- Там жандармский офицер, поручик Касатонов, к нему мужиков отправь, он все оформит, - только и сказал Коршунов, глядя на здоровенный кулак. Да, такие мужички-таежники любого партизана прижмут, сдавят, как клопа, так что брызги во все стороны.
- Хорошо, вашбродь, благодарствую!
Старик легко поднялся из-за стола и ушел, а Коршунов взял с блюда расстегай, укусил за угол - вкусно и подумал, что, скажи ему кто в прошлом декабре, что он сам воевать будет "за царя и советскую власть", в жизни бы не поверил. А тут так дело повернулось, что в селах ненавистную земщину отменили и "советы" крестьян приказали спешно собрать, в которых были бы не горлодеры с голодранцами, а крепкие и степенные мужики, такие, как этот хозяин.
Само слово "совет", введенное царем Михаилом Александровичем и Земским собором, отнюдь не тождественно сейчас прежнему "совдепу". А как иначе - старики в станицах завсегда "советуются", и прежде при царях Государственный Совет имелся.
Зато против такого лозунга ни один красный отряд не устоял - за полгода всех под корень извели. Остались только мелкие шайки, против которых сами же селяне воевать принялись. А значит, в самые ближайшие дни полученный приказ он выполнит, и отряд Бурлова, наделавший немало бед на Ангаре, будет уничтожен…
Москва
- Лев Давыдович, вы опять за старое принялись? - искусственно недовольным голосом произнес Арчегов, глядя на улыбающегося Троцкого. Будто не было трех месяцев расставания, одни сплошные именины сердца с этим "львом революции".
Взять бы его за ногу да макушкой крепко об пенек вдарить, чтоб мозги землю забрызгали!
Но нельзя, дипломатия, а потому приходилось улыбаться. Впрочем, и сам Троцкий вряд ли испытывал к нему хоть какую-то симпатию, ибо врага можно уважать и побаиваться, но никак не любить.
Это чувство вообще отсутствовало между переговаривающими сторонами. Но волей-неволей им приходится наступать на горло собственной песне - хочешь или не хочешь, но нужно как-то договариваться, причем на совершенно противоположных интересах.
- Вы на Вислу давно вышли, к Одеру уже ваша кавалерия добралась. Вон Польшу советской республикой объявили. А с Царицыном жмотитесь, прежние условия нарушаете. Нехорошо! Воевать мы с вами не будем, ни к чему, но свое заберем, не обижайтесь!
- Это каким же образом, позвольте спросить?
"Да не образом, а чем-то похожим на свечу", - всплыл в голове похабный анекдот, и Арчегов помимо воли ухмыльнулся. Но объяснять Троцкому такое нельзя - не поймет юмора. А потому генерал чуть потянулся, как выспавшийся кот, и заговорил, подпустив медку в голос:
- Врага бояться не нужно - он может только убить. Друга тем паче, ибо предают только свои. Равнодушных нужно опасаться, ведь с их молчаливого попустительства вершатся злые дела и рушатся карточным домиком великие надежды. А я не хочу молчаливо взирать…
Арчегов замолчал и, выигрывая время, стал неторопливо закуривать папиросу. Троцкий сверлил взглядом, было видно, что нарком по военным делам республики лихорадочно раздумывает над сказанным пассажем.
- И на что вы не хотите молчаливо взирать, господин генерал?
- Да это я так, о девичьем, Лев Давыдович. Потом поймете, когда некие события произойдут.
- Какие странные у вас намеки, дорогой Константин Иванович. Таки очень странные.
- Так наша жизнь странная штука, уважаемый Лев Давыдович. Вы не находите? Чем дальше, тем страньше и страньше. Может быть, вначале обсудим дела наши скорбные и вернемся к Царицыну, через который, кстати, вам нефть по Волге идет.
