кончились…
- Храбцы мои! - бодро вскричал Гай, матерясь на русском и армянском. - Не сдаваться, не складывать оружия! Не отчаивайся, храбцы мои! Мы ещё прорвёмся!
И тут "храбцы" взволчились - трое с примкнутыми штыками бросились на Самсонова, старого подпольщика, заправлявшего в ревтрибунале, и закололи его.
- Бей их, братцы! Коли! Кончай камунию! Навоевались!
- Бей! - поднялся рёв.
Прыщавый, худенький парнишка кинулся на Тухачевского, шагавшего со всеми, истошно голося:
- Братцы, эта гнида дядьку мово стрелила!
Прыщавый взмахнул саблей - и умер. Пуля из авиновского маузера снесла ему "богатырку" вместе с затылком. Командарм мельком кивнул "товарищу Юрковскому", отступая за строй верных ещё гаевцев.
- Бей комиссаров! - завопили в толпе новый клич.
Перед Авиновым замелькали озверелые морды в мятых фуражках, перекошенные рты, пустые, словно ослепшие, утратившие разумение глаза. Левой рукою выхватив любимый парабеллум, он открыл огонь с обеих рук, а в голове билась одна мысль: "Не отступать, стоять, стоять!.."
- Чего делать-то?! - завопил Ванька Межиров, бледный до прозелени.
Положив пятерых "контриков", штабс-капитан оглянулся, замечая мельком, как падает под Гаем его конь, то ли застреленный, то ли заколотый.
- По врагам рабочего класса… - вскричал он. - Огонь!