На борту не было ни навигатора, ни офицера метеослужбы - их обязанности распределялись между шкипером, Барри и мной. Я надеялся, что коллеги-офицеры не примут мою сдержанную манеру поведения за высокомерие. Возложенные на меня обязанности я выполнял охотно, может быть, несколько неуклюже, но страстно желая показать Корженевскому, что стараюсь. Думаю, шкипер, Барри, да и весь экипаж понимали это, и я постепенно втянулся. Некоторое время спустя, когда мы проплывали над сверкающей голубизной водной гладью Средиземного моря, направляясь в Иерусалим, наш первый пункт назначения, я начал чувствовать машину. Она была проста в управлении, но повиновалась командам с… могу назвать это грацией. Обращайся с ней уважительно, и она сделает все, что ни попросишь. Это покажется глупой сентиментальностью, однако существовала взаимная привязанность, этакое дружелюбие как со стороны экипажа, так и со стороны судна.
Пассажиров я так и не видел. Они даже не выходили в крохотную кают-компанию за камбузом, где обедали офицеры, а ели в своей каюте. Складывалось впечатление, что пассажиры стараются не попадаться на глаза - разве что Корженевский и Барри заходили к ним время от времени.
Перед нашим прибытием в Иерусалим, когда я нес вахту с шести до восьми вечера, сверяя курс по навигационной карте, на мостике появился связист и, помявшись, завел со мной разговор:
- Бастейбл, что вы думаете о наших пассажирах?
Я пожал плечами.
- Ничего не думаю, Джонсон. Я видел только одного, и то мельком. Женщину.
- Старик говорит, они беженцы, - сказал Джонсон. - Направляются в Бруней.
- Может быть. Бруней - не самая спокойная страна. Я слышал, там пошаливают бандиты.
- Точнее, террористы. Они прекрасно организованы, а поддерживают их немцы и японцы. Не иначе, зарятся на наши колонии.
- Но ведь существуют международные соглашения. Нет, вряд ли они решаться их нарушить.
- Знаете, Бастейбл, - рассмеялся Джонсон, - вы еще зеленый новичок. Весь Восток лихорадит. Национализм, старина! Индия, Китай, Северо-Восточная Азия… Народ волнуется. - Джонсон был из тех пессимистов, которые со смаком обсуждают подобные вещи. Я слушал его недоверчиво. - Ничего странного, если эти пассажиры окажутся соотечественниками нашего старика. Политизгнанниками. Или даже русскими анархистами… А что?
Я расхохотался.
- Полноте, Джонсон. Шкипер не полезет в эти дела.
Связист укоризненно покачал головой.
- Ах, дорогой мой Бастейбл! Ничего-то вы не понимаете. Ну, извините, если помешал.
Когда он покинул мостик, я улыбнулся и забыл его слова. Очевидно, это была шутка, розыгрыш - из тех, что частенько устраивают с новичками на любом корабле… Однако пассажиры, по-видимому, и в самом деле не собирались выходить из каюты.
На следующее утро мы прибыли в Иерусалим, и я переоделся в робу, чтобы осмотреть груз. В основном, он состоял из ящиков с сельскохозяйственным оборудованием, предназначавшимся для евреев, которые иммигрировали в Палестину. В трюме было сухо и жарко; грузчики ругались из-за двух ящиков, значащихся в документах, но почему-то не оказавшихся на месте.
Я послал за Корженевским, поскольку в момент погрузки меня на борту еще не было. Ожидая капитана, я купил у мальчика английскую газету и бегло просмотрел ее. Единственной заслуживающей внимания новостью был недавний взрыв бомбы в доме сэра Джорджа Брауна - одного из ведущих политических деятелей. К счастью, сэр Джордж в момент взрыва отсутствовал - пострадал, до и то не сильно, только один слуга. Но все газеты, ясное дело, исходили ненавистью, поскольку на стене дома появилась надпись: "СВОБОДУ КОЛОНИЯМ" - разумеется, работа каких-то фанатиков. Неужели еще находятся сумасшедшие, которые считают действенными такие методы борьбы? Газета напечатала фотографии шести-семи подозреваемых в этом покушении, среди них - небезызвестного графа Рудольфе Гевары, который давным-давно был выдворен со своей родины, Португалии. До этого взрыва все полагали, что он скрывается в Германии. Никто не мог понять, почему дворянин пошел против своего сословия, почему попрал прививаемые ему с детства идеалы.
