Прохожие имели строго пролетарский вид, одеваясь по рабоче-крестьянской моде. Вот молодой ответработник в чёрном пиджаке и сатиновой косоворотке, в суконных мешковатых штанах, заправленных в сапоги с галошами, и в белой матерчатой кепке. Под мышкой он тащил пузатый портфель, другою рукой отбиваясь от беспризорной малышни - чудовищно грязных, вшивых оборванцев, материвших деятеля прокуренными голосами. А вот молодая особа в неряшливо сшитой юбке ниже колен, в кожаной куртке, в шнурованных ботинках, в красном платке-повязке. Она шествовала широким мужицким шагом, прижимая к себе пухлую картонную папку с канцелярским "делом". Причём "дореволюционная" буква "ять" была замарана, а поверху вписана идеологически выверенная "е".
А лица какие… Те, что были отмечены умом и чувством, терялись в массе небритых, мятых, испитых, наглых, тупых, озлобленных… Московская толпа складывалась в миллионнорылую харю "простого советского человека", харкавшего под ноги, сморкавшегося в два пальца, гоготавшего надо всем, что было выше убогого пролеткульта.
Неожиданно Авинов почувствовал чужую руку в своём кармане. Изловчившись, он вцепился в худое запястье и вывел незадачливого карманника "на свет". Это была белобрысая личность лет тринадцати, в бушлате до колен, зато с оторванными рукавами. Штаны на отроке тоже были "с чужого плеча" и затягивались ремнём под мышками, зато на голове сидела фуражка гимназиста с кокардочкой из скрещенных листков дуба. Опасливо поискав вошек на бушлате, штабс-капитан даже удивился - не было на лице отрока того серого налёта, когда грязь въедается в кожу. Замарашка - да, но не пачкуля.
- Ты кто такой, щипач? - поинтересовался Кирилл.
Мальчишка посмотрел на него исподлобья.
- Бить будете? - осведомился он, шмыгнув носом.
- А что, надо? - с интересом спросил Авинов.
- Вообще-то, красть нельзя, - глубокомысленно заявил отрок, - за это надо наказывать. Но мне очень есть хочется… Отпустите, а?
Штабс-капитан удивился - и отпустил. Если бы замарашка поносил его матом, лягался, кусался, орал, как недорезанный, он бы отвесил ему ха-арошего пинка, но этот мальчишка вёл себя иначе, чем обычный беспризорник. Он походил на принца, волею судеб оказавшегося "на дне", но не растерявшего манер.
- Не убегай, - проворчал Авинов, запуская руку в карман.
В это время появился парень постарше, лет осьмнадцати - в очках, в солдатской шинели на голое тело. Штаны, снятые с толстяка, стягивались на его тощих чреслах, как горло завязанного мешка.
- Юра! - с тревогой окликнул он мальчишку-щипача.
- Всё хорошо, Алёша, - серьёзно ответил тот. - Я, правда, попался…
- Это твой брат? - поинтересовался Кирилл у старшего, сразу вспоминая двух "баклажек", расстрелянных в Симбирске.
- Да, - признался Алексей, неотрывно глядя на руку штабс-капитана, сжимавшую несколько царских ассигнаций, - в РСФСР, на "чёрном рынке", они котировались куда выше совзнаков и бон. - Мы раньше жили на Мясницкой, - разговорился вдруг "старшенький", словно оправдывая свой нынешний статус, - у нашего отца была большая квартира. Он уехал… по делам, но так и не вернулся.
- А соседи взяли да и вселились в наш дом, - с горечью дополнил Юра рассказ брата. - Они брали наши вещи, спали на наших кроватях, ели за нашим столом. А когда мы пришли, нас выгнали… Мы теперь в "Подполье" живём.
- Где-где?! - поразился Авинов.
- Не в подполье, - попытался объяснить Юра, - а в "Подполье"! Мы там полы моем. И посуду.
- Это кабаре в Охотном Ряду, - сказал Алексей, - оно такое… полузаконное.
