- Лодку или плот! - продолжал требовать подхорунжий.
- Это делать надо, - сказал кто-то из казаков.
- Так делайте же, делайте, что вы стоите, как истуканы?! Делайте!
Казаки взялись за работу со всем возможным рвением и через несколько часов соорудили из разрушенной взрывом каланчи вполне годный плот. Он получился тяжелым, сталкивали его в воду вдесятером, и столько же потребовалось гребцов, чтобы им управлять. Одиннадцатым был подхорунжий.
Плот развалился, едва вышел на стремнину. Все соскочили в холодную воду и кое-как доплыли обратно.
У берега вытащили из воды потопленный ялик. В станице нашли лодочника, чтобы починил посудину. Старик работал весь день и всю ночь и починил-таки ялик, но ночью разразилась буря, вода в Урале поднялась на несколько вершков, и курган смыло вместе с телом.
В Ставку Верховного Правителя отправили сообщение, что Чепаев утонул, форсируя Урал.
Перетрусов
Когда Богдан понял, что его новый приятель сам себя запер в окруженном казаками доме, то не на шутку перетрухнул.
Не за себя, за Лёньку. Предупреждал же. Петух был дан на хранение не геройствовать, а выгоду чувствовать, смысл происходящего улавливать.
Подхорунжий выкрикнул в рупор "Три!", и в небо унеслась красная сигнальная ракета. Один из казаков бросил в дом гранату. Не то бросил слабовато, не то стекло оказалось крепкое, но только окно граната разбила, а внутрь не попала, упала у стены и взорвалась.
Лошадь на крыльце испугалась, бросилась бежать.
А в узде испуганной животины застрял не кто иной, как Лёнька. Видимо, на роду ему написано не связываться с лошадьми. Как там в стихотворении, которое читали в деревенской школе? "И примешь ты смерть от коня своего"?
О смерти думать было некогда. Богдан визгливо выкрикнул:
- Чепая конь понес!
Казаки заметались. По плану нужно было штурмовать избу. Но кто-то крикнул, что Чепая несет конь. Что делать: продолжать штурм или наплевать на все и гнаться за конем?
К тому же с голубятни, на которую Богдан до сих пор не обращал внимания (хотя последние несколько депеш Ночкову он отправлял именно туда), начал стрельбу "максим". Белые сами оказались виноваты. Зачем было выпускать ракету, если сигналом к наступлению мог служить тот же самый взрыв гранаты или любой другой шум, поднятый в станице. Но нет, им захотелось ракету.
Она отлично осветила всю честную компанию, чем не преминул воспользоваться пулеметчик. Началась паника, беспорядочная стрельба кем попало по кому попало. Богдан прижался к своей лошади и негромко попросил:
- Выноси меня, кривая.
Лошадь не обиделась и пошла куда-то в сторону от перестрелки. Умная тварь, тоже жить хочет.
Вынести Богдана она не успела. Едва Перетрусов обрадовался, что спасся, его окликнули:
- Далеко собрался?
Перетрусов от досады даже плюнул.
- Я, между прочим, все правильно сделал, - сказал Богдан, не оборачиваясь. - Развязывай меня и отпускай, вы сами Чепаева профукали.
- Это был не Чепаев, - сказал Белоножкин.
- Да что ты? А кто тогда? Иван Федорович Крузенштерн? Развяжи меня, и я пошел. Деритесь сами.
- Нет, - сказал Белоножкин. - Формально ты обещание выполнил, но по сути - надул. Полковник потом сам с тобой разберется, а мне некогда. Усов, уведи этого мерзавца куда-нибудь, да запри хорошенько.
Богдана заперли, вернее, наглухо заколотили, в каком-то огромном свежем срубе без окон. Наружную стену украшала надпись, сделанная известью: "СДЕСЬ БУДИТ ИЗБА-ЧЕТАЛБНЯ!" Даже часового не поставили для охраны, что для такого лихого бандита, как Богдан Перетрусов, было наихудшим оскорблением. Он решил, что покинет застенок во что бы то ни стало.
Но доски, которыми казаки заколотили вход, оказались слишком крепкими, стены - высокими, а плечи Богдана - слабыми. Скоб для крепежа казаки не пожалели.
Потянулись томительные часы ожидания. Бой в станице то затихал, то возобновлялся, и этот ритм даже начал навевать на Богдана сон. После сотой неудачной попытки вылезти по бревенчатым стенам наружу (добрался до пятнадцатого звена, нужно еще пять!) Перетрусов без сил упал на землю и посмотрел вверх.