Наконец пришел капитан. Я сунул газету в задний карман и приступил к своим обязанностям.
Неисповедимы пути Господни! Мне уже следовало привыкнуть, что судьба бросает меня из огня да в полымя. Вот что случилось, когда я поднялся в трюм.
Один из грузчиков забыл снять с поднятого на борт ящика крюк, и я, зацепившись, порвал на спине рубашку. Ничего страшного, мы продолжали работу, но тут капитан поинтересовался, что произошло.
- Вы неосторожны, мистер Бастейбл, - заметил он. - Так у вас на солнце спина сгорит. Пойдите-ка переоденьтесь.
- Слушаюсь, сэр.
Оставив механика присматривать за грузом, я поднялся на мостик, а оттуда прошел к своей каюте. В коридоре было невероятно жарко и душно, поэтому все двери были открыты настежь. Проходя мимо каюты пассажиров, я бросил внутрь взгляд, но шаг не замедлил - не мог же я, в самом деле, стоять и глазеть на них… хотя, признаться, искушение было велико.
Переступив порог своей каюты и заперев дверь, я сел на нижнюю койку, медленно достал из кармана газету… и вздрогнул.
В пассажирской каюте находились двое - мужчина и женщина. Женщину я не знал, но вот лицо ее спутника мне было хорошо знакомо. Я развернул газету и снова посмотрел на анархистов, разыскиваемых в связи с покушением на сэра Джорджа Брауна. Самые противоречивые мысли теснились в моей голове, когда я вглядывался в одну из фотографий. Нет сомнений: высокий красивый мужчина, которого я увидел в пассажирской каюте, - ни кто иной, как граф Рудольфе Гевара - известный анархист и убийца!
Слезы навернулись на глаза, когда я понял, что все это значит.
Доброжелательный старый шкипер, который произвел на меня впечатление человека кристальной честности и твердого характера, в чьи руки я добровольно вверил свою судьбу, на деле оказался распоследним негодяем, пособником социалистов! Как же я ошибался в нем! У меня было такое чувство, будто меня предали.
Надо немедленно связаться с властями. Но как покинуть корабль, не вызвав подозрений? Каждый член экипажа, вплоть до матросов, предан шкиперу телом и душой. Сомнительно, что мне позволят добраться до иерусалимской полиции. Но мой долг - попытаться.
В спорах с самим собой, очевидно, прошло немало времени, потому что пол под ногами вдруг качнулся, и я понял, что "Скиталец" уже отходит от причальной мачты. Мы плыли в небо, а предпринимать какие-либо действия не борту корабля, полного опасных фанатиков, которые не остановятся ни перед чем, чтобы заставить меня замолчать, бесполезно.
Застонав, я прижал ладони к вискам. Каким надо быть глупцом, чтобы поверить Демпси - бесспорно, тоже члену этой шайки! Как жестоко меня обманули!
Дверь отворилась так неожиданно, что я чуть не вздрогнул. Это был Барри. Он дружески улыбался, а я испуганно смотрел на него: сколь умело он скрывает свое истинное лицо!
- Что случилось, дружище? - мягко спросил он. - Перегрелся на солнце? Старик послал меня посмотреть, все ли с тобой в порядке.
- Кто?.. - выдавил я. - Пассажиры… Почему они… здесь?
Я ждал ответа, который оправдал бы в моих глазах и его, Барри, и капитана.
Первый помощник бросил на меня удивленный взгляд.
- Какие? Те, что напротив? Да ведь они старые друзья шкипера. Корженевский помогает им…
- Помогает?
- Именно. Слушай, тебе лучше прилечь. И не выходи без фуражки не солнце. Хочешь каплю чего-нибудь крепенького, чтобы придти в себя? - Он направился к своему шкафчику.
