Ели офицеры молча, ломая руками пышный, еще горячий каравай белого пшеничного хлеба. Наготовили и напекли съестное красным, что с винтовками прошлись по дворам, требуя их покормить и обогреть. Вот только промашка у "бурловцев" вышла, не дождались они долгожданной трапезы и всем скопом бежали из села, настигнутые преследующим их отрядом.
Ну, а все наготовленное досталось победителям, как всегда на войне происходит. Теперь погоня по тайге намного легче пойдет - сытому, хорошо помывшемуся в бане да отдохнувшему ночку на мягкой постели казаку или егерю гораздо легче в походе приходится, чем голодному, завшивевшему, истерзанному гнусом, плохо спавшему у костра партизану…
- Вашбродь! - Бородатый, нахмуривший густые кустистые брови, с небольшим брюшком, хозяин степенно сел на лавку напротив есаула, что вечерял у двухведерного самовара. - Тут дело такое случилось. С красными проводником Тимоха Волоков пошел, охотником вызвался. Бобыль тут у нас один есть, всю здешнюю тайгу вдоль и поперек прошел, знает ее как свои пять пальцев…
Старик говорил медленно, тягуче, так ведут себя все здешние жители, ибо тайга болтливых не любит, как и спешки, что зачастую горестью одной оборачивается.
Есаул это хорошо знал, потому не перебивал, вопросы не задавал, прекрасно понимая, что важное ему и так потихоньку расскажут. Стоит только терпеливо подождать, тем более что в руке кружка горячего чая с малиной, и можно не торопясь его прихлебывать.
- К вдовице одной, значит, Тимоха там ходил, а в прошлое лето ее ссильничали два партизана. Баба руки на себя опосля наложила, ее дурной болезнью оделили. Тимоха-то их и узнал, в отряде они энтом, бурловском…
Старик не торопясь налил себе в кружку чая, щедро сыпанул в кипяток сухой малины. Сделал тягучий глоток, чуть прикрыв отнюдь не старческие, живые, с огнем, глаза. Затем заговорил дальше, но так медленно, будто слова, как гвозди толстые, из себя, как из стены, клещами вытаскивал, налегая всей силою:
- Петлею он их поведет, от реки в сторону уходя, а вы их напрямки достигнете, вашбродь. Место там одно есть, вон туда он их и приведет. К "Чертову кладбищу"…
Ярославль
- А красные наших стрелков с придыханьем слушают, Константин Иванович!
У Пепеляева вырвался короткий смешок, да и сам Арчегов не смог сдержать улыбки. Еще бы - громкий говор отдыхающих сибиряков был хорошо слышен не только в их салоне, окна которого были опущены по причине последних жарких деньков уходящего лета, но и разносились по всей платформе, по которой вытянулось красноармейское оцепление.
Рассуждали сибирские гвардейские стрелки об урожае хлебов, о видах на осень, о том, что их родные и семьи зимовать будут в полном достатке. И о земле, что была получена за службу, и о том золоте, что тонкой струйкой пролилось на крестьянские хозяйства.
- Пусть слушают, может, коммунистический дурман потихоньку с голов и начнет выветриваться, - усмехнулся военный министр.
Сибирская делегация строго выполняла все условия соглашения и никакой антисоветской агитации по пути не вела. Но кто ж запретит простым солдатам на отдыхе, ощущая твердую землю под ногами, а не качающийся пол вагона, вести между собой самые житейские разговоры!
Вот и вели их степенные бородатые сибиряки в военной форме, тем паче Константин Иванович дал на то свое одобрение, негласное, но принятое к немедленному исполнению.
- Не те пошли красноармейцы, совсем не те, - задумчиво пробормотал генерал, пристально оглядывая платформу: мусора значительно прибавилось по сравнению с прошлым майским проездом, так же, как и газет с плакатами - видно, совсем худо идут дела у большевиков, раз настолько увеличен выпуск средств массовой агитации.