- Советское правительство придерживается ранее достигнутых с вами договоренностей. А потому Царицын с округом будет передан вам в течение двух недель, - с некоторым пафосом произнес Троцкий, но Арчегов видел, что ему сильно не понравился намек на возможность перекрытия поставок нефти, без которой Советская республика попала бы в жуткий топливный голод, ибо угля почти не было.
"Так бы и давно, а то ломался, как дешевая проститутка, что двойную цену сорвать хочет". Арчегов ответил обаятельной улыбкой:
- Я рад, очень рад. Приказ будет отдан сегодня же - наши войска, как вы знаете, давно готовы к выполнению договоренностей. Да, Лев Давыдович, нужно решить по Каспию еще один вопрос.
- Это какой же?
- Надеюсь, Совет народных комиссаров будет соблюдать соглашение? - От такого невинного "гафа" лицо Троцкого пошло багровыми пятнами, и Арчегов поспешил добавить: - Нет, я не сомневаюсь в этом, как и в том, что в следующем году вы можете захотеть нарушить соглашение с истечением срока давности. А потому мне хотелось бы получить дополнительных гарантий.
- Есть заявление нашего правительства…
- Лев Давыдович, я не гимназистка, чтобы верить заезжему купчику на слово. А то получится, что красавица ему говорит, что он обещал на ней жениться, а ухарь отвечает, что мало ли что он на ней обещал!
- Хм. - Троцкий секунд десять осмысливал сказанное, потом хмыкнул, не сдержав усмешки: - Забавно… Хм…
- Наличие трех эсминцев и двух подводных лодок на Каспии нужно только для войны, дабы прервать наши перевозки от Гурьева. Но сейчас вряд ли… А вот если вы их передадите или продадите, то гарантия искренности ваших намерений будет для нас полная. Тем более что на Астрахань мы не претендуем. Да и не нужна она тогда будет, по большому счету.
- Я думаю, этот вопрос могут решить наши технические специалисты.
- Вот и хорошо, Лев Давыдович, с вами приятно иметь дело. Да, вот еще. И опять по флоту.
- И чем же он вам так приглянулся, Константин Иванович?
- Мало ли что может случиться в самое ближайшеевремя, хотелось бы встретить его во всеоружии. У вас в Николаеве есть подводная лодка типа АГ, да еще три-четыре ее "товарки" на стапелях. Да столько же "эльпидифоров", да полдюжины самоходных "болиндеров". Все в высокой степени готовности, за полгода-год можно в строй ввести. Они не представляют для нас угрозы - флот может наглухо закрыть Бугский лиман минными заграждениями и спалить верфи. Тут дело в другом - мы желаем убедиться в высокой эффективности коммунистического труда.
Троцкий долго молчал, задумчиво глядя на Арчегова, стараясь понять затаенное в словах. От этого пронзительного взгляда военному министру стало зябко, и он постарался скрыть это ощущение словесной завесой:
- Мы оплатим строительство, накормим рабочих до пуза, но корабли нужны нам. Зачем их зря терять? Ведь не секрет, что на нас сильно давят,но мы выдержим. - Арчегов проникновенно посмотрел на Троцкого и тут же развел руками, как бы извиняясь: - А вот некоторые могут того давления не выдержать, да и искушение для них слишком велико.
- Хотите выпить красного вина, Константин Иванович?
От такого предложения Арчегов чуть не поперхнулся, но, взглянув на Троцкого, собрал всю волю в кулак и безмятежно произнес:
- Хорошо бы бессарабского, там просто чудесные виноделы. И вина хорошие, крымским или грузинским почти не уступают.
Троцкий тут же сделал характерный знак порученцу, тот вышел, и не прошло минуты, как на столе стояла пузатая бутыль, оплетенная соломой. Уже открытая, явно ожидавшая продолжения беседы с ее использованием.
"Все он понимает, бестия. Умен! Намеков можно дальше не делать - "льва революции" теперь не нужно убеждать". Арчегов потянул терпкое вино из бокала, оно было превосходным. Генерал не был ценителем вина как такового, просто любил пропустить стаканчик и потому отказываться от предложения Троцкого не собирался. Зачем это делать, если тот всячески демонстрировал радушие и гостеприимство.
