Перед самым Саратовом мачеха вдруг успокоилась, повеселела и даже предложила Лёньке допить молоко - осталось много, а выливать жалко. Вот он сдуру и выпил. Что потом было, уже не помнил, будто все белесой пеленой затянуло. Скорее всего, в Саратове мачеха спихнула с себя лишнего едока, посадила на случайный поезд, и уехал Лёнька в Астрахань.
Камызяк
Способность нормально соображать вернулась к Лёньке ночью. Едва слышный плеск волн и качка подсказали, что кругом вода. Лёнька резко сел.
- Очнулся? - спросил сидевший рядом.
- Ты кто?
- Не "ты", а "вы", - поправил невидимый сосед.
Голос показался Лёньке знакомым. Не тот ли это
дед, который на вокзале с ним разговаривал?
- Это ты... вы ко мне на вокзале подходили?
- Я. Ты невероятно похож на одного моего знакомца, сына моих друзей. Хотя сейчас заметно, что к фамилии Иванопуло не имеешь никакого отношения. Как звать тебя, отрок?
- Лёнька.
- Леонид. А фамилия?
- Пантелкин.
- Прекрасно. Меня зовут Евгений Тарасович Вяземской.
"Во попал, - подумал Лёнька. - Ладно - Астрахань, там наши, красные. Но угораздило столкнуться с контрой!" В том, что Евгений Тарасович был контрой, сомневаться не приходилось - говорок у него был самый что ни на есть буржуйский.
- Вероятно, тебя интересует, куда мы плывем и почему я взял тебя с собой, а не бросил подыхать на вокзале?
Лёнька кивнул - мол, чего там, действительно, интересно, какого лешего этому Евгению Тарасовичу понадобилось тащить за собой пролетария.
- Ты был очень плох, и я не сразу понял, что ты не тот, за кого я тебя принял. Извини.
Вяземской
Новую власть Евгений Тарасович, бывший директор гимназии, не признавал. Он был убежденным кадетом и переворот воспринял как личное оскорбление. Чем больше большевики говорили о социальной справедливости, тем непонятнее Евгению Тарасовичу становились все те бесчинства, что творились в городах и весях. Насилие - это не тот метод, которым можно построить справедливое демократическое государство.
Насмотревшись на ужасы красного террора, Евгений Тарасович решил покинуть страну и предположил, что проще всего это сделать через Каспий: сначала в Баку, потом через Закавказье в Турцию, а оттуда - в Европу, например в Швейцарию.
Вяземской не был богат, все его состояние заключалось в книгах и в золотом брегете, подаренном по окончании университета отцом. Но Евгений Тарасович был прекрасно образован, знал основные европейские и несколько тюркских языков, изучал китайский с японским и надеялся, что сумеет прожить остаток жизни хотя бы переводами. У Вяземского не было семьи, и теперь ни откого не зависящий бывший директор гимназии готовился начать новую жизнь.
Каково же было его удивление, когда на вокзале к толчее он вдруг увидел Аристарха. Евгений Тарасович и вправду сначала не понял, что пьяный подросток - это не сын Петра Петровича Иванопуло, преподавателя греческого языка, уважаемого и образованного человека, ближайшего своего друга.
Вяземской полагал, что вся семья Иванопуло сгинула во время беспорядков, по крайней мере, он сам видел, как полыхал дом Петра Петровича, и слышал душераздирающие крики изнутри.
Бывший директор посчитал своим долгом забрать с собой несчастного юношу.
В рыбацком поселке, куда Вяземской притащил полуобморочного Лёньку, выяснилось, что юноша хоть и несчастный, но вовсе не тот, за кого его принял Евгений Тарасович. Обычный мальчишка из рабочей среды. Что было делать, бросать его? Парень жестоко отравился. Правда, неясно было, чем - алкоголем от него не пахло. Никто в поселке не хотел оставлять подростка у себя. Ну как помрет, куда его девать? Так что пришлось Вяземскому тащить мальчишку с собой.
- Так я теперь еще и спасенный?! - возмутился Лёнька. - Может, мне еще и спасибо сказать?!