Да и само охранное оцепление сильно отличалось от прежнего, когда стояли вываренные в боях латыши, умелые и опытные солдаты, узнаваемые с первого взгляда профессиональные "ландскнехты революции". Сейчас стояли новобранцы, едва прошедшие четыре-пять недель, а то и меньше, аналога местного КМБ, спешно отмобилизованные - и безусые парнишки с испуганными глазами, и степенные мужички лет тридцати-сорока.
Вот только красноармейская форма на них сидела мешком, штыки не просто дрожали, а кое у кого вообще ходуном ходили. Да и переминались с ноги на ногу, навострив уши и с жадностью прислушиваясь к разговорам сибиряков. Впрочем, были и совсем другие солдаты, хлебнувшие военного лиха. В ладно сидящем обмундировании, подтянутые, с хорошей выправкой. Немного имелось, с десятую часть всего, но именно на таких вояках любое подразделение держится, и дай только достаточно времени, как новобранцев будет не узнать - всех приведут, как говорится, к единому знаменателю. А это плохо для белых, очень плохо, ибо ясно, что резервы, причем немалые и подготовленные, у большевиков будут…
- Константин Иванович, сыграйте! - Голос Пепеляева вывел военного министра из размышлений. Тот протягивал ему гитару и умоляющим голосом попросил еще раз:
- Что-нибудь лирическое. У вас очень необычные песни, хочется и хочется слушать. А то поезд скоро тронется, не до музицирования будет, а уж в Москве…
Министр внутренних дел не договорил, огорченно взмахнув рукою. За время дороги он пристрастился к песням неведомой ему эпохи, хорошо "подсел", как наркоман.
- Поиграть? Лирическое? - с задумчивым видом произнес Арчегов и тряхнул головой, улыбнувшись. Действительно, а почему бы ему не спеть сейчас. Благо окна вагона опущены. Песня ведь тоже оружие и прекрасное средство агитации.
Он быстро извлек из памяти одну песню, знакомую по афганской коллекции записей, и решил исполнить именно ее как наиболее подходящую. И, взяв гитару в руки, чуть тронул вначале струны, затем заиграл, запев чуть хриплым и негромким голосом:
И не долго ли, и не коротко,
Там, за Волгой, степь, солончаки,
Бугры и бугорки,
Граненые штыки и ржавые клинки.Там бурьян на крови разрастается, буйный цвет,
Не найти аромат чабреца,
Черный ворон клюет выраженье лица,
И не страшно ему на груди у бойца.
Пепеляев чуть не разинул рот от удивления, недоуменно посмотрел на военного министра - он никак не ожидал услышать от него такой песни, на лирику абсолютно не похожую. А голос генерала значительно окреп, песня зазвучала громче:
С громким криком "Ура!" да за правду с обеих сторон,
Каждый прав и не прав, но у каждого правда своя.
Командир хриплым матом не зря торопил эскадрон,
И лавина рысила, не в силах уже устоять.Смерть металась, щетинилась сотней штыков,
Жизнь немного отстала в погоне за ней,
Есаул хриплым матом не зря веселил казаков,
И нагайки со свистом ложились на крупы коней.Там бурьян на крови разрастается, буйный цвет,
Не найти аромат чабреца,
Черный ворон клюет выраженье лица,
И не страшно ему на груди у бойца.
Арчегов пел, но в то же время с пронзительной отчетливостью осознал, что за окном установилась гнетущая тишина. Разговоры среди сибиряков затихли, как по мановению волшебной палочки - стрелки с напряженным вниманием слушали песню.
Скосив глазом на ту стороны платформы, Константин Иванович увидел, как красноармейцы с ошарашенным видом вытянули шеи, а некоторые сделали даже шажок вперед, стараясь лучше расслышать такуюпесню. И он сразу добавил в голос силы, запев еще громче, еле не срываясь на крик:
Мужичок с ноготок четверых уложил не со зла,
Все молитву читал, вытворяя клинком чудеса,
Казачок его тело умело рассек пополам,
И душа за молитвою вслед унеслась к небесам.Молодой офицер, весь в крови, умолял пристрелить,
Умер, бедный, часа через два, землю сжав в кулаке,
Напоследок шептал он: "О Господи, что нам делить?