Встречу сибирской делегации на Ярославском вокзале устроили московские большевики по высшему разряду - почетный караул лихо взял "на караул", оркестр играл марши, сновали иностранные корреспонденты. А на перроне поезд встречал сам председатель Реввоенсовета республики в сопровождении многочисленной свиты, в которую входило несколько наркомов.
К великому удивлению Арчегова, здесь присутствовал даже глава Коминтерна, который сменил свою фамилию, характерную для западных белорусских местечек, на более благозвучную для русского восприятия. Впрочем, так же поступило подавляющее большинство из нынешних властителей России, того же Троцкого-Бронштейна взять.
От такого нарочитого и липкого, как медовая патока, приторного радушия военному министру резко поплохело. Особенно стало худо после торжественного объявления о награждении его орденом Боевого Красного Знамени за проявленную храбрость в майской стычке и спасение жизни председателя Совета министров Сибирского правительства, чуть ли уже не союзного большевикам, как явствовало из слов председателя ВЦИК, будущего "всесоюзного старосты".
Деваться было некуда - принятая на себя роль прокоммунистического деятеля заставляла Арчегова отвечать на славословия с улыбкой дружеского восхищения. Хотя, представив, как он явится на Военный совет в Крыму с привинченным на китель БКЗ, Константин Иванович хмыкнул. Это был бы самый легкий способ совершения самоубийства.
Впрочем, сейчас Арчегов с пронзительной ясностью понимал, что принес свою жизнь в жертву России. Ну что ж, не он первый, не он последний, одно плохо, что под надетой намертво ненавистной для него личинойпридется погибать…
Ливадия
- Ваше императорское величество, - за спиной раздался тихий голос флигель-адъютанта. - Прибыл адмирал Колчак. Ему назначено.
Михаил Александрович тяжело поднялся с маленького диванчика, в который раз окинув взглядом комнату. Много лет назад это была его детская, здесь он жил и играл, когда семья приезжала сюда, в благословленный Крым, на отдых. Все вместе - папа, могучий гигант в русской косоворотке, и мама, что сейчас на своей родине в Дании, непутевый брат Ники, любимый Гоги…
- Боже мой! Как давно это было… - тихо прошептал Михаил, по щеке которого скатилась одинокая слеза. Воспоминания жгли душу - сейчас он единственный оставшийся в живых мужчина в семье, остальных нет уже в этом мире. Отец и Георгий покинули этот мир много лет тому назад, Николая со всей семьею расстреляли в Екатеринбурге, в подвале ипатьевского дома. Да и он сам должен был давно умереть или затаиться в затерянном в жарких песках ауле - что одно и то же.
Гримаса судьбы - он не только остался живым, но и правит прежней Россией, пусть пока на одну четверть урезанной от отцовского наследия. И не мертвец, как жив и приехавший сейчас к нему адмирал Колчак - а ведь его полгода тому назад должны были расстрелять красные и сбросить в прорубь на Ангаре.
К добру ли, к худу ли, но история изменилась, и если верить генералу Арчегову, а не доверять ему Михаил Александрович не имел причин, то к лучшему. Прочь от той кровавой участи, уготовленной ее злейшими врагами, что всегда рядились в дружеские одежды!
- Двадцать миллионов…
Вот уже месяц, как он размышлял над этой чудовищной цифрой и все не мог найти на нее ответа. О той войне рассказывал ему Фомин, но что может знать рядовой командир полка, которых на фронте тысячи. А вот изложенное Арчеговым сразило его наповал.
Михаил Александрович хорошо помнил кошмарный год Великого отступления, страшный 1915-й, навсегда оставшийся в памяти. Россия оказалась не готова к войне, да вообще когда она к ней была бы готова за всю свою многовековую историю?
