Как ратовал атаман за такую реформу, но весной восемнадцатого года, прекрасно понимая, что без поддержки "коренных" иногородних и богатой части "пришлых" одним казакам не устоять. Тогда его не поняли, и за это заблуждение, основанное на эгоизме, донцы дорого заплатили - антиказачьи восстания полыхали постоянно, ослабляя и обескровливая Дон.
Сейчас это решение буквально "продавил" генерал-адъютант Арчегов, сославшись на волю монарха и на то, что подобные реформы приняты в Сибири на государственном уровне. И если донские казаки снова проявят эгоизм и своеволие, то помощи в случае неизбежного красного нашествия им уже не будет, да и выделять значительные средства на восстановление порушенных хозяйств правительство и монарх не станут.
- Сила Дона токмо в единении, - атаман повторил запомнившиеся всем горячие слова молодого генерала, казака по происхождению и по духу, и задумался - старый атаман всем нутром чувствовал, что установлен не долгий мир, нет, на это не стоило надеяться, а краткая передышка. А вот что последует в будущем, можно было только гадать и надеяться на лучшее…
Иркутск
Смотреть на лежащего перед ним человека было страшно - багровое от ожога лицо переползало на покрытые вздувшимися рубцами плечи. На лбу бесы молотьбу устроили, череп весь сморщился и кровавил. Волосы и брови напрочь отсутствовали.
Страх нагоняли выжженные губы, из-под которых выглядывал оскал белых, как у зайца, зубов. Векам досталось в огне капитально - как только глаза не выжгло. На уши, вернее то, что от них осталось, смотреть просто жутко, дрожь до самых пяток продирала. Руки, как распаренные клешни тихоокеанского краба, изломанные, тонкие, покрытые алыми струпьями и обугленной чернотой. Врач и сестра милосердия крутились возле кровати обожженного, накладывая мазь на тело, бинтуя того на манер египетской мумии. Как выжил - непонятно!
Эскулапы в один голос твердили, что сие просто невозможно, с такими повреждениями не живут. А этот смог - как выкарабкался из смертного омута, только на небесах известно. Или в другом месте, противоположном - с мохнатой и суетливой прислугой, что в роли кочегаров там задействована. Но не ему тут судить, у самого грехов не измерить, а Фомин такими муками мог и искупление заслужить. Вот только…
- Память останется, Семен Федотович, никуда не денешь, - прошептал Арчегов, смотря на неудавшегося самоубийцу. Константин не понимал, почему пришел проведать Фомина, но его сюда просто притянуло. Не хотел, но пришел. Зачем, спрашивается?!
Медики повозились у лежанки добрых пять минут, обиходили бывшего генерал-адъютанта и вышли, мельком посмотрев на суровое лицо военного министра, на щеках которого перекатывались желваки. Нет, такую смерть и врагу не пожелаешь, лучше пулю в лоб пустить…
- Любуешься, Костя?
От хриплого голоса Арчегов вздрогнул - зубы обожженного разошлись в подобии улыбки, а глаза горели нечеловеческим огнем. Но не злобным, тут Константин понял сразу. Потому и спросил, смутившись изрядно, слишком неожиданным для него оказалось внезапное пробуждение своего недавнего врага.
- Отнюдь! Размышлял о том, что лучше пулю принять…
- У каждого свой выбор! Свинец был не выходом в моей ситуации, а самым худшим вариантом.
- Это почему же? - Изумление генерала Арчегова от услышанного было искренним. Такого ответа он не ожидал.
- Ты никогда не задумывался над тем, почему самоубийц не отпевают и в освященной земле не хоронят?
- Их души в ад прямиком идут? - Константин высказал первое, что на ум пришло.
- Ага, - хрипло произнес Фомин, соглашаясь. И серьезным голосом добавил: - Тут бы мне и конец полный был. От Мойзеса, что на нитименя, грешного, держит. Вот потому пускать пулю в сердце было нельзя. Слишком многое эта сволочь могла заполучить…
- А огонь что - лучше? - У Константина впервые прорвалось ехидство, неуместное в этой комнате.
