На базу нельзя возвращаться сразу. Мало ли, вдруг тебя в бинокль наблюдают? Требовалось покружить по округе, чтобы стряхнуть возможный хвост. Только с рассветом, окончательно убедившись, что его никто не преследует, Богдан поскакал домой.
На душе было противно. Конечно, он не предавал своих товарищей, но и спасти тоже не пытался. Петух не позволил. Формально все правила были соблюдены, но чувство вины перед Алпамыской,
Серегой, а особенно - перед Левкой накрыло лихого бандита с головой. Слава богу, на такой случай у него всегда была припасена фляжка с самогоном.
Алкоголь надежно глушил все то, что просыпалось в душе, едва Богдан вспоминал о совершенных накануне подвигах. Сколько бы крови ни лилось, самогон все заливал. Главное - не трезветь. Это было непросто, потому что с петухом на груди всякое пойло выветривалось из головы с пугающей скоростью.
Когда Серко донес Богдана до хутора, бандит был вдрызг пьян. Серко остановился у коновязи, и Богдан выпал из седла.
- Дрмдонт! - позвал он, лежа лицом на земле.
Дормидонт, на свое счастье, еще издали увидел,
как пылит степь, и уже ждал гостя. Он поднял Богдана и потащил в дом. Богдан волочился ногами по земле, отдавая приказы один бессмысленней другого: налей, говорит, щелоку в выгребную яму... нет, кипятку туда, крутого кипятку! Вилами туда потычь, слышишь? И самогону мне налей. Дормидонт уже привык к странностям Богдана и только бога молил, чтобы кто-нибудь пристрелил ирода.
Не успел Дормидонт подумать об этом снова, как прискакали еще двое - Алпамыс и Серега.
- Богдан! - заорал Серега. - Богдан!
Дормидонт остановился и попытался придать
главарю бандитов вертикальное положение.
- А... - махнул рукой Богдан. - Не поубивали вас, значит...
- Ты что творишь, Богдан?! - Серега вынул из-за голенища нож и пошел вперед.
Марфа тотчас запричитала. Один из мальцов, стоявший на пути Сереги и колупавший в носу, получил от бандита крепкий удар по уху. Малец отлетел к матери и громко заревел.
- Ты что творишь, а? - Серега подскочил к Богдану, отшвырнул Дормидонта и приставил нож к горлу главаря. - Ты нас что, сдать хотел?
Богдан, сильно шатаясь, посмотрел мутным взглядом на товарища, а потом его вырвало. Серега, пытаясь увернуться от зловонной струи, неловко дернулся, и тотчас Богдан ухватил его за запястье и резко, до хруста в суставе, вывернул руку. Нож вылетел и вонзился в косяк, перед носом у другого мальца, который наблюдал за сценой из дому. Дормидонт тут же утащил сына внутрь.
- Ты на кого руку поднял, дерьмо? - нетрезвым голосом спросил главарь у Сереги.
Руку его Богдан не отпускал и даже еще круче вывернул. Серега упал на колени и громко выматерился.
- Эй, Богдан, отпусти Серегу! - окликнул главаря Алпамыс. - Нас там чуть на бешбармак не порубили. Ты почему нам не помогал? Смерти нам хотел?
- Заткнись, - ответил Богдан. - Сами виноваты.
- Мы виноваты?! - злобно прошептал Серега. - Это мы вас бросили, что ли?! Я давно заметил, что ты чужими руками жар загрести хочешь.
Богдан устал. Эти дураки напрочь забыли, что он им говорил.
- Вы сигнал мой слышали? - спросил он.
- Какой сигнал? - в один голос спросили Ал- памыс с Серегой.
- Я сказал, что сигнальную ракету выпущу, если соберемся нападать. Вы видели ракету?
Алпамыс недоуменно вращал глазами, Серега воскликнул: "Вот черт!"
- Вы там в героев играли, а Левка вас спасать решил. И доспасался.
Богдан отпустил Серегу и пошел пить.
Через пять минут к нему присоединились товарищи.
- Богдан, ты нас прости, а? - попросил Алпамыс.