Промышленность только стала разворачиваться, а потому не хватало всего - винтовок, патронов, пушек и, главное, снарядов. Надеялись на помощь союзников, но те отделывались крохами с барского стола, отправляя ненужный им хлам, вроде винтовок времен Седана.
Германцы же бросили свыше ста дивизий да австрияки еще полсотни - три пятых сил их коалиции. Полгода, с весны по октябрь, многочисленные тяжелые батареи поднимали на воздух русские батальоны и полки, не жалели снарядов, перепахивая оборону. Войска под таким чудовищным напором отходили, но не бежали - не то что армии или корпуса, немцам не удалось окружить даже одной дивизии.
Полгода кошмарной бойни, бесконечного отступления - дух был подорван, но вера осталась. И когда осенью германская кавалерия Гарнье прорвала фронт и пошла на Минск, разрыв смогли ликвидировать, а потом долго отлавливали по лесам отощавших от голода прусских и баварских драгун и улан в остроконечных касках.
Что же произошло?!
За полгода кровавых сражений русские оставили Литву, Лифляндию по Двину, большую часть Белоруссии, Волынь и Галицию. За полгода кровавого отступления, почти не имея патронов и снарядов, вооружая прибывающие на фронт пополнения топорами, с одной винтовкой на троих.
Красная армия, вооруженная до зубов, штыков намного больше, чем в императорских войсках, имея танков и бронемашин, аэропланов в сто раз больше, обильно оснащенная пулеметами, оставила эту самую территорию всего за СЕМЬ дней. Одна НЕДЕЛЯ! Это не укладывалось в мозгу и походило на какой-то чудовищный розыгрыш!
Пусть внезапное нападение, пусть оно было. Но ведь пешком или на автомобиле больше полсотни верст в день никак врагу не сделать. Да прикажи всей армии просто окопаться, так через несколько часов неодолимая оборона получится. Рек, речушек, ручьев прорва - деревянные мостки разобрать, каменные взорвать. Окопов по берегу нарыть - лопат в любом крестьянском селении набрать можно. Бронированные машины по башни в земли закопать - это как дот будет.
Михаил Александрович видел, что могут творить на фронте пулеметные "Остины" или пушечные "Гарфорды" - несмотря на то что их было мало до прискорбности, крепости на колесах уверенно сдерживали натиск врага и вселяли дух в уставших русских солдат. А здесь в сотню раз больше боевых бронированных машин - чудовищная цифра в 25 тысяч танков и бронеавтомобилей тоже не укладывалась в мозгу. Он в нее никак не мог поверить!
Да просто закопай по башню танк или броневик у каждой дороги и проселка, так ни один враг, хоть пешком, хоть на коне, хоть на такой же бронетехнике, да ни в жизнь не прорвется.
Какая, твою мать, неделя?!
Да такую пусть наспех сооруженную оборону месяцами грызть придется, и вся германская артиллерия не поможет…
- Почему же солдаты отказались защищать свое Отечество?! Почему прекратили стойко за него сражаться?!
Только такой ответ смог найти для себя Михаил Александрович, и это еще больше доставило ему мучений. Он видел, как яростно дрались и красные, и белые сейчас. Но почему спустя двадцать лет произошло такое?
Михаил оторвался от мучивших его мыслей и с трудом поднялся с дивана. Адмирала он слишком уважал, чтобы заставить ожидать его. Тем более что не только он один мучился подобными вопросами…
Нижнеудинск
- Вот, посмотрите, Мария Александровна!
Фомин положил на столик блеснувшие золотом и серебром кресты. "Легенду" для него подобрали серьезную и, главное, относительно правдивую. Теперь предстояло пройти первую проверку под внимательным взором этой молоденькой девчушки, что искренне ему симпатизировала.
