- Здравствуй, девонька! - сказал один из них, молодой усач. На его плечах серебрились офицерские погоны, а на штанах алели казачьи лампасы. Он склонился к девочке и показал нагайкой: - Мы так проедем к Большой улице?
Девочка кивнула, будто завороженная.
- Проедете, дяденьки, - сказала она. - Вот так, всё прямо и прямо!
- Ну спаси тебя Христос, девонька!
Казаки поскакали к Большой улице, а девочка, бросив ведро, побежала во двор, радостно крича: "Мама! Мама! У них погоны на плечах!"
Мать девочки, хлопотавшая у летней плиты, охнула и кинулась на улицу, но там уже никого не было, только цокот копыт о булыжную мостовую доносился ещё из-за угла Кирпичной улицы. Женщина замерла, перекрестилась и с чувством сказала:
- Слава тебе, Господи!
Авинов въехал в Тамбов на "фиате". Он стоял в кузове, держась за пулемёт-спарку, и улыбался - на него будто повеяло победой. Повстанцы, стоявшие рядом с ним, радостно орали, потрясая трофейными винтовками. Их качало, они хватались друг за друга и смеялись, как дети малые.
Возле лавки на Кирпичной скопилась большая очередь из женщин - они стояли за хлебом, который давали по карточкам.
Токмаков, сидевший за рулём грузовика, притормозил и спросил, высовываясь в окно:
- Что случилось?
- Да всё не открывают лавку-то! - стали жаловаться ему женщины, не разумея пока, чья взяла и кто нынче власть.
Тут подъехал казак, ухмыльнулся и ловко спрыгнул с седла. Сняв с плеча карабин, он прикладом сбил замок и переступил порог лавки.
- Есть тут хлеб, бабоньки! - послышался его голос. - Заходите и берите!
Бабонькам только скажи… Мигом ворвавшись в лавку, они стали хватать булки хлеба. Самая расторопная и пронырливая заглянула в подсобку и завопила:
- Бабы, да там всё есть! Коммунисты оставили, недожрали!
Все кинулись к ней и охнули - на полках лежали сыры, колбаса, печенье, чай, сахар…
- Сами, гады, трескали, а мы с хлеба на воду перебивайся!
Девочка в синем платьице с красными латками смотрела на всё это изобилие, открыв ротик. Она даже не предполагала, что может так вкусно пахнуть. Бабы насыпали ей в сумку два кило конфет "Раковая шейка", сунули коробку печенья и булку хлеба.
- Дуй к мамке, пусть она скорее бежит сюда!
- Поехали! - скомандовал Токмаков.
"Фиаты", броневики, подводы и конница повстанцев достигли базара и свернули на Гимназическую улицу, где в здании бывшей городской управы размещался Совдеп.
- Санька-Ванька! - послышался весёлый голос. - Сымай!
Молоденький казак, привстав на стременах, сорвал красный флаг и швырнул его под копыта коня. Власть меняется!
А по мостовым уже грохотала артиллерия, прокатились три броневика - это входили основные силы конной группы генерала Мамонтова, казаки и калмыки.
Женщины плакали и целовали пыльных станичников, называя их "братиками". Рабочие вагоноремонтных мастерских встретили генерала Мамантова хлебом-солью. Генерал, крепкий, налитой здоровьем усач, сказал:
- Благодарю за встречу, мастеровые, и прошу - похороните с почестями отца Александра. Он пал как герой…
…Авинов неторопливо дошагал до уездного Совдепа, что стоял на углу Семинарской и Большой. Нынче здесь расположились чубатые казаки и раскосые калмыки. Постоят денёк-другой, откормятся, передохнут - и двинут на Козлов, шугать и громить красных. А ему-то что делать? Кирилл задумался, неспешно двигаясь по Большой улице.
Задумавшись, Авинов не расслышал торопливую поступь человека, подкрадывавшегося к нему сзади. А потом чей-то локоть, вонявший углем, резко обхватил его горло. Другая рука прижала к лицу платок, обильно смоченный хлороформом.
Стараясь не дышать, Кирилл лягнул неизвестного между ног, хотел было садануть ему в область рёбер, да не вышло - мир затуманился и пропал.
Очнулся штабс-капитан в полутёмной комнате, сидя на полу. Руки, связанные сзади, кольцом охватывали ребристую балку, кажется двутавровую, колонкой уходящую к потолку. Авинов нажал спиной, упираясь ногами, но двутавр даже не шелохнулся. Зато в область поясницы ощутимо надавил золотой браунинг. Чёрт, какое хорошее место - эта кобура сзади! Ещё бы добраться до неё…
Остаток хлороформа витал в лёгких - смутно было Кириллу и тошно. Облизав пересохшие губы, он осмотрелся. Комната, в которой его держали, выглядела заброшенной - комод с вытащенными ящиками, платяной шкаф с оторванными дверками, трюмо с половинкой зеркала. Другая половинка рассыпана по полу. Единственное окно занавешено редким тюлем, но стёкла до того грязны, что даже расплывчатых пятен не увидишь за ними, только скудный свет, что еле сочился.