- А как ты считаешь? Почему на Западе еретиков на кострах жгли? Да и наша церковь, как мне помнится, тоже к огню в подобных случаях прибегала. А потому, Константин Иванович, что огонь тело еретика сжигает, зато душа, муки адские при жизни перетерпев, шанс попасть на небеса получает, от грехов избавившись. Нет для нее адского пламени…
- Ни хрена себе… - пробормотал под нос Арчегов - рассуждения Фомина показались ему удивительными. А тот, словно не заметив слов собеседника, продолжал говорить, с хрипом выталкивая из горла слова:
- Потому-то я в огонь кинулся, чтоб от Мойзеса избавиться. А он, не к ночи будь упомянут, сразу сообразил…
- Он тебя как-то спас?
Константин Иванович остолбенел от услышанного - в голове просто не укладывалось. Но глазам он привык доверять. Вот он, пример, напротив лежит - выжил ведь, хотя такое просто невозможно. И страшился услышать ответ, сжав свои нервы в кулак. Но все же непроизвольно вздрогнул.
- Да… Спас! Он за себя, падло, старался - я же его по доброй воле хотел за собою утащить. Не вышло… А когда сознание от боли потерял, то он меня вытащил. К жизни вернул…
Фомин замолчал, бессильно откинувшись на подушку и закрыв глаза - долгий разговор его утомил. Константин молча "переваривал" услышанное, находясь в полном смятении.
Его материалистическое насквозь мировоззрение не могло воспринять такого,разум отказывался верить, но, вспомнив взгляд Мойзеса, Арчегов вздрогнул и нахмурился.
- На свете много есть интересного, друг Горацио, - прошептал военный министр и собрался уходить, понимая, что Фомину нужен отдых, а разговор обессилил того изрядно.
- Мы, танкисты, в огне гибнем, а потому грехи свои земные списываем, - в спину глухо ударили тихие слова Фомина. - Прости, что жив остался, это не мой был выбор.
- Да уж, - Константин повернулся, пристально посмотрел на лежащего. Тот взгляда не отвел, усмехнулся через силу:
- Мойзес, наверное, передо мною сейчас писаный красавец? А? Как ты думаешь?
- Это точно, - согласился Арчегов, ничего не приукрашивая. - Но только внешне. У него души нет, ибо совести не имеется. Ты другой…
- Благодарствую на добром слове, - тихо произнес Фомин, и тут его голос словно затвердел: - Как дальше мне жить прикажешь, генерал? Стреляться сам я не буду, а сил новый пожар устроить у меня сейчас нет. Так что тебе это дело на себя брать придется…
- Не торопись. Не придется!
- Почему? Передумал? Вот только я не…
- Ты умер, Семен Федотович, от ран тяжких, что эсеры тебе в мае нанесли. Так и объявлено в газетах. А здесь ты офицер простой, что насмерть в бронепоезде обгорел. Как раз пятого дня взорвался на путях броневагон "Безупречного" - шимоза японская, мать ее! Нестойкая пакость, сам знаешь! Чуть эшелоны не разнесло.
- Ты что творишь…
- Не кипятись, я тут ни при чем. Да и не стал бы такое представление с нашими устраивать ради тебя. - Арчегов говорил зло, вспомнив взрыв на Иннокентьевской - "шпальный" бронепоезд разнесло в клочья да рядом стоящие эшелоны пострадали.
- Прости!
- Бог тебя простит! Потому новую фамилию тебе предстоит выбрать. "Легенду" подобрали - ты немец, воевавший на Восточном фронте, сейчас это легче переносится, и на русскую службу перешедший. Направление на "Блестящий" получишь, командиром. Новенький БМВ, от американцев только полученный. Фамилию и имя сам подберешь, личным кадровиком у тебя буду. И оформлю все документы. На это возможностей у меня хватит.