Небо уже стало ярко-голубым. Солнца из-за стен видно не было, и слава богу, иначе здесь, внутри, случился бы настоящий ад.
Богдан только сейчас обратил внимание, как тихо стало вокруг. Выстрелы и взрывы умолкли, а после них казалось, будто ваты в уши напихали - никакие звуки не воспринимаешь.
Просто желая проверить, не оглох ли он, Перетрусов заорал во все горло.
- Че орешь, сейчас выпущу, - негромко сказал знакомый голос.
- Лёнька!
- Не ори, не дома. И дома тоже не ори, - прокряхтел Лёнька.
Послышался душераздирающий скрип дерева. Третья доска снизу начала дрожать, а потом отошла от стены.
- Уф! - выдохнул Лёнька. - Сороковкой зашили.
Лёнька оттянул доску на себя, Богдан уперся
руками изнутри. Заскрипела, нехотя вылезая из бревна, вторая скоба.
- Все, бросай, я пролезу!
Лёнька взял Перетрусова за руку и вытащил наружу.
- Что, победили?! - спросил Богдан, отряхиваясь.
- Победили, - мрачно ответил спаситель. - Но не мы. Надо ноги делать, скоро сюда казаки придут.
- Стой! Ты куда? В ту сторону только степь, нас быстро догонят, к реке бежим!
Лёнька ответил уже на бегу, не оборачиваясь:
- Я после Ильина дня не купаюсь. Догоняй.
Аэроплан
- Ты рехнулся! - сказал, округлив глаза, Богдан, когда увидел аэропланы. - Давай лучше лошадь угоним!
- Никаких лошадей! - резко ответил Лёнька. - Я уже накатался.
- Не полезу я в эту страсть! Что я, одичал, что ли?
- Не срамись!
- Ты управлять-то этой штукой умеешь?
Лёнька не умел, хотя некоторое представление
о полетах у него было. Еще в Тихвине, работая в типографии, он читал все, что приносили в набор, в том числе брошюру об аэронавтике и устройстве летательных аппаратов. Лёнька мало что помнил, но петух, которого он сжимал в кулаке, говорил, что это - реальный шанс спастись.
Они спокойно прошли на летное поле, пересекли три узкие полоски голой утрамбованной земли, накатанные аэропланами.
- Левый или правый? - спросил Богдан. Он решил, что пусть уж Лёнька, раз начал, закончит, а петуха можно забрать потом.
- Левый, - уверенно сказал Лёнька. - Иди к винту.
- Почему я?!
- Потому что я знаю, что делать, а ты - нет. Крутанешь лопасть - и сразу в сторону, чтобы руки не отрубило. Понял?
Пилоты Ларионов и Кутько в это время под присмотром двух конных казаков хоронили убитых товарищей. Оба взопрели, и Кутько спросил у казаков:
- Может, подсобите?
- Работай давай. Не ты - так тебя.
- Мы пилоты, а не землекопы! Мы и так взяли на себя все, что могли!
- Не положено. Скажи спасибо, что только двоих хороните, там, у обрыва, сейчас вообще большую яму копают. Шутка ли - две с половиной тысячи ухлопали за ночь!
Две с половиной тысячи впечатляли. Кутько уже жалел, что после Сладковского не задушил Ларионова. После сел бы в "Ньюпор" - и улетел на все четыре стороны... хотя нет, Ларионова убивать было нельзя, в одиночку аэроплан завести сложнее. Бот потом...
У Ларионова в голове шевелились те же самые мысли - и еще пошловатый стих Северянина про ананасы в шампанском.
- Изумительно вкусно, искристо и остро... - вдруг сказал Кутько.
- Что? - спросил казак.
- Что?! - спросил Ларионов.
Звук, который натолкнул их на мысль о Северянине, напугал обоих.
- "Ньюпор"! - заорали пилоты, бросили лопаты и побежали к взлетной полосе, где вовсю стрекотал двигатель аэроплана. Казаки пустили лошадей в галоп.
- Вы куда? - крикнули казаки бегущим пилотам.
- Быстрее скачите вперед, кто-то завел аэроплан! - крикнул Ларионов. - Быстрее!
Казаки поняли и дали шпор лошадям.
Но у них было всего по одной лошадиной силе, а у двигателя французского истребителя "Ньюпор" - целых триста. Подпрыгивая на кочках и колдобинах, аэроплан пошел вперед, сначала медленно, потом быстрее, еще быстрее, еще...
Ручку на себя! Отрыв!