Эти два дня поездки Семен Федотович блаженствовал на седьмом небе, окруженный заботой и участием. Ему нравилась Маша, Машенька, как он ее мысленно называл, но старый офицер боялся даже мимолетно ей это показать - слишком велика была разница в возрасте, ненадежно его нынешнее положение без кола и двора, да навечно изуродованная физиономия.
Кра-са-вец, прямо слово, только людей пугать!
Однако говорить все это он девушке не стал, а исподволь стал ей выкладывать свою новую биографию. Задействовав первым делом награды, ибо девчушка пристала как репей, требуя показать ей заслуженные кресты. Ведь не могли обойти наградами боевого капитана, тем более бронечастей.
- Меня в тринадцатом в армию отправили, как раз двадцать два года исполнилось, - уверенно начал Фомин излагать "жизненный путь", причем резко измененный. Тут объяснимо - тело непонятным образом омолодилось, так что полтора десятка лет пришлось скинуть или добавить десяток, если от настоящего возраста в этом времени исходить.
- В артиллерию попал, потом во взвод блиндированных автомобилей. Но это уже в пятнадцатом было. Вот кресты за службу и получил, один раз германцы мой броневик подбили.
Маша подержала на ладони два солдатских Георгиевских креста, погладила пальчиком черно-оранжевые ленточки. Награды были подлинные - Фомин их получил из рук генерала Каппеля и адмирала Колчака в тойжизни, в девятнадцатом году. Потому решил носить - честно заслуженные.
Контрразведчик, разрабатывавший ему новую биографию, был с таким подходом полностью согласен, существовала вероятность наткнуться на офицера-сослуживца, а с нижнего чина какой спрос, да кто их в то время запоминал. Много было, серых и неприметных тружеников войны, честно воевавших и не сверкавших звездочками на погонах.
- А прапорщиком я в семнадцатом стал, при Сашке Керенском. Ох уж времечко было, армия на глазах разваливалась…
- Мне отец рассказывал, он тогда донской казачьей батареей командовал, - тихо сказала Маша и взяла орден Святого Станислава третьей степени с мечами. - Я как этот крест увидела, так сразу поняла, что вы офицером после февраля стали. Орлы между лучами без корон.
- Отобрала революция, - согласился свежеиспеченный капитан. Он чувствовал себя уверенно - ему изменили только отчество и фамилию, а имя оставили прежним. В отместку Арчегову он взял его настоящую фамилию. И к великому удивлению, такая фамилия оказалась у Маши. Невероятнейшее совпадение!
- А "клюквы" у вас нет?
- Была, на кортике знак с темляком носил, как в бронечастях положено, - развел руками Фомин с нарочитым сожалением. Орден Святой Анны четвертой степени, первая офицерская боевая награда "за храбрость", носилась исключительно на холодном оружии.
- Да где-то задевалась, видно, при взрыве броневагона. Хорошо, что сам выжил.
- Я вам "пряжку" сама закажу, их сейчас все офицеры на груди носят и георгиевские, и анненские - шашки же отменили.
- Да я сам хотел заказать, да после выписки закрутился, три дня на сборы дали всего…
- А что ж по ранению отпуск не взяли, Семен Андреевич? Отдохнули бы хорошо, поправились. А так из лазарета и прямо в дорогу.
- У меня выбора не было, Мария Александровна. Бронемотовагон я под команду только в октябре смог бы получить, а тут вакансия открылась, командиром танкового отряда в самом Крыму. Подполковник по чину, не майорская должность. Грех отказываться. Да и служить на юге, в благодати, чуть ли не курорт, многие завидовали.
- Назначение хорошее. Рядом с вами будем. Я домой еду, не знаю, что с папой и мамой. Писала им…
- Найдем, Мария Александровна. Мне по приезде две недели дадут на отдых, на завершение лечения еще десять дней добавят. Так что обязательно найдем, помогу вам.
- Этот знак вы за Ледяной поход получили, ленточка георгиевская, не бело-зеленая сибирская. - Девушка сглотнула комок и снова вернулась к прерванному разговору о наградах.