Вместо ответа Богдан налил в два стакана мутного первача. Выпили в память о Левке. Над столом кружились мухи. Богдан сначала молча отмахивался от них, потом выхватил маузер и начал лепить в стены и потолок пулю за пулей, пытаясь попасть в мелких бестий, но не попал ни разу.
- Шли бы вы спать, - сказал Дормидонт, прибежавший на шум. Он-то надеялся, что Богдан порешил своих подельников.
- Пшел вон, - огрызнулся Серега.
- Щас пойдем, - примирительно сказал Богдан. - Щас пойдем...
И уснул прямо за столом.
Лёнька
- Поубивали друг друга? - спросил Лёнька, когда снова смог дышать.
- Как же... - фыркнула баба. - По мухам стреляли.
- Графье прямо, - похвалил Лёнька и тяжело закашлялся.
Вонь никак не хотела выветриваться из легких.
- Слушай, парень, беги отседа побыстрее, - сказала баба. - Я тебе лошадь ихнюю отдам, любую, они все одно их некрепко привязали. Скачи в Лбищенск, там красные стоят, много, если уж они тебе так нужны. Только про нас не говори.
- Почему?
- У свекра хозяйство больно справное, кулаком объявят, все отберут, есть нечего будет.
- Так у вас же бандиты. Их под суд надо.
- Сдурел? У этих бандитов лапа мохнатая в штабе чепаевском, большой начальник. Он сам грозил: если узнает, что его людей сдали, - не жить никому.
- А почему мне помогаешь?
Баба подняла на Лёньку полные слез глаза.
- Придумай что-нибудь! Нет мочи терпеть этих иродов! Найди там упыря, который этих злыдней покрывает, что хочешь сделай, но избавь нас от них. Век за тебя молиться буду.
На коня Лёнька забрался с третьей попытки, когда баба взяла животное за узду.
- А ты и вправду не казак, - сказала она немного разочарованно.
- Извини, что подвел. Куда ехать-то?
- Сейчас вдоль колеи поскачешь, потом, как на большак выйдешь, поворачивай налево. Верст через пятьдесят Лбищенск будет. Ну, с богом.
Лёнька попрощаться не успел - баба хлопнула жеребца по крупу, и пришлось крепче держаться за поводья, чтобы не свалиться. Когда Лёнька обернулся через плечо, ни бабы, ни хутора уже не было, все заволокло дорожной пылью.
Чепай
Несмотря на все победы и удачи 25-й дивизии, командиром которой стал Василий Иванович после переформирования Александро-Гайской бригады, напряжение в дивизионном штабе чувствовалось нешуточное. Целыми днями Чепаев мотался на своем "форде" по расположениям, и чем больше получал сведений, тем мрачнее становился.
Последние недели были выматывающими. Белые дрались за каждый хутор, как за последний; казачьи разъезды в тылу стали обычным делом; то и дело нарушались поставки боеприпасов и продовольствия; недавно даже аэроплан пролетал и сбросил несколько бомб. Его попытались догнать, но какое там - пока "Ньюпор" поднялся в воздух, врага и след простыл. Вдобавок ко всему в некоторых соединениях обнаружился тиф, и болезнь распространялась с ужасающей скоростью. А ведь надо готовиться к наступлению на белоказаков, чтобы запереть их у Каспия.
Все это будило в начдиве зверя.
Недавний разговор по прямому проводу со штабом армии еще больше разозлил Василия Ивановича. Во-первых, вместо командарма говорил зам по тылу, во-вторых, на все аргументы и доводы Чепая тот, как попка, повторял:
- Броневзвод прислать не можем, сложная обстановка.
А где она не сложная? Штаб армии будто нарочно оставил 25-ю дивизию без прикрытия на флангах, приказы о наступлении приходили задним числом и без указания даты и времени отправления, и можно было подумать, что Фрунзе специально отдает Чепаева белым. Дождался, подлец, отплатил Чепаю за весенний демарш.
- Любитесь вы конем, ковнюки, - рявкнул Чепай и бросил трубку, когда понял, что зам по тылу ничего не скажет. - Ну, подождите, попомните вы Чепая!
