Василий Иванович радировал: "Только попробуйте!" Штаб армии замолчал. Это вовсе не означало, что Фрунзе сдался. Возможно, он уже отдал приказ взять семью Чепаева под стражу.
Василий Иванович с каменным лицом ждал ответа. Наконец радиостанция ожила - командующий отдал начдиву приказ оставаться в Николаевске до особого решения Реввоенсовета.
-Я вам еще покажу... - зло прошипел Чепаев и вышел прочь, хлопнув дверью.
Реввоенсовет долго принимал решение. Уже подавили бунт в Сенгилее и окрестностях, уже сошел снег, а дивизия по-прежнему стояла на квартирах в Николаевске. Назначенный комиссаром внутренних дел в уезде, Чепаев терпеть не мог этой должности. Стихией Чепаева был бой, открытое столкновение противников, а тут приходилось следить за соблюдением законности. А какая может быть законность, когда у каждого есть если не винтовка, то наган или обрез, а у некоторых - и "максим" на сеновале?
Все решалось по законам военного времени. Чепаева не оставляло чувство, что расследования и дела шились белыми нитками, и нельзя было дознаться - виноватый ли к стенке встал или просто тот, кто под горячую руку попался.
Сегодня, по счастью, обошлось без расстрель- ных дел. "Форд" мчал Чепаева с митинга в штаб. Рядом сидел Ёжиков, явно недовольный очередным выступлением начдива.
- Ну, чего насупился, комиссар?
- Вы, Василий Иванович, будто не в Генштабе учились, а в церковно-приходской школе, - фыркнул комиссар.
- Что опять не так?
- Да все у вас одно и то же: пустая говорильня. Что красный боец вынес из вашей речи? Я сам ничего не понял, хотя реальное училище заканчивал.
- А чего им нужно понимать, скажи мне, мил человек? Врага они знают? Знают! Шашкой махать умеют? Да лучше меня умеют! Тут главное - боевой дух поддерживать в бойцах. Такие речи - они самое то! Комиссар у нас ты, вот и рассказывай им про политику и прочее, а я им отец родной, бойцы над речами командира думать не должны.
Василия Ивановича понесло, он высказал дивизионному комиссару все, что думает: и про то, что его боевое формирование не на фронте бьется, а сидит в тылу и разлагается в плане дисциплины; и про то, что кто-то пустил нехороший слух, будто дивизию вообще расформируют за неподчинение Реввоенсовету; и про кулацкий бунт в Сенгилее.
- Я как мог умалчивал про это дело, чтобы мои не взбунтовались, а какая-то тварь все равно разболтала. Это какой там кулацкий бунт, в Сенги- лее-то?! Десять раз продналог собрали с одних и тех же - это вам не кулацкий, это голодный бунт. Чем крестьянин землю засевать будет? А если бы мои орлы взбунтовались и пошли против власти?
- Контрреволюционные вещи говорите, товарищ Чепаев, - попытался возразить Ёжиков.
- Чего?! Говорю?! Ладно, любись оно конем, говорю - значит, говорю. Зато не делаю! А остальные-то, погляди, так и бросились в Сенгилей! Вот это и есть самая опасная контрреволюция - своих бить.
- Кулаки утаивали продукты. Голод в стране.
- А у них - не голод? Ты на земле-то жил, комиссар? Лебеду жрал?
- В Питере дети умирают!
- А если крестьянин помрет, кто к сохе встанет? Дети из Питера?! А, что с тобой говорить! - Чепай махнул рукой. - Нахлобучили тебя, политически грамотного, на мою голову, а сейчас еще и начальника штаба какого-то нового прислали, не знаю даже, что за тип, любись он конем.
Ругань стихла сама по себе. Чепай был как сухая солома: распалялся моментально, жарко горел, а потом дунул ветер - и даже пепла не осталось.
Ёжиков стоически вынес отповедь. Он знал, что часы начдива сочтены, что по прибытии в штаб его арестуют, отдадут под трибунал и, скорее всего, расстреляют. Все высказывания Чепаева комиссар записывал и дословно передавал наверх. Для этого Фрунзе и прислал Витю Ёжикова комиссаром в дивизию Чепаева. Каким бы эффективным ни казался чепаевский партизанский метод, такого отчаянного вольнодумца на передовой долго держать не могли: того и гляди, переметнется к белым.