- Спасибо…
- А я тут ни при чем! Это просьба Мики. Я генерал-адъютанту Фомину гибель Степанова и Михайлова никогда не прощу, хотя понимаю, что вина Шмайсера тут намного больше. Но эту суку я еще достану! Так что, господин капитан Российской армии, оправляйтесь от ран да принимайте матчасть с экипажем. И двигайтесь по железке до славного города Оренбурга. Служить вам России как медному котелку, лишь тогда все прежние грехи отмоете. А в политику больше не лезь, я до сих пор твою кашу расхлебываю!
- А почему именно туда, Константин Иванович?
Тихий голос Фомина дрогнул, и несостоявшийся самоубийца тяжело вздохнул. Последние обвинительные слова явственно хлестнули по его душе всей силою.
Арчегов мстительно усмехнулся, мысленно - совесть гложет, значит, новую жизнь проведет правильнои шанс этот вряд ли упустит. А сам вздохнул с тайным облегчением - добивать он не хотел, хватило урока с монархом. Так что если личные антипатии идут вразрез с государственными интересами, то о них нужно срочно позабыть, еще лучше - напрочь выкинуть из головы.
- Предстоит наступление на Ташкент, будем красных вышибать, если они сами оттуда не уйдут, как договаривались. В Закаспийской области наши далеко продвинулись, эмир Бухарский помогает. С Семиречья туркестанские бригады пойдут. Пора кончать с этим гнойником да порядок там наводить. На это сил у нас хватит, да и воевать, признаться честно, нужно немедленно, момент упускать нельзя!
Краков
- Пся крев!
Начальник Польского государства Пилсудский гневно сдвинул брови, разглядывая карту. Красные стрелы расползались по ней во все стороны, захватив территорию восточнее рек Вислы и Сана. И если бы только это!
- Пшекленты большевики, - облегчился бранью главнокомандующий. Последние сутки приносили известия одно страшнее другого. Давящие душу, ужасные. Одна конная армия красных уже переправилась за Вислу, обойдя по дуге укрепления Модлинской крепости, что москали Новогеоргиевском именовали, которая пока стойко держалась в осаде.
Другая конная армия красных, под командованием бывшего вахмистра Буденного, захватила большой тет де пон, или плацдарм, предмостное укрепление у Демблина, крепости, которую русские называли Ивангородом.
- Куда же они их двинут? - Пилсудский в растерянности взирал на карту, будто пытался найти в ней ответ на постигшие Польшу злосчастия. Еще три месяца назад он представить не мог, что большие конные массы могут самостоятельно вершить судьбу кампании.
В прошлую войну кавалерия ничем себя не проявила - густые линии окопов и пулеметы свели ее роль в боевых действиях на нет. Но не сейчас, когда войск просто не имеется, чтобы столь мощные оборонительные линии, как прежде, отрыть и накрепко удерживать. Промежутки между дивизиями слишком большие, вот и проламывается красная конница, как кабан через редкие камыши - ломая и круша тылы, захватывая обозы, окружая и добивая храбрых жолнежов. Так они и идут, не останавливаясь, на одном дыхании, от Днепра до Вислы.
- Матка Бозка Ченстоховска!
Противопоставить этому натиску нечего. Танки бездарно потеряны, добрая половина из 120 машин, что поставила полякам Франция, досталась большевикам в исправности. Их просто бросили панцерники, оказавшись в окружении и оставшись без горючего.
- Где взять пулеметы? - в отчаянии произнес главнокомандующий и горько усмехнулся: - Негде! Немчура погана!
Данциг бастовал - единственные ворота Польши на Висле были плотно закрыты пруссаками. Спасительница Франция не могла доставить ни ящика патронов, ни одной винтовки. Правда, кое-что перепало с Румынии, но ничтожно мало, и одной дивизии не вооружишь. Но красные прорвались в Галицию, и вскоре и эта единственная животворная пуповина была ими безжалостно перерезана.
Пилсудский отдавал себе отчет - без оружия и боеприпасов, с раздетой и разутой армией он не отстоит свободу Польши. Помощи ждать неоткуда - ближайшие соседи, чехи и немцы, просто ненавидят поляков и злорадствуют над их бедами.