- Принуждать тебя к этому я не буду. Ты можешь вернуться, я не держу тебя.
- Вернуться?
- Человек, который перевозит нас, зарабатывает на этом деньги. Он вывозит из Астрахани к Каспию тех, кому не по пути с большевиками. В Ка- мызяке будет остановка, там и сойдешь.
- А этот Камызяк - наш?
- Чей?
- Красный?
- Не знаю. Сейчас ни в чем нельзя быть уверенным.
Лёнька отодвинулся от контры Вяземского и опять провалился в сон.
Проснулся он от легкого толчка - ботик причалил к пристани.
- Это Камызяк? - спросил Лёнька у темноты.
- Камызяк, - ответила темнота незнакомым голосом.
Лёнька вскочил и побежал к трапу.
- Ты куда, пацан? - донеслось сзади. - До Каспия еще далеко.
- Сами драпайте, а я остаюсь, - огрызнулся Лёнька и соскочил на деревянные мостки.
Ботик, обиженно выпустив пар, отчалил и скрылся в ночи.
Кроме Лёньки на пристани никого не было. Од и пока я керосиновая лампа освещала грязную, в подпалинах, вывеску "Камызяк". Кругом валялись головешки, а пристань, видимо, была паспех сколочена из останков бывшей, сгоревшей пристани. Перил на ней не было, не было скамеек. В кромешной тьме казалось пусто и глухо, как бочке. Странно, что в этой темноте горела хотя бы керосинка.
- Стой! Руки вверх! - громко предупредил кто-то.
Лёнька безропотно задрал руки и зажмурился.
Три пары ног прогрохотали по доскам и остановились у Лёньки за спиной.
- Повернись, малахольный, - последовал приказ.
Лёнька повернулся и открыл глаза.
Перед ним стояли казаки: в галифе, в гимнастерках с георгиевскими крестами, в сапогах, с шашками и винтовками, в фуражках с красными и синими околышами.
"Вот влип, - подумал Лёнька, - все-таки к белым попал. Ну, спасибо тебе, Евгений Тарасович".
- Кто таков? Краснопузый? Документы есть? - спросил самый низкий из казаков, ростом почти с Лёньку.
- Аристарх я, Иванопуло, - заныл Лёнька, сам себе поражаясь. - Документов нет, у родителей остались.
- Родители где?
- Дальше поплыли, на Каспий.
- А ты чего?
- С красными драться хочу!
Уши и щеки у Лёньки пылали, будто костры. Он же хотел сказать правду, а вместо этого юлит, как барчук перед ребятами из слободки.
- Брешешь, краснопузый.
- Никак нет, ваше благородие, Христом-богом...
- Все вы Христом-богом, когда шашку с нагайкой видите.
- Да ладно, Поликарпыч, гляди, совсем мальца застращал. Ну какой из него краснопузый, он воробушек совсем, нестреляный.
- А ты руки видишь? Видишь, мозоли какие?
- И что, у меня вон тоже мозоли.
- А ты что скажешь, Онищенко?
- Что, Онищенко? Чуть что, сразу Онищенко. Скажешь рубать хлопца - буду рубать, скажешь в стан вести - в стан поведу. Я человек маленький.
Лёнька, не опуская рук, пал на колени:
- Дяденьки, не губите, свой я, свой! За веру, царя и отечество.
Слезы из его глаз брызнули самые искренние - помирать от шашек казаков не хотелось. Хотелось жить. Даже мрачная темная пристань казалась сейчас, перед лицом гибели, нарядной и веселой.
Поликарпыч сплюнул:
- Черт с тобой, - он обернулся на того, кто заступился за Лёньку, и сказал: - Ладно, отведем его к подхорунжему, пусть сам решает. Все, опусти руки, малахольный.
Спустя полчаса Лёньку привели в какую-то мазанку. Подхорунжий Филипьев, тоже невысокий и худой, брезгливо осмотрел пленного.
- Из-под Новгорода, говоришь?
- Да, ваше благородие, - Лёнька закивал, как китайский болванчик.
- Тихвин?