Комиссар никак не мог понять, как этот неотесанный чурбан завоевал славу народного героя и заступника, лихого командира, не знающего, что такое поражение. Василий Иванович был демагогом и смутьяном, скандалистом и матерщинником, и даже трехмесячные курсы в Генштабе его не изменили. При этом бойцы обожали начдива, командиры были преданы ему, будто собаки. Даже гражданское население, настроенное против красных, уважало чепаевцев и никогда не отказывало в провизии и ночлеге.
Впрочем, уже неважно: секретная шифрограмма, полученная Ёжиковым накануне, сообщала, что на днях прибудет новый начальник штаба дивизии. Этот начальник уполномочен заменить начдива, и Ёжикову предписывалось оказать содействие в смещении Чепаева. Видимо, придется поить штаб, чтобы вязать Чепаева пьяным, иначе может случиться конфуз.
В штабе было тихо: часовой стоял навытяжку и глазел в пустоту, явно спал, зараза, радист задумчиво грыз карандаш, наблюдая, как ползают по антенне мухи, ординарец нагло валялся на старой софе, подмяв под голову папаху. В воздухе витал запах несвежих портянок.
- Подъем! Белые! - злобно гаркнул Чепай на ухо Петьке.
Петька подскочил, потянулся сначала за шашкой, потом за наганом, но оружие лежало на столе и дотянуть до него он не мог.
- Опять ночью по бабам шлялся! - Чепаев метал громы и молнии. - Под трибунал пойдешь, шельма!
Петька заметался еще отчаянней, запнулся о сапоги, полетел кубарем на пол, вскочил, едва не забодав Ёжикова, и выбежал в двери.
- Вот! - рявкнул Чепай Ёжикову. - Вот что значит - в тылу стоять. Распустились! Вот она - контрреволюция, похуже всяких колчаков и Деникиных! Что молчишь?! Где твой казачок засланный?!
- Здесь казачок, - раздался с улицы спокойный, полный достоинства и собственной значимости голос. В коридоре послышались шаги. Шел гость как на военном параде - шаг четкий, грудь колесом.
- Здравия желаю, - громко сказал он, щелкнув каблуками и звякнув шпорами на манер золотопогонников.
Чепай пристально смотрел на прибывшего.
- По приказу Реввоенсовета и при согласовании с командующим Четвертой армией Фрунзе прибыл для исполнения обязанностей начальника штаба Второй Николаевской дивизии...
"Идиоты, - подумал Ёжиков. - Какие в штабе армии сидят идиоты, и в Реввоенсовете тоже! Прислать бывшего золотопогонника начальником штаба в дикую чепаевскую дивизию?! Да этого начштаба сейчас же на ментики порвут! Лицо надменное, форма новая, глаженая, с ромбиком комбрига, сапоги блестят, фуражка со звездой, усищи тараканьи..."
- Ночков, - сказал Чепаев.
- Он самый, - ухмыльнулся новый начштаба.
- Любись ты конем, сам Ночков! Тебя не расстреляли, Ночков?
- Расстреляли, но промахнулись, - начштаба свободно, будто на минуту выходил, прошел в комнату, и они крепко обнялись с Василием Ивановичем. - А ты, гляжу, из фельдфебелей высоко приподнялся, - Ночков взял начдива за плечи и отодвинул от себя. - Наслышан, наслышан! Ох, и худой ты, брат, смотреть страшно. Ну что, будем опять вместе воевать?
- Твою мать, Ночков... - у Чепая не хватало слов, он разевал рот, как рыба, брошенная на дно лодки. - Я ж думал - тебя тогда...
- Многие так думали, - отмахнулся Ночков. - Потом все расскажу. Тебе, Василь Иваныч, пакет.
С этими словами начштаба отстранился, вытащил из планшета желтый конверт с сургучными печатями и вручил начдиву. Чепаев немедленно вскрыл депешу, прочитал и сказал:
- Ну что, товарищ комиссар, пакуй вещи, едем в Самару.
Затем выглянул в окно и крикнул:
- Исаев! Петька! Живо надевай портянки и всех командиров ко мне. Дело будет!