Мы ругается, мыслим, поем на одном языке!"Там бурьян на крови разрастается, буйный цвет,
Не найти аромат чабреца,
Черный ворон клюет выраженье лица,
И не страшно ему на груди у бойца.
- Это страшный апофеоз гражданской войны, - тихо сказал Пепеляев. Тишина за окном стояла такая звонкая, что было слышно веселое чириканье воробьев, переживших голодную зиму.
- Это наша общая беда, Виктор Николаевич, - громко ответил министру Арчегов, чуть вибрируя голосом. - Скажите мне, ради чего сибирские и русские мужики должны рвать глотки друг другу? Нужно жать хлеба, растить детей, жить счастливо, в конце концов. На хрена воевать?! Нам делить нечего, чужого и даром не надо, своей землицы за глаза хватает. Капиталистов-буржуев у нас нет, все заводы и рудники казенные, жалование у рабочих намного больше, чем в прежние времена. Помещиков отродясь не было, земля вся "миру" принадлежит, селяне ее сами делят, по-честному. Те, чьи хозяйства войной подорваны, от налогов освобождены. В школах детишек бесплатно учат, в селах фельдшер за здоровьем смотрит. Нет, Виктор Николаевич, война нам на хрен не нужна. Ежели большевики полезут, врежем им так по зубам, что в совок собирать будут.
- Не думаю, что они пойдут войной на нас, господин генерал, - Пепеляев задорно сверкнул стеклами очков - он все понял и стал решительно подыгрывать. - Хватит нам войны, этого братоубийства! Это что такое делается - вначале с немцами воевали, теперь три года сами с собой воюем?! Зачем это нужно?! Кто нас стравливает?! Мы не желаем воевать, так почему же к нам лезут, норовят хлеб и добро отобрать! Нет, таких "гостей" мы выпроводим, ибо жить мирно желаем!
Арчегов посмотрел в окно краем глаза - красноармейская шеренга смешалась, вчерашние мужики чуть ли не к рельсам шажками подошли, пытаясь лучше расслышать громкий разговор в вагоне. Интересно и то, что два подошедших краскома, вместо того чтобы оцепление восстановить и порядок навести, сами слушали с напряженным вниманием.
- Сейчас я еще спою, Виктор Николаевич, - громко произнес Арчегов, улыбнулся министру внутренних дел и подумал, вспомнив наконец еще одну песню: "Такой бойцы не выдержат, батальон или расформируют, или очень долго комиссары мозги мужикам вправлять будут. А разговоры и пересуды в городе не одну неделю идти будут. Стоит постараться и попеть ради такого дела".
Черемхово
Поезд покачивался, тележка грохотала по рельсам. Мимо проплывали знакомые здания и высокие рукотворные горы, и он жадно впивался в них взглядом, чувствуя, что долго их не увидит.
И увидит ли вообще?
Офицер в тужурке броневых частей Российской армии и с погонами капитана на широких плечах достал из кармана тяжелый портсигар, закурил очередную папиросу, внутренне усмехнувшись - видно, так ему и придется ехать до Урала, куря в коридоре и любуясь проплывающими мимо окна пейзажами и только на ночь возвращаясь в свое купе для сна.
А что делать прикажете, если милую девчушку, ставшую попутчицей в комфортабельном, всего на двоих купе, до сих пор трясет от лицезрения его изуродованной ожогами физиономии. Только стоять здесь, молча курить и ждать, когда она хоть чуточку попривыкнет к лицезрению уродца.
- Семен Андреевич, давайте пить чай! - Милый голос вывел Фомина из размышлений, и он повернулся к своей попутчице, ибо нельзя отказывать девушке, цедя слова из-за спины. - Вы немедленно должны пойти со мною и попить чаю, господин капитан. Крайне невежливо для русского офицера вот так относиться к женщине. - Голос девчушки исходил гневом, она цепко схватила его за локоть. - И выбросьте, наконец, папиросу, вы скоро дымом пропитаетесь, как паровоз. Это сколько можно курить?!
