Джим Салливан считал себя неудачником с тех самых пор, как завербовался во флот. Старший сын преуспевающего дублинского лавочника, в карманах всегда звенит несколько шестипенсовиков на мелкие расходы... нет же, дернула нелёгкая наслушаться рассказов родного дяди о прелестях морской службы. Даже из дома ради этого сбежал, болван! И где теперь тот дядя? Наверняка балтийские селёдки в Финском заливе знают об этом, но никому и никогда не расскажут. И романтика дальних странствий куда-то сбежала, окатив на прощание вместо обещанного лёгкого ветерка солёной, холодной, и до ужаса мокрой водяной пылью весенних штормов.
Из похода в Россию вернулся живым, тут грех жаловаться на судьбу. Но вид постоянно блюющего матроса настолько возмутил подверженного той же самой морской болезни адмирала Нельсона, что по возвращению в Англию Джима пинками вышибли с флагманского линейного корабля на третьесортный фрегат. А тут и плата пониже, и харчи пожиже, и вообще... кулаки у морских пехотинцев потвёрже.
Да не хотел он вовсе воровать те башмаки! Хорошие такие башмаки, из толстой кожи, на тройной подошве, пряжки серебряные... Нет, сразу же бить бросился, изверг! А теперь и слова поперёк не скажешь – проклятый забияка оказался целым бароном и тут же получил должность артиллерийского офицера. Ну как же... приятель сержанта Симмонса, того ещё зверя. И остальных своих дружков пропихнул – куда ни плюнь, везде немцы командуют.
И не только командуют – крепко ухватили экипаж за глотку, полностью перекрыв не только воздух, но и маленькие радости, позволяющие несколько скрасить тяготы флотской службы. Не все, впрочем, перекрыли, и сейчас Джим пытался разведать безопасную дорогу к одной из них, охраняющейся морскими пехотинцами строже крюйт-камеры.
Про маленькие радости, конечно, образно говорится... на самом деле это несколько огромных дубовых бочек, тщательно запрятанных в трюме. И ни в коем случае не с яблоками, как забавно пошутил в своём произведении господин Роберт Льюис Стивенсон – подобных глупостей на военном корабле не предусмотрено. Нет, монументальные изделия бристольских бондарей хранили драгоценный дар барбадосских сахарных плантаций – великолепный ром, молоко настоящего моряка. И при определённой ловкости можно было пробраться к заранее просверленной дырочке в пузатом деревянном боку, и через соломинку сцедить в прихваченную кожаную флягу пинту-другую. Не забыв, разумеется, вдумчиво и тщательно продегустировать напиток.
Процесс под названием "сосать обезьяну" требовал особой осторожности, ведь в случае поимки шкуру спустят плетями, и обычно поход за выпивкой поручался именно таким неудачникам, как Салливан. Даже если и расскажет во время наказания, что действовал по чужому принуждению, то кто же поверит известному врунишке и вору?
Самым трудным оказалось выбраться из орудийной палубы, где подвешен гамак Джима, и проползти под настоящими койками (с настоящими соломенными тюфяками!) в кубрике морских пехотинцев. Так уж заведено, что они, не тюфяки – пехотинцы, служат щитом и стеной между офицерами и командой. Как выяснилось, не такой уж непреодолимыми. "Геркулес" мягко переваливался с борта на борт на атлантической волне, и некоторый шум при передвижении всегда можно было принять за стук перекатывающихся при качке башмаков. Эти сволочи могут себе позволить спать разутыми! И жалко, что у них нет так понравившихся серебряных пряжек.
Вот и долгожданный трап, ведущий вниз, в надёжную темноту. Его, правда, охраняет здоровенный немец с рыжими усами, но разве кто сможет тягаться в пронырливости с настоящей "пороховой обезьяной"? Ползком, старательно уходя от пятна света, отбрасываемого качающимся фонарём... теперь застыть и затаить дыхание... не двигаться...
Часовой лениво скользнул взглядом по куче рваных джутовых мешков (какая сволочь их тут бросила?), зевнул, и отвернулся. Салливан крепко стиснул зубы, придерживая завязки придуманной им самим накидки, и пополз дальше, пользуясь благоприятным моментом. Трап предательски скрипнул, но звук тут же потерялся в сотне других скрипов, всегда сопровождающих движение корабля.
И вот, наконец, ОНО – заветное и долгожданное отверстие в бочке, искусно заделанное предыдущими визитёрами, но легко обнаруживаемое даже на ощупь. Особенно если знать, где искать. Нажать пальцем... затыкающий дырку чопик проваливается внутрь... не беда, в кармане есть ещё один, вырезанный точно по образцу. Другая рука нашаривает спрятанную в щели переборки длинную соломинку – есть!