Как ни пытался Ёжиков улучить минутку и перекинуться парой слов с начштаба, Ночков увиливал от разговора. Ёжиков бегал туда-сюда, путался под ногами, но сказать, что он - тот самый Ёжиков, который должен во всем помочь, никак не получалось.
Между тем Петька, даже не забрав сапоги, оповестил командиров, и те собрались в штабе аккурат перед обедом. Василий Иванович облокотился о стол и сказал:
- Я и комиссар отправляемся сейчас в Самару, получать инструкции и карты у командарма. Вы вместе с новым начальником штаба - встань,
Сергей Иванович, пусть тебя все видят, - так вот, вместе с начальником штаба выдвигаетесь сейчас же в Александров Гай. Там, скорее всего, будет переформирование, а после - на фронт. Я вас в Алтае догоню...
Во всей дивизии началась суета: крики, приказы, конское ржание и веселые матерки бойцов. Начдив с комиссаром сели в драндулет и поехали.
Василий Иванович весело поглядывал по сторонам, а Ёжиков мрачно думал, что его хотят подвинуть. Его, стопроцентного пролетария! И кто? Бывший царский военный специалист Ночков! Пролез, понимаешь, без мыла, подправил, видать, документики. Ишь, нарисовался, белогвардейская морда...
- Ты кого мордой назвал? - спросил Чепаев.
- Да так... неважно, - ответил Ёжиков и отвернулся.
- Да ты не сердись, комиссар, - примиряющее сказал Чепай, воспрянувший и радостный после встречи с новым начштаба. - Ночков, конечно, царский офицер, и сукин сын порядочный, но за справедливость всегда стоял горой. Я с ним в Галиции под одной шинелью спал, когда в разведгруппе служили. Ни одного солдата под пулю не подставил, если приказывал - только то, что по силам солдату. Настоящий боец. И, между прочим, он был из вольноопределяющихся, не аристократ. Не то студент какой-то, за бузу отчисленный, не то еще что-то, не упомню сейчас. Так что не буржуй он, как бог свят - не буржуй. Сам за него поручусь, сам на смерть пойду!
Ёжиков сделал вид, что проникся искренностью начдива, понимающе кивнул и натянул козырек на нос, вроде бы спать собрался. Чепаев пожал плечами: не хочешь - не слушай. Ему было жалко Ёжи- кова.
Ночков, проигнорировавший комиссара, нашел минуту, чтобы поговорить с Василием Ивановичем. Сразу после собрания командиров начштаба вполголоса сказал ему:
- Ты там держи ухо востро. Фрунзе на тебя шибко сердит, да только руки у него коротки, чтобы до тебя дотянуться. Но комиссара все равно поменять хотят, еврейчика какого-то, Фурман фамилия. Себе на уме, говорят, типчик.
Чепаев вздохнул. Ёжиков тоже себе на уме, но к нему начдив уже привык. Комиссар - как заноза в заднице, а новый комиссар - цельная клизма! Ну, спи, Ёжиков, может, тебе в другом месте повезет.
Ёжиков не мог заснуть, в голове у него роились мысли одна другой злее. Комиссар понимал, что в Самаре Чепаева возьмут под арест, а его заставят писать рапорт о контрреволюционной деятельности Василия Ивановича. С одной стороны, слыть доносчиком не хотелось. С другой - слишком уж самонадеянным и гордым был начдив, и его спесь с самоуверенностью выводили комиссара из себя.
"Ничего, - думал Ежиков, - ну, перекинут меня в другую часть. Да хоть к тому же Сапожкову! Там развернусь, обо мне еще услышат. А Чепаев... хрен с ним, с Чепаевым. Таких, как он, на ярмарке по дюжине за пятак дают. Сейчас пусть хорохорится. В ЧК,небось, по-другому запоет".
Фурман
- Товарищ Фурман?
- Так точно.
- Товарищ Фрунзе ждет вас.
Митя с легким замиранием сердца вошел в кабинет командарма.
Фрунзе оказался бритым налысо усатым приятным человеком. Когда Митя появился в дверях, Михаил Васильевич встал, широко улыбнулся, обнажив крупные прокуренные зубы, и пошел навстречу молоденькому комиссару, который и пороху-то еще не нюхал.