-Да.
- А ну как проверим?
- Воля ваша, проверяйте.
- А что ж родители-то твои решили так далеко и обход идти?
- Так война кругом, фронт. Думали, так проще.
- Дурни. А если бы мы не знали, что бот на Каспий идет, и гранатами вас закидали?
Лёнька стоял, шмыгал носом и со всем соглашался. Было одновременно и противно, и страшно, и сладко.
Филипьев решал недолго.
- Мне тут с тобой рассусоливаться некогда, мне плацдарм удержать надо. Для тебя ни формы, ни оружия нет. Отправлю тебя с нарочным в штаб, пусть там решают, шпион ты или впрямь за веру, царя и отечество служить хочешь.
Этой же ночью, пока не рассвело, в штаб Уральской армии, в поселок Каленый выехал нарочный с донесением и пленным подростком. С этого момента жизнь Лёньки Пантелкина понесло с ураганной мощью.
Каленый
Подходило к концу лет о. Лёнька уже два месяца числился помощником пулеметчика, форма на нем сидела ладно, и даже усики начали проклевываться. Приняли его легко, даже как-то слишком легко. Лёньке не верилось, что казаки так доверчивы. Доверчивость, однако, легко объяснялась кадровой нехваткой - Уральская армия была одной из самых маленьких в Белом воинстве.
Лёнька под именем Аристарха Иванопуло проявил недюжинные способности в стрельбе и обслуживании пулемета, и наставник его, Зиновий Быков, не скупился на похвалы. Привычный к труду, Лёнька никогда не сидел без дела, выучился скакать на лошади, хоть и без джигитовки, но вполне уверенно, и лошадей уже не боялся.
Стала ему понятна и миниатюрность казаков. Были они все как на подбор невысокие и худые, ели мало. Зиновий объяснил, что худого и маленького седока лошади нести легче.
- Да и попасть в тебя труднее, чем если бы ты кабаном жирным был.
Лёнька слушал и внимательно смотрел по сторонам. Он тщательно запоминал имена и лица, количество орудий и пулеметов, внимательно слушал штабные сплетни и пытался найти в них хотьполезной для красных информации.
Лёнька прекрасно влился в казачий круг, успел подружиться со многими и зарекомендовал себя с самых лучших сторон, но не оставлял надежды переметнуться к красным. Для этого случая он хотел узнать о белых как можно больше.
Поначалу, конечно, летал Лёнька по лагерю во нее стороны, был мальчиком на посылках. Драил сапоги, стирал, штопал, помогал кашевару, чистил лошадей. И только когда подхорунжий Белонож- кин, в чьей роте служил Лёнька, заметил, что казаки уже не покрикивают на новобранца, а весело зовут его в круг как равного, началась настоящая служба и настоящая боевая подготовка.
Научили Лёньку и стрелять, и гранаты метать, и лошадям на копыта специальные мешки надевать - для неслышной ходьбы. Все казаки были мужиками лет за тридцать, у всех были дети, каждый в Лёньке видел если не сына, то младшего родственника, и каждый чему-то учил. А Лёньке не нужно было повторять дважды - он ухватывал с первого раза, и звали его все не по имени и не по фамилии, а прозвищем - Бедовый.
Чего Лёнька понять не мог, так это почему такие умные, ловкие и работящие мужики воевали против своих таких же. Неужто не понимали, что царь и буржуи их обманывали?
Любые известия о зверствах красных Лёньку не только озадачивали, но и раздражали - не может рабоче-крестьянская армия грабить и убивать, ложь это все, пудрят мозги доверчивым казакам Колчак и Деникин. Пару раз Лёнька пытался вслух выразить недоверие, мол, неужто красные и впрямь попов на морозе живьем замораживали и последнее у крестьян отбирали? Правда, высказывал свои мысли только Зиновию и только на ночь глядя. Зиновий в первый раз вообще отказался говорить на эту тему, а во второй раз рассказал о семье одного казака, которую расстреляли за то, что те припрятали последний мешок овса, на прокорм.