Какое двуличие! Я мог только предположить, что долгая жизнь вне закона приучает безучастно относиться не только к страданиям, причиняемым другим людям, но и к разложению собственной души.
Что могу я противопоставлять людям, подобным Барри?
КНИГА ТРЕТЬЯ,
повествующая об обратной стороне медали, появлении Небесного Полководца и уходе путешественника во времени
Глава I
ГЕНЕРАЛ О.Т.ШОУ
Лежа на своей койке и мысленно возвращаясь к событиям последних дней, я понял, почему Корнелиус Демпси, а позднее и его друзья-анархисты решили, будто я их единомышленник. С их точки зрения моя стычка с Эганом явилась своего рода протестом против американских властей. Мне неоднократно делались различные намеки, а я, неверно истолковав их, позволил втянуть себя в эту грязную игру. "Оба мы отверженные", - говорил капитан Корженевский. Только теперь до меня дошел истинный смысл его слов. Капитан полагал, что я одного с ним поля ягода! Социалист! Или даже анархист!..
Однако затем я пришел к выводу, что создавшаяся ситуация как нельзя лучше отвечает моим намерениям. Я могу обелить свою честь, поскольку любой позор забывается, и вернуться к полюбившейся работе. Ведь никто меня не подозревает. Все на "Скитальце" думают, что я такой же бунтарь, как они сами. И если мне удастся каким-то образом захватить управление кораблем и повернуть к британским берегам, я смогу отдать преступников в руки полиции. Я стану героем (хотя к почестям не стремлюсь), и мне наверняка предложат вернуться в полк.
Но потом перед моим внутренним взором встало лицо Корженевского, и я почувствовал укол совести. Неужели я предам этого человека? Человека, который помог мне? Который на первый взгляд казался таким порядочным?.. Сердце мое окаменело. Вот почему Корженевский ухитрялся так долго оставаться на свободе - он казался порядочным. Дьявол! Сколько людей, столкнувшихся с этим негодяем, было обмануто, подобно мне?
Я встал и на негнущихся ногах, словно под гипнозом, двинулся к шкафчику, где Барри держал большой служебный револьвер. Я открыл дверцу, достал оружие, проверил, заряжено ли. Сунул за пояс и надел куртку, чтобы не было видно рукоятки. Потом сел на койку и принялся составлять план.
Наш следующий пункт назначения - Кандагар в Афганистане. Поминальный союзник Британии, Афганистан слывет крайне нелояльной страной. В Кандагаре полного русских, немцев, турок и французов; то и дело они устраивают заговоры, чтобы склонить это горное государство на свою сторону. Идет игра, которую мистер Киплинг назвал "большой игрой политиков и интриганов". Даже если мне удастся уйти с корабля, совершенно неясно, найду ли я помощь. Что же делать? Пригрозить анархистам и вернуться в Иерусалим? На этом пути трудностей не меньше… Нет, надо ждать, пока мы не покинем кандагарский аэропарк и не прибудем в следующий порт - Лахор в британской части Индии.
Итак, пока Кандагар не останется позади, необходимо вести себя как ни в чем не бывало. Я нехотя положил револьвер в шкафчик Барри, глубоко вздохнул, чтобы расслабить мышцы лица, и поднялся на мостик.
До сих пор не могу понять, как я ухитрился не вызвать подозрений у своих "друзей". В последующие дни я выполнял обычные обязанности, стараясь работать как всегда хорошо… Однако непринужденные беседы с Корженевским, Барри и остальными давались мне с превеликим трудом. Они полагали, что я все еще страдаю от солнечного удара, и были крайне предупредительны. Не знай я об их истинной сущности, я бы поверил, что они мне искренне сочувствуют. Хотя, наверное, они не кривили душой, думая, что заботятся о здоровье своего единомышленника.
Мы прибыли в Кандагар - окруженный стеной мрачный город, почти не изменившийся с моего времени - и вскоре покинули его. Мое волнение росло, и я, чтобы успокоиться, вновь достал револьвер. Я неутомимо изучал карты, дожидаясь, когда "Скиталец" пересечет границу Индии.