Конечно, это была бравада. Броневзвод требовался Чепаю как воздух. Слишком подозрительно активизировались в последнее время колчаковцы. Не координируют ли они действия с Деникиным?
Чепай просыпался рано, так что Петьке сам бог велел вставать еще раньше - насчет чаю распорядиться, сапоги начистить, проверить список дел, обзвонить командиров, чтобы не опаздывали. Петьке все это было не в тягость, он порхал, как жаворонок.
Утром его можно было видеть в нескольких местах одновременно. Дивизионный комиссар Фурман прежде с кислой ухмылкой обзывал Петьку каким-то Фигаром (видимо, тот тоже был шустрым малым), и Петька весело соглашался, хотя Фурмана терпеть не мог.
Правда, после штурма Лбищенска, когда комиссара вызвали в Уральск, чтобы он возглавил политотдел, Петька даже расцеловался с Фурманом и вообще держался весело и независимо.
Увозили комиссара в чепаевском "форде" и провожали, будто невесту в чужой дом, - с почестями и мыслями "ну, наконец-то отвязались". Никто не знал, отчего дивизионного комиссара вдруг перевели в политотдел армии, но в душе каждый этому радовался.
Однако Петька с уходом Фурмана веселее не стал. Если раньше они с Чепаем всюду были рядом, как сиамские близнецы (это опять Фурман рассказал, что бывают такие люди, которые в утробе срослись боками), то теперь Петька не задерживался, чтобы побалагурить или чаев погонять, - получал приказ и тут же исчезал, будто не хотел с Василием Ивановичем в одном помещении находиться.
Поначалу Чепаев терпел. Думал - притомился вестовой, слишком часто летал туда-сюда под пулями. Может, дела сердечные у него не ладятся, медсестра Машка Попова взаимностью не отвечает. Бывает. Перебесится парень, не маленький.
Но потом высокомерие порученца стало раздражать. Василий Иванович только повода ждал, чтобы Петька чуши напорол, и тогда прижать его, шельмеца.
Случай представился утром.
- Петька! - заорал Чепай, выскочив в исподнем на крыльцо. - Петька, живо ко мне!
Петька, будто ошпаренный, выбежал из хлева с подойником, от которого шел пар.
- Ты какого ляда там делаешь?!
- За молочком вот...
- Ты баба, что ли, коров доить?! Иди сюда, контра недобитая!
Петька опасливо приблизился к начдиву. В руке Чепай держал портянку.
- Это что за контрреволюция, любись она конем?! - и портянка полетела в лицо ординарцу.
Петька увернулся, посмотрел на упавшую рядом тряпку. От портянки даже на легком сентябрьском
ветерке тянуло кошачьим духом, настолько ядреным, что слезы на глаза наворачивались.
- Это не я, Чепай! Это кот.
- Что за кот?
- Хозяйский. Не то Фунтик, не то Шпунтик...
- Ты мне зубы не заговаривай, не видел я тут никакого кота, любись он конем.
- Так он боится, Василий Иванович...
- Кого боится?! Меня боится?! Меня только контра боится!
Ординарец стоял, не зная, куда себя девать.
- Где эта сволочь? - спросил Чепай.
- Которая?
- Кот твой где?!
- Не знаю. А зачем?
- Расстреливать его буду! Именем революции! Чепай, как был, босиком, спустился с крыльца,
поднял портянку, нюхнул и вздрогнул.
- Хуже иприту германского! У меня смена стирана?
- Сейчас распоряжусь...
- Отставить распоряжаться! Дай молока. Петька протянул начдиву подойник. Василий
Иванович стал жадно пить, молоко потекло по усам и подбородку, пролилось на исподнее.
- Ух, - сказал он, напившись, - какая все-таки гадость это теплое молоко, любись оно... Давай лучше чаю.
- Сейчас распоряжусь...
- Стоять! Я сказал - отставить распоряжаться. Сами без рук, что ли? Пойдем...
Но Петька не пошел. Стоял на месте, смотрел в землю и глаз на Чепая поднять не смел.