На какое-то мгновение у Лёньки сердце опустилось едва ли не до кишок. Но он взял себя в руки, выровнял начавший крениться аппарат и на бреющем пролетел над головами двух конников, размахивающих шашками.
- Да! - заорал он, и в рот набилось столько воздуха, что не проглотишь.
Пока он набирал высоту, сердце, выкарабкавшись из кишок, пело.
Богдан, сидевший сзади, на полет не обращал внимания. У него в ногах лежал огромный кожаный бювар, набитый чем-то твердым и тяжелым.
Бомбы, догадался Перетрусов. Это было странно - неужели бомбы возят в бюваре? Впрочем, интересно сейчас было совсем другое.
Он выглянул наружу. Под крылом летающей этажерки распласталась станица. Богдан ни за что не подумал бы, что она такая большая, целый город. Может, пока Лёнька набирает высоту, бомба- нуть напоследок? Прощальный подарок от атамана Перетрусова подхорунжему Белоножкину?
Предвкушая потеху, Богдан щелкнул бронзовыми замочками. Из-за рева двигателя и свиста ветра щелканья слышно не было, но Перетрусов знал, что они звонко щелкнули, отстегиваясь.
Внутри оказались кожаные мешочки, объемные и увесистые. Богдан не знал, радоваться ему или печалиться. Это были не бомбы, а монеты.
Вытащив один мешочек, бандит развязал горловину и выудил оттуда желтый кругляк. Двуглавый орел. Царский золотой червонец.
В бюваре лежали те самые двадцать пять тысяч золотом. Жаль, что не бомбы, но тоже хорошо. Богдан завязал мешочек, взвесил на руке и бросил вниз, на станицу.
- На кого бог пошлет, - сказал он и улыбнулся.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Пароход "Бретань" вышел из Гавра по расписанию и в Нью-Йорк добрался в положенный срок. Разношерстная публика высыпала на палубу и глазела на гигантскую статую женщины с шипастым венцом на голове и факелом в руке. Многие аплодировали.
"Бретань" была не шикарным океанским лайнером, а шустрым челноком, перевозящим людей за небольшие деньги в Новый Свет.
За большие деньги люди путешествуют, за последние - ищут новой жизни.
Два черных человека, благодаря труду которых пароход добрался до места назначения, ехали бесплатно. Один открывал топку, другой забрасывал лопатой уголь.
Их смена заканчивалась, они смертельно устали, но до полной остановки было еще далеко. Сейчас уголь кидает один, топку открывает другой. Потом они поменяются. И так - двенадцать часов кряду.
Они не имели права вылезать из трюма и любоваться океаном. Ели объедки с камбуза. Но не жаловались, хотя им все ужасно надоело.
Только когда очередная порция угля не долетела до топки и высыпалась под ноги открывающему, один черный человек сказал другому:
- Василий Иванович, может, хватит уже? Василий Иванович опустил лопату и оперся на
черенок.
- Ты прав, Петька. Хватит.
эпилог
Полковник Бородин был убит шальной пулей, пытаясь спасти жизнь казаку во время штурма Лбищенска.
Подхорунжий Белоножкин по итогам операции получил внеочередное звание есаула и остался удерживать занятый плацдарм. Однако, как и предсказывал Бородин, долго удерживать Лби- щенскую не получилось. Спустя два с половиной месяца, 20 ноября 1919 года, казаки были выбиты большевиками в ходе Уральско-Гурьевской наступательной операции. Уральскому казачьему войску пришлось весьма непросто в последующий год. В ходе отступления, постоянно преследуемые Красной Армией, казаки и их семьи гибли от голода, холода и болезней.
Александр Васильевич Колчак, осознав всю бесперспективность дальнейшего сопротивления, отказался от должности Верховного Правителя России в пользу генерала Деникина. Однако уйти ему не удалось - адмирал был предан союзниками и расстрелян без суда.
Комиссар Дмитрий Андреевич Фурман написал книгу о легендарном начдиве, изменив в фамилии героя одну букву, из-за чего потомству Василия Ивановича тоже пришлось поменять в метриках букву "е" на "а".
Командарм Фрунзе стал легендой и умер на операционном столе в мирное время, в 1925 году. Некоторые считают, что в его смерти виновен И. В. Сталин. Спустя полгода ушел из жизни и председатель ВЧК Дзержинский.
Лёнька Пантелкин с Богданом Перетрусовым посадили аэроплан недалеко от Уральска.
Тела Петьки и Василия Ивановича так и не были найдены.