В полдень мы должны были достичь Лахора. Сказавшись больным, я остался в каюте и обдумал последние детали. Ни матросы, ни офицеры, как правило, не носят оружия - весь мой план был построен на этом обстоятельстве.
Время шло. В одиннадцать часов я поднялся на мостик.
Капитан стоял спиной к двери, разглядывая сквозь клочья облаков коричневые, выжженные солнцем поля, проплывающие под нами. Барри сидел за компьютером, прокладывая кратчайший курс к лахорскому аэропарку. Связист находился в аппаратной. Первый и второй рулевые занимались своим делом. Никто меня не заметил. Я вытащил револьвер и спрятал за спиной.
- Все нормально? - поинтересовался я. - Идем в Лахор?
Барри поднял глаза и нахмурился.
- Привет, Бастейбл. Как вы себя чувствуете?
- Распрекрасно, - ответил я, стараясь вложить в это слово как можно больше иронии.
- Рад слышать. Если нужно, полежите еще немного. Через три четверти часа мы будем на месте.
- Я в полном порядке. Просто хотел убедиться, что мы идем именно в Лахор.
Корженевский обернулся.
- А куда же еще? - спросил он, улыбаясь. - Вам что, плохой сон приснился?
- Не мне… Боюсь, капитан, вы заблуждаетесь относительно меня.
- Заблуждаюсь? - Он поднял брови, попыхивая трубкой. Его спокойствие сводило меня с ума. Я показал ему револьвер и взвел курок. - Да, - продолжал Корженевский тем же тоном, - а мне казалось, у вас солнечный удар.
- Солнце здесь ни при чем, капитан… Я ведь доверял вам - всем вам. Тут некого винить, просто вы полагали, что я - один из вас. "По характеру, во всяком случае", как сказал ваш приятель Демпси. Но это не так. Я думал, вы порядочный человек, и ошибался. А вы ошиблись, считая меня таким же негодяем, как вы сами… Забавно, не правда ли?
- Весьма.
Корженевский оставался хладнокровен, а Барри испугался - он переводил взгляд с меня на капитана и обратно, словно раздумывая, уж не спятили ли мы оба,
- Вы, конечно, понимаете, о чем я говорю.
- Должен признаться, не вполне. Если откровенно, я думаю, что у вас своего рода припадок. Надеюсь, вы не хотите кого-нибудь покалечить?
- Я мыслю как никогда разумно. Просто я понял, кто вы такие - вы лично и весь ваш экипаж. Поэтому я собираюсь привести "Скиталец" в Лахор, чтобы сдать властям и вас, и корабль.
- За контрабанду, что ли?
- Нет, капитан. За государственную измену. За укрывательство разыскиваемых преступников. Вы ведь говорили, что вы - английский подданный… Как видите, я знаю, кто ваши пассажиры - Гевара и девушка. И знаю, что вы сочувствуете анархистам. Это в лучшем случае. А в худшем…
- Мой мальчик, я вижу, что недооценил вас. - Корженевский вынул трубку изо рта - Я не говорил вам о пассажирах - не хотел подставлять под удар. Действительно, я симпатизирую графу Геваре и миссис Персон - кстати, она подруга графини. Таких людей я называю умеренными радикалами. Думаете, они имеют какое-нибудь отношение к террористам?
- Так пишут в газетах. Так утверждает полиция.
- Э, они всех стригут под одну гребенку, - бросил Корженевский. - Как и вы сами.
- Не отпирайтесь, капитан. - Моя рука задрожала, и я почувствовал, что решимость вот-вот покинет меня. - Я считаю вас лицемером.
Корженевский пожал плечами.
- Глупо. Я-то думал, что вы, по крайней мере… э-э… соблюдаете нейтралитет.
- Как бы вы ни думали, капитан, я прежде всего - патриот.
- По-моему, я тоже, - улыбнулся Корженевский. - И в британские идеалы правосудия верю сильнее вас. Но мне бы хотелось, чтобы эти идеалы, так сказать, простирались несколько дальше одного маленького острова. Чтобы они выражались на практике по всему миру. Я восхищаюсь многим из того, что олицетворяет собой Британия… но мне не нравится то, что происходит в ее колониях, поскольку я уже пожил под властью оккупантов. Вот так-то, дорогой Бастейбл.