Как раз об этом штабс-капитан был прекрасно осведомлён - именно в кабаре "Подполье" он должен был встретиться с "Буки 02", возглавлявшим осведомительный пункт 1-го разряда в Москве. Кирилл отсчитал половину того, что у него было, и протянул Алексею:
- Держите.
- Спасибо… - Старший брат даже растерялся. - Это всё нам?
- Это всё вам, - заверил его Авинов и усмехнулся: - Доброй охоты!
- Постойте! - воскликнул Алексей, краснея. - А вы, случайно, не Юрковский?
Кирилл вздрогнул.
- Случайно, да, - сказал он, замечая растерянность на лице Юры.
- А имя-отчество не напомните?
- Виктор Павлович.
Старший с укором посмотрел на младшего, никнувшего буйной головой.
- Балда ты малая… Нам же поручили встретить вас, Виктор Павлович! Мы - курьеры! "Лампочки"! Фамилия у нас такая - Лампе, а эта балда…
Юра громко зашмыгал носом.
- И кто же вам дал такое поручение?
Алексей незаметно оглянулся и тихо сказал:
- "Буки ноль два".
- Пароль! - потребовал Авинов.
- Как проехать к Василию Блаженному, не подскажете? - старательно выговорил старший, зачем-то вытягивая руки по швам.
- Вообще-то мы не местные, - выдал Кирилл отзыв, улыбаясь, - но попробуйте сесть на "Аннушку".
- Здорово как, правда, Алёша? - спросил младший брат, подлащиваясь к старшему.
- Тогда… это… - засмущался Алексей, вытягивая скомканные ассигнации.
- Будем считать, - ухмыльнулся штабс-капитан, - что Юра их всё-таки спёр! Ступайте.
- До свиданья! - сказали "Лампочки".
- До свиданья…
Проводив братьев глазами, он подозвал извозчика. Тот подъехал, пугливо косясь на авиновскую кожанку и маузер - вдруг да из "чеки"?..
- На Сухаревку, - сказал штабс-капитан, усаживаясь. - Совзнаков нет. За рубль царский свезёшь?
- Так рады ж стараться! - расцвёл мужик на козлах и стегнул крепкозадую кобылу: - Но-о, мёртвая!
Кобылка независимо тряхнула гривой и бодро зацокала копытами. Авинов вздохнул. Он испытывал острейшее нежелание ехать в Кремль, в большевистское логово, потому и оттягивал всячески неизбежное. Словно в детстве, когда долго вил круги по окрестным улицам, не решаясь на приём у зубного врача. С другой стороны, почему "товарищ Сталин" должен быть для него главнее… ну, скажем, главнее связника? Да-с!
На Сретенке у разведки белых имелась явка и надёжный человек - кличка Доцент. Это был пожилой, но всё ещё бодрый профессор Серосовин. Происхождение он имел, по нонешним-то временам, самое что ни на есть пролетарское: отец из крепостных, мать - текстильщица. А сыночек выбился в преподаватели Императорского московского технического училища. В 17-м его побили неуспевающие студенты - "за реакционность". Униженный и оскорблённый профессор уединился, едва не запил, но справился с собой, решив дома пересидеть революционную бурю. Но и тут его не оставили в покое. Когда большевики захватили власть, Серосовина мигом "уплотнили". Отдельную квартиру имеешь? Значится, буржуй! Подселим к этому классово чуждому элементу три рабочих семьи - и да здравствует социальная справедливость!
Авинов задумчиво потёр небритую щёку. Ряснянский клялся и божился, что Доценту можно доверять, - профессор люто ненавидит большевиков и радуется совершенно по-детски, когда содеет красным очередную пакость. Это всё хорошо, но всё же - стоит ли соваться на Сретенку самому? Не лучше ли дождаться Исаева? Кирилл усмехнулся: правильно, ваше высокоблагородие, пущай чалдон по первости сунется, авось не провалена явка. А опосля и мы заявимся… Ну уж нет уж! Как любит повторять дорогой Владимир Ильич: "Коли воевать, так по-военному!"