Хрустя осколками, вошёл Юрковский. Настоящий! Живой и невредимый! На воле!
У Авинова голова кругом пошла то ли от потрясения, то ли от следов хлороформа. Он уже и думать забыл о реальном Вике - и на тебе! Называется, попал…
Юрковский был в синих бриджах, без рубахи, с густо намыленным лицом - один нос торчал да глаза. Зверски выпятив челюсть, Виктор Павлович занялся бритьём, склоняясь к трюмо в позе "Чего изволите?".
- Очнулся? - спросил он весело. - А зря!
И рассмеялся немудрёной шуточке. Хорошее, видать, настроение было у человека.
- Ты откуда взялся, гнида? - выговорил Авинов непослушными губами.
- Узнаю белого офицера по любезному обращению! - фыркнул Юрковский, споласкивая бритву. - А взялся я из тюрьмы, двойничок. Товарищи из ЦК КП(б)У помогли, вытащили из ваших застенков… С одним из них ты скоро познакомишься, он будет с тебя шкуру снимать. Симеон Горбунков! Припоминаешь такого? Блистал когда-то в цирке…
- Ковёрный, что ли? Вот стыдоба - клоуны повязали…
Вика покосился только.
- Долго ж я тебя искал, золотопогонник… - продолжил он немного невнятно, добривая подбородок. - Ох и отыграюсь! А ты молодец - вон как развернулся! У самого товарища Сталина в помощниках ходишь! Я хотел сказать - ходил-с. Знаешь игру такую - "Кто встал, тот место продал"? Ты встал, я сел! Ух и развернусь! В такие чины-с выйду, что, того гляди, спасибо скажу Ряснянскому и тебе, покойному. Хе-хе… Тебя как звать хоть? Да можешь и не говорить, мне без разницы… Но до чего ж похож, мать моя! Ну один в один. Будто на себя в зеркало смотрю. Да-а… Чего только природа не учудит.
- А не боишься в чеку загреметь? А, Вика? - криво усмехнулся Авинов. - Ты же в моих делах - ни бэ, ни мэ, ни кукареку.
- Пф-ф! - презрительно фыркнул Юрковский. - Приду к этому… как бишь его… Токмакову, скажу, что я белый шпион и надо мне помочь в моей шпионской деятельности. Ну, это кулачьё недобитое мигом-с разохотится, а я ему план - дай мне, мол, пару-другую пленных большевичков, кого не жалко-с, и я вроде как освобожу их, и мы вместе совершим побег от белоказаков. Я так прикинул, что, ежели я один явлюсь до своих, то веры мне меньше будет… Нет, ну до чего ж похож! - снова восхитился он.
- А вот Аня сочла, что в постели я другой. Получше, поумелей.
Виктор снова фыркнул и обтёр лицо горячим влажным полотенцем.
- Ух, хорошо! Что, обидеть меня хочешь? А, двойничок? Давай-давай… Лягайся языком! Жить тебе осталось… Так-с… Вот сейчас подкреплюсь, и можно тебя кончать. Только не быстро, не надейся даже, а с толком, с чувством, с расстановкой. Понимаешь, интересно мне смотреть как бы на самого себя!
- Хочешь глянуть на свой труп? Думаешь протянуть подольше моего?
Авинов усердно тёр верёвку, стянувшую его руки. Железяка двутавровая была тупа, но щербинки, зазубринки по волоску, по волоконцу рвали путы.
Хмыкая, Юрковский натянул гимнастёрку и взял с комода свёрток.
- Сальце с хлебцем… - проворковал он. - Мм… Амброзия. Эй, близняшка! Жить хочешь? Могу дать лишних пять минут подышать!
- Давай, - согласился Кирилл.
- Тогда расскажи мне что-нибудь… такое… эдакое!
Штабс-капитан подумал. Pourquoi pas?
- Ладно, - усмехнулся он и начал: - Ровно год назад, в конце сентября, я оказался в Питере - по заданию Корнилова. Заперся в дядиной квартире, думаю, высплюсь хоть. И тут началось такое… эдакое, что всю историю перекувыркнуло. Прямо в дядиной гостиной возникла машина времени, и прибыл на ней некто по имени Фанас - добрый дядька из 4030-го года…
- Вот это я понимаю, - крякнул Юрковский. - Вот это брешет, так брешет!