- Оккупация Польши русскими едва ли похожа на британское правление в Индии, - возразил я.
- Не вижу большой разницы. - Корженевский вздохнул. - Но вы вольны поступать, как считаете правильным. У вас револьвер, а вооруженный человек всегда прав, не так ли?
Я не попался на эту удочку. Как и большинство славян, он мог кому угодно заморочить голову логическими выкрутасами.
- Оккупация, правление, или, как говорят американцы, предоставление "советников" - все одно и то же, Бастейбл, мой мальчик, - добавил Барри. Его ирландский акцент стал еще заметнее. - И в основе этого лежит один порок - алчность… Кроме, того, я что-то не знаю колонии, которая стала богаче страны-колонизатора. Польша, Ирландия, Таиланд…
- Вы, как и все фанатики, очень похожи на детей, - холодно заметил я. - Вам все подавай немедленно. Однако перемены требуют времени. Никому не удастся изменить мир в одночасье. Сегодняшняя жизнь для многих людей гораздо лучше, чем она была в мое… чем в начале века, например.
- В некотором роде, - согласился Корженевский. - Но старые беды не исчезли. Они останутся до тех пор, пока власть имущие не поймут, что они сами порождают зло.
- А вы помогаете понять это с помощью бомб, убивая ни в чем не повинных людей, толкая несведущие народы на восстания, которые якобы одним махом освободят их от самого худшего? Я иначе представляю себе борцов за справедливость.
- Я тоже, - сказал Корженевский.
- Гевара ни одной бомбы в жизни своей не бросил! - воскликнул Барри.
- Он поощряет других, а это одно и то же.
Я услышал за спиной шорох и хотел обернуться, но тут что-то больно уперлось мне под ребра, и чья-то рука легла на барабан револьвера. Спокойный, даже веселый голос произнес:
- Полагаю, сеньор Бастейбл, вы правы. Но сегодня, боюсь, удача не на вашей стороне.
Прежде чем я сообразил, что к чему, у меня отобрали оружие. Обернувшись, я увидел цинично улыбающегося анархиста; за его спиной стояла прелестная девушка в черном дорожном плаще до пят - ее треугольное личика в обрамлении темных, коротко остриженных волос было серьезным, но в твердом взгляде серых глаз, тут же напомнившем взгляд Корженевского, сквозило любопытство.
- Это моя дочь, - сказал капитан. - А графа Гевару вы, как я понял, уже знаете.
И вновь мое намерение сделать что-то путное в этом мире Будущего потерпело неудачу. Я начал подозревать, что надо мной довлеет злой рок, и все мои устремления заранее обречены на провал. Из-за того ли, что я оказался в чужой эпохе? Или, попав в подобную ситуацию в своем времени, я так же упустил бы шанс?
Так размышлял я, безоружный, запертый в каюте Барри, а воздушный корабль, посетив Лахор, уже двигался к следующему порту - Калькутте. Оттуда мы должны были направиться в Сайгон и взять на борт палубных пассажиров - каких-то паломников; из Сайгона - в Бруней, где собирались сойти Гевара и его прелестная спутница (несомненно, чтобы присоединиться к террористам, ожидающим конца британского правления); затем - в Кантон, куда направлялись паломники или, вернее, террористы, друзья Корженевского, а затем - обратно, через Манилу и Дарвин. Интересно, какие из этих городов я увижу, прежде чем анархисты решат, что со мной делать? Вероятно, они уже сейчас думают над этим. Собственно, чего проще - я, например, могу случайно выпасть за борт над пустынной местностью…
Еду мне приносил Барри. С виду он был искренне опечален тем, что я оказался "предателем" - он скорее жалел меня, чем ненавидел. Какая извращенная личность!.. Однако и мне было трудно видеть в Барри и Корженевском негодяев; как-то раз я даже поинтересовался, не является ли Юна Персон своего рода заложницей террористов, желающих, чтобы капитан плясал под их дудку? Барри рассмеялся и покачал головой.
- Нет, мой мальчик. Она - дочь своего отца, и этим все сказано.