Сначала долгий-долгий глоток, насколько хватает дыхания и места в желудке, потом чуть отдышаться и припасть ещё. Тёплая волна зажигает в брюхе жаркий и уютный огонь, распрямляются уставшие за день ноги, перестают болеть разбитые кулаками барона фон Тучкофра губы и нос...
Барона? Кто сказал, барона? Везде мерещится голос этого злого артиллерийского офицера. Нет, не мерещится... отчётливо слышно, как часовой у трапа отдал рапорт на незнакомом языке, вот темноту трюма чуть раздвинуло тусклым светом масляного фонаря, и застучали башмаки. Те самые башмаки из толстой кожи, на тройной подошве, с серебряными пряжками. Джим перестал двигаться и забился в узкий промежуток между бочками, куда не пролезли бы и отощавшие корабельные крысы. Сердце колотится громко, остаётся только молиться, чтобы проклятый барон не услышал этот грохот... И зубы начинают сами собой выстукивать джигу. Но что оказалось самым страшным – фон Тучкофра сопровождал донельзя довольный сержант Симмонс.
Чёртов вербовщик бросил короткую непонятную фразу, барон ответил, и оба рассмеялись со столь гнусным видом, будто вознамерились довершить дело, незаконченное Гаем Фоксом. Потом сержант извлёк откуда-то из рукава длинный стилет и принялся ковырять пробку у одной из бочек. Вот гадина! Тут собственной шкурой рискуешь, дрожишь, ползком пробираешься в темноте ради нескольких глотков рома, а эта скотина может в любой момент спуститься в трюм и налакаться в полное удовольствие.
Но вот почему он не хочет налить из бочки с краном, как все нормальные люди? Сам Джим так бы и сделал, только расположена она на самом проходе, и в случае чего оттуда быстро не улизнёшь. Её что, уже всю выпили? Негодяи...
Еле слышный скрип, и сразу за ним – стук упавшей на палубу затычки. Слава создателю, она улетела в проход – барон и сержант одновременно повернули туда головы, и это позволило Салливану отползти в темноту. Но что же они делают? Ведь для людей... убийцы... Джим с ужасом наблюдал как фон Тучкофр вылил в ром содержимое большой фляги и не мог даже крикнуть. И не столько от чувства самосохранения, сколько от перехватившего горло спазма. А немец и предатель Симмонс тем временем принялись за следующую бочку – один сноровисто выковыривал пробку, а второй добавлял отраву. Работа спорилась... Торопятся гады! Ну ничего, зато из-за этой спешки они так и не заметили Салливана, с каждым удобным моментом отползающего всё дальше и дальше в спасительную темноту. Но вот, наконец, закончили страшное дело, и сержант произнёс по-немецки:
– Pizdets kotionku, bolshe srat ne budet!
– Budet-budet! – откликнулся барон и опять оглушительно рассмеялся.
Салливан не знал немецкого языка, но действия злоумышленников сопровождались настолько гнусными ужимками и репликами самых зловещих интонаций, что сомнений не оставалось – на корабле заговор! И как теперь поступить, чтобы остаться живым? Сообщить капитану? Бесполезно – он намертво завяз в паутине, сплетённой сержантом, и даже если захочет что-либо предпринять, то ему не позволят новоявленные офицеры. Или всё же попытаться? Да, наверное так и нужно сделать. А вот если не получится, тогда стоит предупредить команду.
Команда... Джима передёрнуло, и от неприятных воспоминаний холодок пробежал по спине. Да пусть сдохнут уроды, не жалко! Значит, решено, в первую очередь к капитану Винсли!
И снова пробираться по всему кораблю, где ползком и на четвереньках, а где и рискуя подняться в полный рост. Выпитый ром придавал силу, решимость, желание поквитаться с отравителями добавляло осторожности, и очень скоро Джим Салливан оказался у дверей капитанской каюты. Вот только как попасть внутрь, если часовой, охраняющий покой сэра Чарльза, сторожит бдительно и не выпускает из рук ружьё? Морской пехотинец из недавно набранных немцев, чёрт бы его побрал! Исполнительный и глупый, как вся его нация.
Эх, была не была! Главное, погромче топать ногами, чтобы болван услышал заранее и не выстрелил от неожиданности.
– Кто идёт? – часовой говорил по-английски с большим трудом, потому добавил на своём наречии. – I kakogo khrena nado?
– Извините, господин, – Салливан старался не повышать голос. – Сегодня моя очередь выносить капитанский ночной горшок.
– И что? – немец пожал плечами и произнёс вовсе непонятное. – Dristuny, bliad!
– Вы меня пропустите? – Джим изобразил на лице страдание, почтение и страх перед наказанием, но не был уверен, что это произвело должное впечатление. – Если я не вынесу горшок, меня забьют плетьми.