Выйдя на Сухаревке, штабс-капитан потолкался на базаре, где пугливые москвичи меняли фамильные бранзулетки, ещё не отобранные чекистами, на масло и мёд. Соболиное манто отдавали за кольцо домашней колбасы, а великолепный гобелен семнадцатого века шёл за полмешка муки. Новые времена - новые ценности.
Обойдя Сухареву башню, схожую с ратушей, Авинов выбрался на Сретенку. Основательный четырёхэтажный дом, в котором проживал Серосовин, он отыскал сразу. Из загаженного парадного поднялся на площадку. Этажом выше гоготала тёплая компания: пьяные голоса громко доказывали какому-то Митяю: дескать, Зинка - баба что надо, первый сорт. Ломкий басок описывал прелести: "Морда - во! За три дня не обсерешь. Жопа - во!.."
Криво усмехнувшись, Кирилл потянул на себя дверь тринадцатой квартиры. Заперто. Да, несчастливый номер…
На его стук вышел пьяный мужик в застиранных кальсонах. Заплывшие глазки трусливо забегали.
- Профессор Серосовин дома? - холодно поинтересовался Авинов.
- Тут они, тут! - возликовал мужик. - От его комната!
Кирилл молча прошёл к кабинету, увёртываясь от развешанного белья. Постучав условным стуком, он дождался шарканья и покашливания за дверью.
- Кто там? - послышался сварливый голос. - Гришка, ты? Поди, поди… Денег всё равно не дам!
- А чего сразу я? - оскорбился мужик в кальсонах и покачнулся. - Чуть что, сразу: Гришка, Гришка… Тут к вам из органов, между прочим!
- Владимир Сергеевич? - начал Авинов кодовую фразу. - Я на предмет лекции. Про радио! А то товарищи интересуются…
Щёлкнул расхлябанный замок, звякнула набрасываемая цепочка. В щель выглянул мужчина лет шестидесяти в обтёрханном халате, с круглой короткостриженой головой. На носу картошкой чудом держалось пенсне - стеклышки отсвечивали сиреневым.
- А платить чем станете? - спросил он опасливо, выглядывая из-за двери.
- Карточки дадим по второй категории.
Связник кивнул успокоенно - свой! - и сбросил цепочку.
- Заходите.
Кирилл переступил порог кабинета, зорко оглядываясь. Вдоль стен громоздилась мебель, в углу был скатан матрас, книги высокими, шаткими стопками занимали всё свободное место.
- Кровать порубили на дрова, - брюзжал профессор, задвигая засов на толстенной дубовой двери, - а диван мне не дали, экспроприировали… Да и куда б я его поставил? Паркет жалко - спалили за зиму…
В кабинете было душно, и "Доцент" отворил окно, задёрнув тюлевую занавеску.
- Никого не привели на хвосте? - проворчал он.
- Всё чисто, - обронил Авинов. - Связь с Центром есть?
- Имеется, - заверил его Серосовин. - Курьеры все проверенные, а донесения мы на фотоплёнку снимаем, режем её на кусочки и в папиросы заталкиваем. Ни один ещё не попался! Передать чего?
Ответить Кирилл не успел - в дверь заколотили кулаками и сапогами. Затрещала филёнка. "Отпирай, контр-ра!" - заорал кто-то знакомым, слышанным давеча баском.
- Бегите! - выдохнул "Доцент". - Это за мной! Ах, я знал, я знал!
Профессор выхватил трясущимися руками наган и дважды нажал на курок. Пули пробили дверь на уровне груди, из коридора донёсся крик боли.
- Бегите! - заскулил Серосовин, принимая свой последний бой.
"Провал! Провал!" - молоточками стучала кровь, ударяя в голову.
Авинов махом запрыгнул на подоконник и, отдёрнув тюль, шагнул на карниз. Окно выходило в переулок, его никто не видел, но что с того, когда под тобой два этажа и булыжная мостовая?
По стенке, по стенке, бочком, Кирилл добрался до пожарной лестницы и цепко ухватился за перекладину. Внизу пробежал толстяк-милиционер, переваливаясь по-утиному и сверля воздух из свистка, но головы не поднимая.