- Ничего, панове. Прикончив нас, Троцкий возьмется за вас, да так, что вы молиться станете. Пся крев!
Новости скверные - в Варшаве заседало правительство Дзержинского, революционного Торквемады. И что ужасно - этот пан не поляк, а литвин, и потому энергичен и умен. Первые декреты вызвали приток к большевикам голытьбы и евреев, ибо их власть пришла. Поляки начали драться с поляками - и война стала превращаться в гражданскую. Что она принесет несчастной Польше?!
- Пся крев!
Пилсудский присел в кресло и задумался. Сейчас он в Кракове, в этой древней столице Польши, здесь, как святыни, находятся усыпальницы ее королей и великих людей. Краков есть последняя надежда страны, и если город падет, государство перестанет существовать. А вместо него появится красный монстр.
Как же выиграть время? Не может Франция с Англией оставить их один на один с Россией! Это будет предательство!
- Пшекленты москали! Зрадники!
Пилсудский с омерзением подумал о белых русских - они, в отличие от союзников, уже стали изменниками, сговорившись с красной сволочью о перемирии и оставив Польшу на растерзание. Как были злобными врагами его несчастной страны эти мерзкие и подлые русские царьки, так ими и остались. Нет, ничего у них не выйдет - русские еще перережут друг друга и подохнут в собственной вони, а Польша воссияет, раскинув свои границы от Одры до Днепра, от Балтийского моря до Черного, как в той клятве - "от можа до можа". И так будет!
- Союзники нам помогут!
Слова Пилсудского прозвучали заклинанием для него самого, именно они за последние дни овладели не только его душой, но и всеми добрыми поляками, впавшими в безнадежное отчаяние. В этом была их последняя надежда.
- Они помогут! Матка Бозка Ченстоховска!
ГЛАВА ВТОРАЯ
И в процессе представленья…
(12 августа 1920 года)
Москва
- Я думаю, товарищ Троцкий, что сибирякам не потребуется месяца для проведения мобилизации…
- Они успеют провести заблаговременно?! Я вас тут правильно понял, Борис Михайлович?!
Троцкий сверкнул стеклами пенсне, по своей привычке и горячности перебив начальника Полевого штаба РККА Шапошникова. Тот взглянул в ответ так, что Льву Давыдовичу сразу же показалось, что над его вопросом усмехнулись, - слишком выразительным был в тот момент взгляд бывшего офицера Российского Генерального штаба. Немое превосходство еще больше разгорячило наркома по военным и морским делам Советской республики.
- Нет, Лев Давыдович. - Шапошников отвечал спокойно, и этот тон не дал выплеснуться ярости предреввоенсовета. - На проведение мобилизации они затратят не менее четырех-шести недель. Но все дело в том, что боевые действия сибиряки и казаки могут начать незамедлительно.
- Как? Не дожидаясь окончания мобилизации? - Троцкий был удивлен, если не ошарашен. - С чего вы так решили?
- Стрелковые бригады Сибирской армии полностью укомплектованы по нормам военного времени, с большим излишком офицерского состава. Их запасные батальоны имеют более чем тройной комплект офицеров и унтер-офицеров. Казачьи части первой очереди всегда боеготовы.
- Вы хотите сказать…
Троцкий осекся, мозг сразу лихорадочно заработал, увязывая концы с концами. Через минуту лицо прояснилось, нарком пришел к определенному, обоснованному выводу:
- Как я понимаю, товарищ Шапошников, сибиряки могут начать войну именно этими кадровыми бригадами и казаками и не ждать, пока в тылу на их основе развертываются резервные дивизии из запасных батальонов, мобилизованных и излишков офицеров. Ведь так?!
- Так точно, товарищ Троцкий, - бывший генштабист посмотрел на наркома с нескрываемым уважением. За долгие месяцы работы он научился ценить его быстрое мышление и почти мгновенное понимание сложившейся ситуации.