- А это не брехня вовсе, - спокойно сказал Авинов. - Фанас рассказал мне, что случится в будущем. Как вы устроите переворот в октябре, как Корнилов попытается собрать Белую гвардию… Лавра Георгиевича убило бы в апреле при штурме Екатеринодара, а в двадцатом вы всё равно бы победили. Потом Ленин бы помер, Троцкого бы сняли, Фрунзе зарезали, Кирова пристрелили - и вышел бы наверх Сталин. Вот этот бы развернулся! Он бы такое Советское государство отгрохал, что даже Америка забоялась бы. Миллионы людей исчезли бы в концлагерях, а на двадцатую годовщину Великого Октября расстреляли бы кучу народу - Рыкова, Бухарина, Антонова-Овсеенко, Тухачевского… Никого бы не оставили из нынешних вождей, всех извели, даже Троцкого достали бы в Мексике - и грохнули ледорубом. Тебя бы тоже расстреляли, Вика. - Этого Кирилл не знал, но очень уж ему хотелось, чтобы так могло быть. - Ты к тому времени стал бы солидным человеком, заместителем наркома. Ночью приехали бы чекисты, вывели бы тебя из твоей московской квартиры, усадили в "воронок"… Знаешь, что это такое? Узнал бы! И привезли бы тебя в Лефортово. Долго бы избивали, ломали пальцы дверьми, совали в задний проход раскалённый шкворень, неделю не давали бы спать, сводя с ума, а потом бы устроили показательное судилище, где бы ты признался во всём - что являешься немецким шпионом, троцкистом и наёмником буржуазии. Грохнули бы тебя в подвалах Лубянки, твоя бедная супруга очутилась бы в концлагере для жён врагов народа, а сына сдали бы в детский дом…
Юрковский неотрывно смотрел на Кирилла, даже жевать перестал.
- Вот как? - усмехнулся он. - Забавная история…
- Не волнуйся, - сказал Авинов, - этого с тобой не случится. Я нарушил ход истории, положив кирпич в нужном месте и наклеив, где надо, объявление. И на эти две незамысловатые причинки накрутились, навертелись такие следствия… Белые начали на какой-то месяц раньше, генерал Корнилов не рассорился с генералом Алексеевым, а сдружился, оповестил всю Россию, созвал всех офицеров и нижних чинов в Белую армию. Не все за ним пошли, а всё ж побольше, чем в иной реальности. И самого Корнилова, и Маркова, и Дроздовского должны были убить в этом году, а Колчака, по-моему, в следующем, однако они живы-здоровы. Мы победим, Вика. И когда на Красной площади будут вешать Ленина, Сталина, Троцкого - всё это ваше "рабоче-крестьянское правительство", в котором нет ни одного рабочего, не говоря уже о крестьянине, я один буду знать, что могло бы статься с Россией, но, слава Богу, не свершилось!
Виктор задумчиво смотрел на Авинова, дожёвывая шматик сала. Кирилл под его взглядом не елозил связанными руками по балке, сидел смирно. Неожиданно послышались тяжёлые шаги. Юрковский даже не вздрогнул, надо полагать, топал его сообщник Горбунков.
- Горбунок! - позвал его Виктор. - Хочешь поглядеть на моё отражение?
Подельник вошёл, сутулясь, сложив руки за спиною, словно на прогулке в тюремном дворе. Это был огромный человек с обветренным, несколько обрюзгшим лицом, с плечами, налитыми силой, с ушами, похожими на оладьи, расплющенными о лысую голову. Пустые прозрачные глаза настороженно посматривали из-под кустистых рыжеватых бровей, левая из которых была рассечена.
"Экий человечище! - отстранённо, как бы вчуже подумал Кирилл. - На борца похож…"
Юрковский, ухмыляясь, указал на Авинова. Семён повернулся к Кириллу всем корпусом и замер, окаменев этакой живой глыбой.
В следующую секунду всё пришло в движение.
Верёвка, стягивавшая запястья штабс-капитана, лопнула. Нащупав браунинг, ухватившись за него непослушными пальцами, Авинов с трудом поднялся на ноги.
- Кончай его, Семён! - крикнул он. - Я это, я! Эфенди!
Горбунков развернулся косолапо, по-медвежьи, шлёпая ладонью-лопатой по лакированной кобуре маузера.
Чисто выбритое лицо Юрковского мигом приняло загнанное выражение.
- Чё вытаращился, контра?! - проорал Кирилл.
Взвизгнув, Виктор сунул руку за наганом.
- Стоять! - рявкнул Семён. Воронёный маузер смотрелся игрушкой в его лапище.
- Да куда ты целишься, дурак?! - заорал Юрковский. - Эфенди - это я!
- Ещё один! - воскликнул Авинов, разминая онемелые пальцы. - Двоим нам тесновато в этом городе… Стреляй, Горбунок!
Тот, набычившись, сверлил взглядом то одного Юрковского, то другого. Вслед за зрачками двигалось и дуло "девятки".