Авинов быстро полез вверх и, не переводя дыхания, побежал по гремевшей крыше. В памяти мелькнуло давнишнее сравнение, пришедшее ему на ум в подвале Ильдиз-Киоска.
- Напророчил… - пробормотал Кирилл, отступая для разбега.
До соседней крыши было всего ничего - пара саженей от силы. Ручей такой ширины перепрыгнуть - плёвое дело, но когда внизу маленькая пропасть…
Заставляя себя не думать ни о чём, штабс-капитан разбежался и прыгнул.
Громыхнуло кровельное железо, Авинов бешено заработал ногами, отползая от края. Задыхаясь, ввалился в чердачное окно, побежал, распугивая голубей и срывая бельё, вывешенное на просушку. Спустившись на лестничную площадку, отдышался и отряхнулся. "Слава богу, - подумал он, - хоть фуражку не потерял…"
Напряжённый, натянутый как струна, Кирилл вышел из подъезда, всё ещё чувствуя слабость в ногах.
Возле дверей стояла дебелая старуха-мешочница, явно не местная. Щёлкая семечки, она смотрела на толпу людей, хороводившую у дома профессора Серосовина, да всё приговаривала: "Ты дывысь… Ты дывысь…"
- Что там? - невинно поинтересовался штабс-капитан. - Пожар?
- Та ни! - живо откликнулась мешочница. - Шпиёна ловять! Чи пиймалы, чи вже кокнулы…
Неожиданно со звоном и треском посыпалось стекло.
- Ой, божечки мои!
"Доцент" неловко вылез в окно, фигурою своей вписываясь в арочный проём. Он стоял, держась одною рукой за раму, в другой сжимая револьвер. Понурый, задумчивый будто, профессор глядел на красную Москву, горестно улыбаясь. Потом медленно, в последнем усилии жизни, поднёс дуло к виску. Выстрел прозвучал сухим, несерьёзным щелчком. Голова "Доцента" дёрнулась, тело обмякло и повалилось вниз. Секунду спустя в окно выглянули чекисты, матерившие "контру", но Авинов уже свернул в переулок.
Покрутившись дворами и закоулками, он вернулся на Сретенку, и очень удачно - гремя и звякая, подкатывал трамвай, на диво пустой. 20-й номер. Подходяще…
Изнемогая от беготни и переживаний, Кирилл плюхнулся на жёсткую скамью. Глядел в окно, а видел скорбную улыбку Серосовина. Бедолага… Памятным эхо привиделись Юра с Алёшей. Господи, а сколько таких по России? Тысячи! Миллионы! Всех не пережалеешь, верно. Да он и не собирается. Возлюбить ближнего у него не получится, а вот помочь, поделиться - почему бы и нет? Просто так, по-человечески?
Через Лубянку трамвай выехал на Воскресенскую площадь, втягиваясь в Охотный Ряд - скопище деревянных, редко кирпичных лабазов и лавок, над которыми, ни к селу ни к городу, возвышалось Дворянское собрание, ныне - Дом союзов. Гостиницам тоже досталось - "Националь" стала числиться 1-м домом Советов, а "Метрополь" - 2-м. Криво и косо, поперёк врубелевской "Принцессы Грезы", висело кумачёвое полотнище, видимо забытое с 1 мая: "Да здравствует всемирная Советская Республика!"
Жалобно повизгивая, скрипя и вздрагивая, вагон стал заворачивать, словно подхваченный булыжным потоком Тверской улицы, стекавшим мимо Лоскутной гостиницы прямо к Иверской часовне, перегородившей въезд на Красную площадь. У Иверских ворот толпились нищие, спекулянты, жулики. Неумолчный гул голосов, покрытый густой бранью, пробился сквозь дребезжавшее стекло.
Громыхая и лязгая, трамвай пополз вдоль кремлёвской стены. Остановился, тарахтя разболтанными сочленениями, как раз напротив памятника Минину и Пожарскому. "Товарищ Юрковский, на выход!"