- Здравствуйте, товарищ Фурман. Как добрались?
- Здравствуйте, товарищ Фрунзе. Спасибо, хо...
- Присаживайтесь. Сейчас будем пить чай.
Открылась дверь, появился секретарь с серебряным подносом, на котором стояли два стакана чая, сахарница с кусковым сахаром, щипчики, ложечки. Секретарь оставил поднос на столе и вышел.
- Угощайтесь, это настоящий чай, не морковный, - пригласил Фрунзе.
Митя был голоден. Всю пайку он отдал замур- занным беспризорникам на вокзале еще в Москве, в животе урчало. Он не заставил просить себя дважды, тем более что к чаю были грудой насыпаны ржаные сухари.
- Итак, - Фрунзе уселся напротив гостя и чинно отхлебнул из стакана. - Вы закончили курсы политработников?
- Так точно.
- И рветесь на фронт?
- Так точно!
- Прекрасно. Ваша анкета мне сразу понравилась. Как вы смотрите на то, чтобы стать бригадным комиссаром?
По счастью, Митя уже проглотил размоченный в сладком кипятке сухарь и не подавился.
- Бригадным?!
- Поймите, у нас жестокая нехватка кадров. Если в малых подразделениях политработников еще могут подменять краскомы, то в крупных соединениях эти должности пустуют. А нам очень нужен комиссар в формируемой в Алгае бригаде. Вы понимаете меня?
- Я готов, товарищ Фрунзе.
- Прекрасно. Товарищ Чепаев, будущий командир бригады, будет здесь с минуты на минуту.
Чепаев? - изумился Митя. - Тот самый, который...
■- Да-да, тот самый, который... Хотя надо сказать, что слава товарища Чепаева все же несколько преувеличена. В связи с этим я и вызвал вас к себе.
Фурман, подавив внутреннее волнение, обратился в слух.
- Видите ли, Дмитрий Андреевич, товарищ Чепаев в последнее время несколько... хм... оторвался от действительности. Он слишком уверен в том, что его рабоче-крестьянское происхождение - залог его победы и успеха в боях. Не любит военспецов, перешедших на сторону советской власти, не любит интеллигенции, вообще подвержен множеству предрассудков. Ваш предшественник, товарищ Ёжиков, не раз указывал Василию Ивановичу на недопустимость такого поведения. Красному командиру недостойно быть таким ограниченным, понимаете?
Митя истово кивал.
- Так вот, у меня к вам просьба - начните работу именно с товарища Чепаева. Вы же на филолога учились? Привейте товарищу Чепаеву любовь к слову, к искусству, к знаниям. Покажите, что жизнь - это не только конная атака. Возьмите его в духовный плен. Вы меня понимаете?
- Так точно, товарищ Фрунзе.
- Вот и отлично. И еще. Есть у Василия Ивановича странность одна - не расстается он с одной
безделушкой, талисманом в виде льва. Он уверен, что именно этот талисман приносит ему победу. Надо как-то его от этой поповщины отучать. Как только представится удобный случай - заберите у него эту вещь. Заберите и припрячьте. Конечно, он сначала нервничать будет, но потом... ну, вы понимаете.
- Так точно.
В дверь постучали, появился секретарь:
- Товарищ Фрунзе, там Чепаев. Запускать?
Фрунзе лукаво посмотрел на Митю и громко
сказал:
- Запускайте.
Дзержинский
Яков Петере, заместитель председателя Всероссийской чрезвычайной комиссии, вошел в кабинет Феликса Эдмундовича без стука.
- Что у тебя? - спросил Дзержинский, не отрываясь от вороха бумаг.
- Пришла первая шифровка от Белого.
- Внедрился уже, значит?
- Так точно.
- Читай.
Петере достал из папки шифровку и прочел:
- "Сижу на вокзале. Народу много. Бога нет".
- Чего?
11етерс повторил.
- Что это за галиматья?
- Кодовые фразы.
- А на нормальный язык перевести?
- Э... Внедрился, подозрения не вызываю, объект пока не найден.
- Как мне эта конспирация надоела, Петере. 15 следующий раз давай без усложнений.