- Мария Александровна…
Растерянное блеяние было пресечено гневным ударом каблучка о мягкий ковер - офицера буквально втащили в купе и усадили на мягкий диван. Не юная девица, только гимназию окончившая, а прямо какой-то унтер Пришибеев, решительная, не допускающая возражений, а ведь ей едва семнадцать лет исполнилось.
Оглушенный таким яростным напором, Фомин покорно уселся на удобный кожаный диван, уткнувшись взглядом в накрытый столик. Судя по всему, тут и проводник расстарался, поставив рубиновый чай в серебряных подстаканниках, и сама Маша потрудилась - ибо такой выпечки в поездах нет, обычно обходятся печеньем, крендельками, пряниками. А тут и пирог с мясной начинкой, еще теплый, с румяной корочкой, тонко нарезанная буженина, сыр со слезой, вареные вкрутую яйца с жареной курицей и многое другое, от чего он отвык, находясь на госпитальном довольствии.
Нет, ему грех жаловаться - кормили в палате сытно, но просто, без разносолов, как положено для выздоравливающих. И сам Семен Федотович удивился тому, насколько стремительно произошло выздоровление, которое, правда, стянуло тело и лицо страшными багровыми рубцами. Теперь, в этом новом обличье, его бы и родная мать с отцом не узнали бы!
Мысль об отце, так жестоко подставленном Шмайсером, обожгла ненавистью. Он знал, что остался жив именно для того, чтобы свести счеты с бывшим другом, что оказался хуже любого предателя. Семен Федотович отдавал себе отчет, что к гибели отца, пусть и невольно, приложил руку, задумав злосчастный переворот. Теперь осталось только одно - отомстить, а там и умереть не страшно…
- Вы о чем задумались, Семен Андреевич? - Милый голос выдернул его из забытья. - Давайте кушайте хорошенько и не смейте скромничать за столом. Все пропадет на такой жаре, а вам надо набираться сил, ведь совсем недавно из госпиталя выписались.
- С чего вы так решили, Мария Александровна? - Фомину нравилась эта бесцеремонная забота, он давно забыл, что может быть такое отношение. И девчонка оказалась к тому же глазастая, враз определила. Интересно, как она к этому пришла?
- У вас кожица розовая проглядывает, на руках и на лице, - девушка словно прочитала его мысли. Протянув ладонь, прикоснулась своим тонким пальчиком к шраму. Будто электрический разряд пробил кожу, и Фомин отшатнулся. У Маши в глазах появились капельки влаги.
- Зачем вы так? Если бы мой отец вернулся с войны таким, пусть даже еще более изуродованным, я любила бы его не меньше! Я гордилась бы им! Это величайшая награда - так пострадать за Отечество! Я так бы относилась к любимому человеку, будь он у меня…
- Я не ваш отец и мужем вашим никогда не стану…
- Не говорите ничего… Кто знает? Но любящее сердце будет всегда видеть вашу душу, а не ваши шрамы. Так что, господин капитан, перестаньте меня стесняться. Я все же дочь полковника, а не кисейная барышня. Вы этим только оскорбляете меня. Извольте обедать! Нет, нет, встаньте!
Фомин в недоумении поднялся, а девушка озорно сверкнула глазами, протянув ему руку и пошевелив пальчиками.
- Умыться, вымыть руки и прошу садиться за стол. Но… перекрестив лоб, как станичники завсегда делают! Выполнять!
- Есть, ваше высокоблагородие!
Офицер прыснул смехом и пошел к умывальнику - первый раз в жизни в охотку выполнять полученный приказ.
Карамышево
- С незапамятных времен слух ходил, что в старину в здешних местах казаки с тунгусов ясак брали. Но, видно, не по чину раз взяли, вот шаман местный и проклял то место, когда там десятник с казаками своими зимовье заложили, чтоб дань и дальше брать. И разом все сгибли…
- Брехня! - тем же ленивым тоном отозвался Коршунов, хотя в памяти порылся. И что-то такое промелькнуло, вроде кто-то из илимских казаков четверть века тому назад, когда он только в первый раз на службу в сотню вышел, о чем-то подобном рассказывал.