Первым не выдержал Вика - зашипев, словно от боли, он схватился за рукоять нагана, торчавшего у него за поясом, одновременно приседая. Выстрел из маузера слился с револьверным. Семён промазал, а вот Юрковский попал - пуля вошла сообщнику в рот, вышибая на стену кровавые сгустки. Человечище с грохотом упал навзничь.
Наган дёрнулся в сторону Кирилла, но браунинг первым сказал своё веское слово.
Смертельно раненный Виктор рухнул на колени, вяло водя ладонью по мокнущему красному пятну на груди, роняя револьвер.
- Ненавижу… - захрипел он, булькая кровью. - Не…
Авинов стоял недвижимо, будто закоченев. Рука его до боли сжимала рубчатую рукоять пистолета.
- Эфенди умер, - пробормотал Кирилл. - Да здравствует Эфенди…
Юрковский остался один.
Глава 21
СТАВКИ СДЕЛАНЫ
Сообщение ОСВАГ:
Северная Добровольческая армия под командованием генерал-лейтенанта В. Марушевского перешла в наступление в Олонецком направлении, овладев Петрозаводском. 6-я армия РККА в беспорядке отступает.
Части дивизии генерала С. Маркова стремительно продвинулись на территорию так называемого Королевства Финляндии, овладев городами Каяна, Тавастгус, Кристинсстад, Сердоболь, Николайстад (Ваза). Сенат Финляндии в полном составе посажен под домашний арест. Охранные отряды сдаются в массовом порядке, разрозненные части финских егерей продолжают оказывать сопротивление.
Одновременно с сухопутной проводится морская операция - Белый флот на пару с союзным подавил Рейхсмарине и высадил десант в Улеаборге, Або и Мариегамне. Особо отличился экипаж линкора "Императрица Мария", этой осенью впервые вышедшего в море после позапрошлогодней диверсии.
Товарищ Сталин сразу упылил в Москву, а Конармия ещё неделю моталась по степи, разыскивая белоказаков. Вот только Мамонтов почему-то не стал дожидаться будённовцев - ушёл за линию фронта. Тогда Ворошилов вернулся и отомстил как следует жителям Тамбова. Всё им припомнил - и хлеб-соль, и "братиков", и тех горожан, что ушли с белыми, сбив Офицерский полк, и слободских, составивших полк Крестьянский. Да только тамбовцы были уже не те, нынче у них был сильный защитник - Токмаков, ночная власть в городе, а по губернии и вовсе круглосуточная.
В Тамбове, Борисоглебске, Кирсанове спешно окручивали колючей проволокой концлагеря на пятнадцать тысяч душ. Днём Ворошилов и вернувшийся предгубисполкома бросят людей в лагеря, а ночью повстанцы придут, вертухаев перережут и всех выпустят.
На свету некий ярый "снегирь", начальник милиции, расстреляет спекулянта, менявшего на хлеб часы-"кукушку", а по темноте его самого повесят на Частной улице. Виси, мол, качайся в назидание!
Авинову пришлось туго. Крестьяне-повстанцы не складывали оружия, они продолжали бороться против Советской власти - и за свою жизнь. Кремль объявил их бандитами, подлежащими истреблению за разбои и грабежи. Четыре бронепоезда утюжили пути, обстреливая леса химическими снарядами, аэропланы бомбили сёла и деревни, чоновцы расстреливали всех подряд, "от старца до сущего младенца".
И антоновцы, то бишь токмаковцы, приспособились - они развинчивали рельсы, цепляли их концы упряжками лошадей - и разводили "усами". Уложить обратно рельсы, согнутые в дугу, было нельзя - и пару дней в округе стояла тишина, "бепо" пройти не могли. Однако и пассажирские составы тоже простаивали.
На перекладных, то и дело пересаживаясь с поезда на подводу, с подводы на грузовик-попутку, Авинов добрался-таки до Белокаменной.
Голодный, злой, невыспавшийся, Кирилл первым делом позвонил Сталину из какого-то большевистского присутствия и доложился:
- Товарищ Сталин, Юрковский прибыл.
- Очэнь хорошо, товарищ Юрковский, - ответил глуховатый голос наркомнаца. - Ви в Москве?
- Только что с вокзала.
- Хорошо, товарищ Юрковский, отдыхайте. Вечером ви мнэ понадобитесь.
Послушав гудки и скорчив рожу, Авинов тут же дозвонился до "Буки 02":
- Дядь Петь, картошки я накопал ("Задание выполнено").
- Гнилой много? - поинтересовался "Буки 02" ("Без происшествий?").
- Да не…
- Ну это дело надо обмыть! Выпивка за мой счёт. Первачок! ("Встречаемся на Патриарших прудах. Есть задание. Это важно!")