- Есть.
- И эти "есть" брось, не на людях. Как думаешь, справится Белый с заданием?
- Он заинтересован, Феликс.
- Кровно заинтересован?
- Материально.
Дзержинский поморщился.
- Плохо это. Заинтересованность должна быть кровной. Материальное - это пыль, прах. Как там у Некрасова? "Умрешь не даром: дело прочно..."
- "...когда под ним струится кровь", - закончил Петере.
Дзержинский замолчал, погрузился в раздумья.
- Ладно, Яков, ступай. Пусть Белый делает свою работу, сообщай мне только тогда, когда будут подвижки.
Петере, не прощаясь, вышел из кабинета. Дзержинский снова погрузился в чтение.
Операция началась.
ЛЕТО 1919 ГОДА
Астрахань
Башка болит, рубаха вся заблевана, руки холодные трясутся, колени дрожат, сердце колотится... Опоила, ведьма, как есть - опоила.
Лёнька оперся о стену. Ох, как сильно качается стена! Колени ходуном ходят, мутит, пол прыгает то вверх, то вниз. И главное - народ кругом, много народу, и каждый норовит пихнуть - кто плечом, кто котомкой, кто ящиком. Пахнет ржавой водой, углем, креозотом... Никак вокзал?
Проходивший мимо старик, чистый и отутюженный так, словно на фотокарточку сниматься надумал, остановился и посмотрел в лицо Лёньки.
- Аристарх, что вы здесь делаете? - спросил он. - Да еще и в таком виде?
Лёнька попытался ответить, что он никакой не Аристарх, но язык распух и мешал говорить.
- Вы пьяны? - рассердился старик. - Позор! Какое счастье, что ваш покойный папенька не видит, как вы опустились. У вас еще молоко на губах не обсохло, а туда же...
Молоко... Точно - молоко! Лёнька еще подумал - странный у него вкус, не скисло ли? А мачеха, видать, туда отравы какой-то ухнула, не пожалела. И что теперь? Долго он тут валялся? И главное: где это, тут?
- Где... я... - не своим голосом спросил Лёнька.
- Известно где - в Астрахани. Полно, да вы ли :>то, Аристарх?
- Астрахань? А как же я здесь... - глаза Лёньки закатились, и он снова потерял сознание.
Лёнька
Ехали они в Саратов, к брату мачехи. Отец на фронт ушел, с белыми воевал, Лёнька остался в Тихвине с мачехой и сводными братьями. Оно, конечно, и в Тихвине было неплохо. Лёнька работал в типографии наборщиком, хоть что-то домой приносил, да только мачеха все равно была недовольна.
Друзья много раз говорили - оставь ее, живи сам, да только не мог Лёнька уйти, потому как обещание отцу дал. Братьям-то всего по два года, оставить малых не с кем. Мачеха домашние дела делала, Лёнька семью кормил. Очень ему братья полюбились, он бы и сам с ними сидел, если бы мачеха работать пошла. Но Лёньке больше платили, так что приходилось горбатиться.
Вдруг типографию закрыли, сказали - переводят в Новгород. Мачеха узнала, запричитала: по миру пойдем, с голоду помрем. Лёнька сказал, что не пропадут, можно и самим в Новгород податься. Тут мачеха вспомнила, что у нее в Саратове брат живет, авось не прогонит.
Сели на поезд, поехали. До Москвы быстро добрались, за день, а вот после хуже пошло, день едут - два стоят. Эшелоны на фронт идут, пути для них освобождают. Лёнька по сторонам поглядывает, да полу пиджака придерживает - у него там деньги зашиты. Мачеха туда-сюда шныряет - то молока малым купить, то снеди для себя и Лёньки. Но чем ближе к Саратову, тем нервознее становилась мачеха, шикала и на пасынка, и на своих. Видимо, боялась, как ее брат встретит.
Лёнька, по правде говоря, тоже боялся. Он бы лучше добровольцем в армию ушел, да годов пока не хватало. Лёньке семнадцать только в декабре должно было исполниться. Сам он ростом невелик, годков не прибавишь - не поверят. Сбежал бы из дому, да слово перед отцом сдержать хотелось.