Не то чтобы Лёнька не поверил, но решил - двух правд быть не может, кто-то врет. А так как он точно знал, что отец его на Нарвском фронте бьет белых, решил - все казаки врут, чтобы совесть свою успокоить. Значит, враги они, и бить их надо смертным боем. Только бы случай представился.
Отряды казаков мотались по степям, нападали на красных и вновь отступали, отвлекая на себя внимание, пока войска Деникина действовали на главных направлениях. Лёньку, несмотря на то, что рвался в бой, в рейды не пускали. Может, не доверяли, может, жалели мальца, но за все лето новобранец так и не побывал в настоящем бою.
Жизнь в Каленом была скучной и однообразной. Даже не верилось, что совсем рядом идут ожесточенные бон. Генерал Толстов, командующий казаками, ежедневно устраивал муштру и учения, лишь бы мужики не заскучали и не стали безобразничать.
- Солдат должен уставать, чтобы у него на озорство сил не хватало, - защищал командующего Зиновий. - С нашим братом ухо востро держать надо.
У Лёньки, конечно, сил не оставалось не только на озорство, но даже на еду, рука ложку не держала.
Поэтому, когда по стану объявили, что нужны добровольцы для операции настолько опасной, что провизии берут только в одну сторону, Лёнька сказал Зиновию:
- Если не возьмут в поход - тайком пойду!
- Да тебя тот же час изловят и отправят под расстрел как дезертира, - сказал Зиновий.
- Ну и где мне лучше погибнуть - в бою или у стенки?
Зиновий перекрестился:
- Молчи, дурень. Не поминай лихо, пока оно тихо. Ладно, скажу за тебя командиру, может, и возьмет.
Командир взял, да еще и похвалил при всех. Лёнька ликовал, хотя причины его радости никто не понял - чего веселиться, коли на смерть идешь? Но Лёнька собирался не умирать, а бежать к красным.
Готовились к походу основательно. Выстроили по каким-то планам целую деревню. Всю неделю перед походом учились неслышно передвигаться по этой деревне, снимать часовых и без шума брать штурмом избы. Почему-то больше внимания уделяли не избе с флагом, которую Лёнька принял за штаб, а другой избе, обитателей которой требовалось взять обязательно живыми.
По всему выходило, что казаки собираются штурмовать какой-то хорошо укрепленный гарнизон красных, но какой? Куда они пойдут - на Астрахань, которая за лето успела пару раз поменять хозяев, на Царицын или на Уральск?
Самого Лёньку пускали только в группу прикрытия. В рейд казаки брали минимум тяжелого вооружения - девять пулеметов и два орудия. Всего же в отряд, судя по подсчетам самого Лёньки, входило не менее тысячи человек. Командующим назначили полковника Бородина, подхорунжий Белоножкин единодушно был избран походным есаулом.
Зиновий в рейд не пошел - жестоко болела спина, он даже ходил с трудом. Накануне, утром, он приковылял к тачанкам, нашел Лёньку и сказал:
- Знаешь, куда идете?
- Нет, - Лёнька насторожился, до сих пор никто и словом не обмолвился о конечной цели.
- На верную гибель идете, - сказал Зиновий. - Бородин - хороший командир, и подхорунжий наш тоже хват, но поэтому их всегда только на верную гибель и отправляют, потому что привычные они. Под нули не лезь, сиди в тачанке при
Милентии, он пулеметчик не хуже меня. Но если, не дай боже, убьют его - держись ближе к подхорунжему. Его бог хранит, потому что последний из рода, но сам на войну вызвался и даже серьги не носит.
- А при чем здесь серьги?
- Обычай есть у казаков: если один сын у матери - носит серьгу в левом ухе. Если серьга в правом - последний мужик в роду. А уж если серьги в обоих ушах - то вообще последний из семьи, единственный продолжатель рода. Такого атаман или есаул беречь должны, в атаку отпускать самыми последними.
- А подхорунжий, что ли, такой?
- Я с Белоножкиным из одной станицы. Всю его семью красные вырезали. Помнишь, я про мешок овса говорил? Так вот - это Белоножкина семья была - отец, мать, брат-калека с женой и детьми, да самого Белоножкина жена беременная.