- Можа, и брехня, - тихо промолвил хозяин, - токмо место то никуда не делось, стоит как стоит, поганое все из себя. Там луга хорошие, выпасы - издавна там заимки наши были. Вот только полста годов тому назад решили старики дружно - не селиться там, забыть вообще дорогу в те края. Много людишек, еще больше скотины забрало "Чертово кладбище" своими жертвами кровавыми. Не живут там селяне мои давно, не захаживают, и дорогу туда все забыли. Кроме стариков да Тимохи - тот туда частенько набегает, ибо в десяти верстах, за сопками зимуху поставил да собольков по снегу бьет. Шкура у тех соболей добрая, переливается вся - бают, что "загар" получают от того поганого места.
- Как же так? - искренне изумился Коршунов. - Люди гибнут, скотина мрет, а соболя там живут?
- Не там, - усмехнулся старик, - а на отдалении большом. Туда ни зверь не суется, ни птица. Токмо людишки могут по незнанию да скотина по своей дурости залезть, себе на погибель.
- А на что похоже это "Чертово кладбище"?
- Рассказывать долго, лучше увидеть. Я твой отряд туда, вашбродь, сам отведу, благо дорогу не забыл. Вначале через тайгу проберемся, а потом словно стежка пойдет, идти легко станет, ни кусты, ни деревья на ней не растут. Прямиком идет к поляне, у нас ее "чертовой дорожкой" именовали. Думаю, и сейчас она такая…
- Ты там часто был?
- Нет, раза три водили дед и отец по молодости, но дорогу туда не забыл. Да и все приметы до сих пор помню. Вдоль Ковы дня два быстро идти, без роздыха. А там в сторону свернуть, к "стежке" этой. Так что догоним красных, не сумневайся!
- А если прямо?
- Так до Братского селения добраться можно, мы туда частенько скот гоняем. До войны, конечно, было. А там прямо живыми тушами стройщикам Мамырьского тракта и продавали. Охотно брали - народа трудилось много, работа трудная, мясо нарасхват шло.
- Понятно, - улыбнулся Коршунов и снова налил чаю. Такое уж в Сибири царит чаепитие, самовар за самоваром ставят - долгое, как зимняя ночь, и сытное. Со сладкими заедками, колотым сахаром, вареньем, расстегаями, шаньгами, пирогами да кренделями.
- А с энтими что делать будете, вашбродь? На распыл пустим? - деловито спросил старик о судьбе плененных красных, но без отчетливого интереса, так, по-крестьянски обстоятельно.
- У кого руки по локоть в крови, того да. Но после суда в уезде. Тех, кто замаран чуть-чуть, по деревням отправим, пусть там селяне сами решают. А баб с детишками томить не будем - по домам развезем.
- Так это женки головки…
- А при чем бабы-то? Мы с ними не воюем, за чужие грехи лютовать не станем в отместку. А их батюшка сразу разведет, ибо нельзя жить с мужиком, что заповеди Божьи отринул и кровь, словно упырь, льет.
- Добро, - глухо отозвался старик. - То по Божьему закону. Я смотрю, у тебя в отряде наши ковенские мужики да невонские есть.
- В стражу все записались - пятерка золотом в месяц положена, и каждый свою долю добычи получит, как Бурлова прищучим, лошадьми там, имуществом всяким.
- Ага, - с нескрываемым удовлетворением крякнул хозяин. - Так мы в селе тоже за царя и советскую власть держимся, только много энтих партизан было, вот боя и не приняли. А так завсегда помочь власти готовы. Десяток наших мужиков в стражу эту хучь сейчас запишутся. С германцами все воевали, с крестами-медалями, один даже унтер, а сын мой меньшой ефрейтора при царе Николае получил. Стрелки все призовые, соболя в глаз бьют. Винтовки и обмундировка своя, нам бы только чудную одежку с пятнами получить у тебя, дюже она хорошо в тайге скрадывает. Ты не сомневайся, вашбродь, - прищучим шайку!
Старик сжал свою мосластую ладонь в крепкий кулак, похожий на десятифунтовую гирю.