Сойдя с подножки, Авинов пошагал к Спасской башне. Часы на ней как раз сыграли "Интернационал". Кирилла передёрнуло - это было как пощёчина. Стройная башня, увенчанная двуглавым орлом, - и хамский гимн!
У Авинова по спине мурашки прошли, но уже не из-за перезвона курантов - над башнями и церквями вилась колоссальная, просто чудовищная стая ворон. Прикормленное мясом юнкеров, убитых в октябрьских боях, вороньё уже не покидало Кремля, обсаживая деревья Александровского сада, тучами виясь в небе, переполняя воздух оглушительным карканьем. "И чегой-то я таким нервенным стал?" - усмехнулся Кирилл.
Чёрной, встопорщенной гроздью вороны висели на маковке Спасской башни, хлопая крыльями, клюясь за удобный насест - двухглавого орла. Красноармейцы-латыши, ходившие дозором по кремлёвской стене, изредка палили по воронам из винтовок, и тогда орущая куча-мала, облепившая шпиль, распадалась, вспархивая облаком живой, смрадной копоти.
В Спасских воротах лениво ругалась пара часовых, склёпывая свою речь матом. Кто из двоих был чином повыше, разобрать не удалось, поэтому штабс-капитан предъявил пропуск обоим.
- Проходите, товарищ, - сказал боец слева, поправляя ремень винтовки на плече. Боец справа задумчиво высморкался.
Кирилл молча шагнул под гулкую арку. Молча-то молча, а в душе захолонуло - он в Кремле! В самой серёдке паутины, заплетшей Россию, и где-то, совсем рядом с ним, копошатся те, кто её свил, - красные пауки…
Оставляя Вознесенский монастырь, Служительский корпус и Малый Николаевский дворец по правую руку, а слева - гауптвахту, Авинов свернул к Чудову монастырю, ныне - кремлёвской больнице.
Из барочной Екатерининской церкви доносились азартные возгласы - там устроили спортзал. За краем Боровицкого холма виднелась Беклемишевская башня - верхний шатрик её был снесён снарядом.
Чёрными тенями прошмыгнули монахи. Громко распевая о том, как они все смело в бой пойдут за власть Советов, строем прошагал взвод красноармейцев под водительством хмурого мужика в "богатырке" и с кольтом на ремне. Кирилл узнал Павлуху Малькова, бывшего коменданта Смольного, ныне заведовавшего Кремлём, - и отвернулся. Мальков видел его один лишь раз, безусого, да и то вечером, но верно чекисты говорят: "Лучше перебдеть, чем недобдеть!"
Оставляя за спиной закопченный Арсенал, Авинов шагал по Дворцовой улице, нынче переименованной в Коммунистическую, углубляясь в район казарм, Гренадёрских и Офицерских корпусов.
Во время прошлогодних боёв большевики обстреляли Кремль из орудий, выкуривая местных юнкеров. Били прямой наводкой по храмам и дворцам, снаряды расплескивали кровь, в щепу разносили драгоценную мебель, в клочки рвали фолианты. Повсюду в стенах и куполах зияли пробоины, по древней кладке ползли глубокие трещины, белые колокольни были рябые от выбоин, сквозь глубокие бреши виднелись анфилады комнат, заваленных мусором и ломом.
Красные варвары изрядно потоптались по культурным ценностям, этому праху старого мира, посдирали золотые оклады с икон, а в здании Судебных установлений устроили пиршество - там, в комнатах медэкспертизы, хранились горшки с заспиртованными "вещдоками" - мёртвыми выкидышами, отравленными желудками… Всё выдули и пожрали!
Неожиданно Кирилл остановился. Тот, к кому он направлялся, неторопливо шагал навстречу, попыхивая трубкой.
- Здравствуйте, товарищ Сталин! - уважительно сказал Авинов.
Медовые глаза Иосифа Виссарионовича вспыхнули узнаванием. И довольством.
- Товарищ Юрковский! Очень хорошо.
Развернувшись, наркомнац двинулся обратно к Большому Кремлёвскому дворцу.