- Быть не может! - побледнел Лёнька.
- Кабы сам не видел - так и не говорил бы. Я опосля того случая и отправился подхорунжего искать, чтобы весть сообщить.
- А он?
- А он - как камень. Только серьги в уши вставлять не стал и мне запретил рассказывать про то. И с тех пор в самое пекло кидается - и хоть бы оцарапался. Бережет его ангел, как бог свят - бережет. Так что держись его.
С этими словами Зиновий обнял Лёньку и уковылял прочь, держась за поясницу.
Лёньке не понравились слова Зиновия. Он не верил, что красные способны на такие зверства. Почему все пытаются убедить его, что веселые и добрые красноармейцы, которые помогали им грузиться в вагон в Тихвине, которые гоняли всякую вороватую шелупонь, могут убивать беззащитных крестьян за мешок овса?
С другой стороны, почему каленовцы, простые мужики и бабы, не боялись казаков, были приветливы и вовсе не выглядели испуганными, хотя хозяйничали в поселке белые?
От всех этих вопросов голова шла кругом. В конце концов, Лёнька - обычный пролетарий, ему не нужно забивать голову политикой. Выбрал сторону - дерись против другой. Двух правд быть не может.
Отбросив сомнения, Лёнька улегся спать под кошмой. Как только стемнеет, отряд выдвинется в путь. Хочешь - не хочешь, а нужно выспаться перед походом.
Он закрыл глаза и стал мечтать, как улизнет из-под присмотра Милентия, как придет к красным и расскажет им о коварном плане белых, как восхитятся им красноармейцы и сразу примут в свои ряды. С этими сладкими мыслями Лёнька крепко заснул.
Колчак
- Александр Васильевич, к вам генерал Ряби- ков.
- Просите.
Павел Федорович Рябиков, генерал-майор, второй генерал-квартирмейстер Ставки и начальник штаба Восточного фронта, вошел в кабинет.
Павел Федорович перешел на сторону белого движения год назад, до этого сотрудничал с большевиками и даже преподавал в академии Генштаба. Он давно был признанным специалистом в теории агентурной разведки и сейчас преподавал в Омске молодым офицерам, хотя кадровый голод это никак не утоляло.
- Операция началась, господин адмирал, - сказал Рябиков коротко.
За этими словами скрывался едва ли не месяц напряженного планирования. Информация от агента Ясного, внедрившегося прямо в штаб Чепаева, начала поступать только с середины лета, хотя внедрился он еще по весне.
Поначалу планировалось, что Ясный сам убьет Чепаева и заберет талисман, но тогда доставка предмета в Омск значительно бы усложнилась. Поэтому штаб разработал дерзкую акцию с глубоким рейдом казаков вглубь красного тыла. Одним ударом решался целый ряд задач: добыча стратегического артефакта, лишение руководства целой группы большевистских войск, овладение важным плацдармом.
Вряд ли большевики ожидают нападения, так что главным козырем операции был элемент внезапности. Красные воевали крайне неэффективно, их сильной стороной было единое планирование операций по всем фронтам. И хотя их планы легко просчитывались, у белого движения не хватало кадров для масштабного планирования контрнаступления - все силы тратились на оборону.
Уничтожение штаба Чепаева открывало большие перспективы. Например, объединение с войсками Деникина, что позволило бы куда эффективнее координировать действия обоих фронтов. Еще - выход к районам с богатыми ресурсами, объединение с союзниками из Антанты. А если артефакт и впрямь окажется таким мощным, как о нем рассказывал "господин Иванов", вскоре можно будет вернуть те территории, которые Россия благодаря большевикам уже потеряла: пролетарии слишком легко признавали независимость национальных окраин и дарили суверенитет направо и налево.
- Время исполнения?
- Пять дней, начиная с первого сентября.
- Вы уверены в успехе, Павел Федорович?
- Всегда остаются какие-то мелочи, которые невозможно принять в расчет: погодные условия, внезапная смертность, глупость.
- Чья глупость?