- Петька, я тебя расстрелять велю, наверное, - пошутил Василий Иванович. - Ты меня никак предать задумал? Да не трону я твоего кота, хотя сученыш он тот еще, всю ночь в ногах у меня спал, а под утро такую диверсию учинил! Отвечай, чего дуешься, как мышь на крупу? Я тебя что, обидел чем-то?
- Никак нет, товарищ Чепаев!
- Ты что, с ума сошел, Петруха? Какой еще "товарищ Чепаев"? Я тебе чужой, что ли?
Чепай вернулся к Петьке и требовательно поднял его лицо за подбородок:
- В глаза смотри, говорю!
Глаза у Петьки были на мокром месте. Ординарец, который с риском для жизни вытаскивал начдива из-под авианалета, который весело зубоскалил, когда они удирали от белочехов и силы были куда как не равны, - плакал! Это ж какой силы должна быть обида, чтобы Петруху до слез довести.
- Ты чего, Петюнюшка? - испуганно спросил Чепай и обнял боевого товарища. - Что с тобой, а?
- Извести тебя хотят, Василий Иваныч! Нету терпежу эту муку адову терпеть, все как есть расскажу, и расстреливай меня при всем честном народе.
"Точно сбрендил парень. В отпуск его отправить, что ли?" - промелькнуло у Чепая, но сказал он другое:
- Да кто меня изведет? Ты, что ли?
- Я, - кивнул Петька и поднял на обалдевшего начдива глаза.
Чепай даже рот открыл.
-- За что, стесняюсь я спросить?
- Кабы я знал, за что... - тяжело вздохнул Петька.
- Так, хватит вокруг да около ходить. Пошли ставить самовар, там мне все и расскажешь.
История оказалась настолько подлой и дикой, что пить чай начдиву расхотелось.
Петька
Все произошло через день после того, как в Лби- щенск перевели штаб дивизии. Фурман улучил момент, когда Петька седлал лошадь, и спросил:
- Как семья, Петр Семенович?
- Спасибо, Дмитрий Андреевич, ничего. А у вас как?
- И у меня тоже, в известной степени. Хотите, фото покажу?
Петька не хотел.
Фурман оказался еще хуже, чем Ёжиков, которого в марте отправили в Туркестан. Он все время
терся возле Чепая, воспитывал его. И Чепай какой-то стал... не то заигрывал с комиссаром, не то заискивал перед ним. Сколько раз уже было замечено - повторяет Чепай за Фурманом слово в слово. Услышит вечером - утром повторит, услышит утром - вечером перескажет и вроде как за свои мысли выдает.
Однако, чтобы не обострять, Петька согласился посмотреть на фотографию.
У Фурмана их цельная пачка оказалась. Вот это мама. Вот это невеста. Вот это сам Фрунзе. Вот это... а, нет, это не то. Вот это мы все дома, за чаем. Вот это мы...
Петька стоял, и в глазах его было темно. Потому что "а, нет, это не то" была фотографией его семьи - матери, сестер и деда. Такой фотографии у Петьки не было. Все домочадцы на ней сидели рядком и серьезно смотрели на него.
Он схватил комиссара за грудки, подтянул к себе.
- Отдай карточку, - сказал Петька как можно страшнее. - Отдай сейчас же.
Фурман вынул фотографию из пачки и протянул Петьке. Петька посмотрел на своих родичей и перевернул карточку. На ней химическим карандашом было написано: "Самарская ЧК, 17 авг. 1919 г.".
- Вы, товарищ Исаев, - просипел Фурман, - нервный какой-то. Это плохо, если учесть, что миссия, которую на вас собирается возложить командование, требует исключительного самообладания.
- Сам собой обладай, паскуда.
- Давайте без этой похабени, у меня серьезный разговор.
Разговор был и впрямь серьезный. Настолько, что мурашки поползли по спине.
- Да не смотрите на меня, Петр Семенович, как солдат на вошь. Я понимаю, что методы у советской власти чрезвычайные, но ведь и обстоятельства сейчас таковы. Это, в известной степени, законы военного времени. Сейчас ведь везде война...
- Кому война, а кому мать родна.