- Офицерья много, девать некуда, - задумчиво пробормотал Троцкий и быстро прошелся по кабинету. Остановился напротив Шапошникова, жестом запретив тому встать со стула. Нарком напряженно размышлял:
- Генерал Арчегов обещал выехать в Москву уже завтра. Две недели займет у него дорога. - После долгой паузы Лев Давыдович заговорил без признаков даже малейшей горячности: - И будет ясно, для чего они проводят эти военные приготовления и когда намерены ими воспользоваться!
- Я думаю, товарищ Троцкий, что имеем дело с подобными майским событиям…
- Оставьте, Борис Михайлович, - невежливо перебил военного нарком - так он делал постоянно, показывая им место. Ибо войну вершат политики, а не те, кто мнит себя полководцем.
- В одну и ту же реку невозможно дважды зайти! Тут что-то другое, и не совсем война…
Пауза затянулась надолго - Троцкий закурил, Шапошников терпеливо сносил ползущий по кабинету дым, молча - выкладывать свои соображения было нельзя. Только ожидать того момента, пока сам председатель РВС не спросит его мнения.
- Слишком нарочитая демонстрация тогда имела место, откровенная, в глаза бьющая! Вы не находите?
- Так точно, товарищ Троцкий! Обстрелы велись постоянно и разведка аэропланами.
- То-то и оно. А почему скрытничают? Дивизии расформировали по нашему требованию, а взамен бригады готовят?
Борис Михайлович промолчал - вопрос был слишком риторическим, казалось, что нарком задает его сам себе. А Троцкий, дернув себя за бородку, быстро прошелся по кабинету.
- Военный министр поедет сюда на переговоры. "Дружбу" выказывать? Мы на Висле, а их войска тайком стягиваются к границе?! И нам в спину могут хоть завтра ударить? Нет, я с ним поговорю по приезде, потерплю уж две недели. Хотя бестия этот генерал, право слово. Тут что-то другое…
Троцкий с минуту предавался самым мучительным размышлениям, но неожиданно его лицо прояснилось, и председатель РВС Республики, не попрощавшись, по своему обыкновению, стремительно вышел из кабинета.
Черемхово
- Прошло восемь месяцев, а как все здесь изменилось! Впрочем, как и везде. Надо же… - Генерал Арчегов пристально посмотрел на приземистые станционные здания. Военный министр тяжело вздохнул и уселся за стол, продолжая смотреть в вагонное окно.
Действительно, изменилось - видно, если народ захочет чего-либо добиться, то он это сделает. "Спокойствие и порядок" оказалось не пустой декларацией, а весьма достижимой целью. Хотя способы достижения…
Перед глазами генерала промелькнуло окровавленное снежное покрывало, темная кайма отвалов из угольных шахт, похожих на маленькие курганы - "Черемховская бойня" оставила на его сердце незаживший рубец. Нет, он отнюдь не сочувствовал тем сотням убитых, что легли под пулями и штыками маньчжурцев. Именно здесь он впервые с пронзительностью понял, что такое революция, в том первом, самом разнузданном виде, первобытном - в котором началась.
Здесь, в этом городке, время будто замерло в октябре семнадцатого, а потом бешено пошло вперед с первого дня года двадцатого. Почему так произошло в "царстве победившего пролетариата", Константин Иванович отнюдь не сразу разобрался, только прочитав сотни документов и опросив десятки живых свидетелей, осознал со всей горечью, какая же она была на самом деле, эта пролетарская революция.
Уже в ноябре 1917 года черемховские шахтеры дружно решили, что теперь пришла их власть, "рабочая", а потому нужно жить так, чтоб губы в табаке, - трудись поменьше, получай побольше, и желательно совсем не вкалывать до обильного пота "гегемону". И цены на уголь моментально взлетели до небес, опрокинув расчеты рентабельности.
И без того слабую сибирскую промышленность просто парализовало. По таким безумно завышенным ценам даже железная дорога отказалась покупать жизненно необходимое топливо. Одновременно с этим и на других предприятиях рабочие пришли к тем самым выводам - и экономика Сибири просто рухнула, как пьяный мужик в канаву, уже в самом начале весны восемнадцатого года.