- Обидеть меня хотите? Напрасно. Я ведь против вас лично ничего не имею, вы мне даже в известной степени симпатичны: смелый, веселый, опять же - авторитет у вас среди бойцов нешуточный. Такие люди позарез нужны советской власти.
- А я что - против нее воюю? Не я ли шпиона белого в одиночку поймал, пока чекисты в засаде отсиживались?!
Фурман поднял руки - сдаюсь, мол.
- Вы правы - вы и так на нашей стороне. Но в штабе армии считают, что вы с Василием Ивановичем слишком оторвались от политических реалий.
"Ах, вот к чему ты, сучий потрох, клонишь", - подумал Петька.
- Вы, и прочие командиры из группы Василия Ивановича, и сам товарищ Чепаев - как вы себя называете?
- И как же?
- Вы говорите - "мы здесь советская власть".
- А мы не власть?
- Нет, вы - не власть. Вы - слуги власти.
- Чего?! - рука Петьки сама потянулась к кадыку Фурмана.
- Оставьте свои плебейские замашки! - вспылил комиссар.
- Слуги?! - Петька зашипел, будто вода, пролитая на раскаленную печь. - Мы для чего революцию делали?! Чтобы чьими-то слугами быть? Если не мы, то кто тогда власть?
Фурман смотрел на Петьку, как на дите неразумное.
- Вы думаете, что власть - это шашками размахивать и на лошадке перед девками гарцевать? - спросил комиссар. - Так вот, вы сильно ошибаетесь. Власть - это ответственность, власть - это планирование. А вы только стрелять умеете...
- Я тебя спросил: кто тогда власть?! Ты?
- Ну, в известной степени, как представитель...
- А я - не представитель? А Чепай?
- Вот видите - вы все время про себя говорите. А власть - это когда все вместе, заодно.
- Так, я все понял, - успокоился Петька. - Значит, вы - власть, а мы - ваши слуги. Так?
- Ну, в известной степени...
- Не юли, комиссар! И чем же мы вам не потрафили?
- Не делайте из нас чудовищ, Петр Семенович. Вы прекрасно справляетесь со своей работой, но не видите ничего дальше поставленной штабом задачи. А нужно видеть. В известной степени от этого зависит ваша жизнь. И жизнь ваших близких.
Было видно, что Фурман не решается заговорить о конкретном деле.
- Ну?!
И он рассказал. Что, мол, уполномочен возложить на Петра Семеновича Исаева, верного порученца начдива Чепаева, спецзадание от самого командарма Михаила Васильевича Фрунзе. Сказал, что носит начдив с собой талисман в виде льва и не расстается с ним никогда. Многие уже этого льва видели, чаще всего перед боем, когда Чепай его на шею надевал и по необразованности думал, что становится непобедимым. Так вот этот талисман нужно изъять и передать командарму.
- Изъять? Как это - изъять?
- Обыкновенно, в известной степени. Украсть. Отнять. Снять с пьяного. Или с убитого. Все равно, как вы исполните это задание, главное, чтобы эффективно. Вы знаете значение слова "эффективно"?
- Тварь ты, - тихо сказал Петька.
- Что?
- Тварь, говорю, ты. Змея подколодная. Жаль, тебя в Сломихинекой за трусость не расстреляли.
- Не забывайтесь, Петр Семенович. Не в вашем положении дерзить. В случае успеха операции вам будет гарантирована полная безопасность вашей семьи, повышение по службе, возможно - перевод в штаб армии.
- Жопы полковничьи лизать, что ли? Правильно Чепай вашего брата не любит, буржуев недобитых. Мы революцию делаем, а вы на наших горбах в светлое будущее едете. Ничего, Чепай тоже не дурак, он все понимает. Вот сломает хребет казакам - и за вас примется.
- Так и передать товарищу Фрунзе?
- Так и передай.
- Я очень уважаю вашу преданность Чепаеву, товарищ Исаев. Ну что ж, очень жаль. Фотокарточку оставьте себе. Каждую неделю вам будут присылать новую, с семьей в полном составе. В известной степени, конечно - фотографировать же будут только живых.
Фурман не боялся. Фурман был уверен, что Петьке некуда деваться, - и был прав.