– Проходи, здесь не заперто.
Действительно, сэр Чарльз настолько проникся доверием к морской пехоте, что перестал задвигать засовы на двери. Все три. И один крючок.
– Спасибо! – Салливан растянул губы в благодарной улыбке, поклонился, и проскользнул в каюту. А вот он уже не забыл запереться крепко-накрепко. И огляделся...
Капитан Винсли крепко спал прямо за столом, и не упал вниз при качке только из-за широко расставленных локтей. А уснул он, скорее всего, совсем недавно – сладковатый запах табака ещё не успел выветриться. Странное что-то курит сэр Чарльз... И совсем не реагирует на прикосновение к плечу.
– Проснитесь, сэр! Беда! – в ответ лишь невнятное мычание, да губы во сне скривились в презрительной усмешке. – Нас предали!
– Ты долго там будешь возиться, pridurok? – нетерпеливо крикнул часовой и для убедительности ударил в дверь. – Забирай какашки и проваливай!
Капитану шум не помешал, только заставил вздрогнуть и похлопать рукой по столу в поисках стакана.
– Одну минуточку, мастер! – откликнулся Салливан. – Уже ухожу!
А сам схватил ближайшую бутылку из намертво закреплённого к переборке погребца. Здесь уж точно не отравлено, а когда ещё придётся попробовать настоящий бренди... Или что здесь, виски? Тем лучше.
Джим сладко посапывал, обняв ноги капитана Винсли, и в красочных снах видел себя великим героем, которого Его Величество посвящает в рыцари, производит в адмиралы, награждает орденом Бани и назначает архиепископом Кентерберийским. Все женщины старой доброй Англии, Шотландии и Ирландии визжат от восторга, бросают в воздух чепчики, и стараются забраться в постель к спасителю Британии, сравнявшемуся славой со святым Георгием. И даже Элли старается бесплатно – та самая шлюха Элли из Ярмута, что не брала дороже полпенни за свои сомнительные услуги. А негодяи немцы во главе с сержантом Симмонсом только завистливо роняют слюни (вот бы захлебнулись!), и колотят ногами в дверь роскошного будуара с требованиями поделиться добычей. Обойдётесь, сволочи!
– Может быть сломать тут всё к чёртовой матери, Александр Андреевич? – предложил Фёдор Толстой, прибежавший вместе с Тучковым на крик часового. – Никита, они давно заперлись?
Красногвардеец Бутурлин достал из кармана луковицу часов и щёлкнул крышкой:
– Поболее сорока минут, Фёдор Иванович.
– Точно говорю, надо дверь вышибать.
– Погодите, – командир батальона придержал Толстого за руку. – Погодите, господин гвардии старший лейтенант.
– Куда уж годить-то? Чем могут заниматься капитан и матрос в запертой изнутри каюте почти целый час?
– Фёдор, – хмыкнул Тучков. – Давайте не будем обсуждать традиции британского флота, тем более они нас не касаются никоим образом.
– Традиции?
– Вы не знали? Впрочем, оставим эту тему...
***
– Почему же оставим, Александр Андреевич?
– Всё, я сказал! Меня другое интересует...
– Что, господин полковник?
– Фёдор! – произнёс Тучков с укоризной.
– Виноват, Александр Андреевич, исправлюсь. Зарапортовался совсем.
– Вот видишь... излишнее чинопочитание, особенно в боевой обстановке и приближённой к ней, не только вредит быстрому взаимопониманию солдат и командиров, но и явно указывает на скрываемую вину чрезмерно усердного подчинённого.
– Изрядно сказано.
– Это не я сказал, неуч! Когда в последний раз изволили читать "Общевойсковой Устав", Фёдор Иванович? Молчите, господин гвардии старший лейтенант? – Тучков пригладил пышную, чуть волнистую шевелюру. – А мне потом граф Аракчеев всю плешь проедает.
– Какая же вина, тем белее скрытая? – запоздало удивился Толстой.
– Да? А почему же тогда капитан Винсли не спит, а занимается чёрт знает чем? Кто ему табак готовил?
– Я сам и готовил, Александр Андреевич, – протянул Фёдор обижено. – Чистейший кашмирский опий, между прочим. По половине шиллинга за унцию.
– А бутылки?
– Вместе с Ванькой Лопухиным весь погребец зарядили.
– Тогда почему не подействовало? Вы хоть понимаете, Фёдор Иванович, насколько важна завтрашняя встреча с "Забиякой"?
– Так и сохраним в тайне, чего переживать-то? Команде с утра тройную порцию рома выдадим и...
– Вроде двойную хотели?
– Для надёжности. Вдруг опий в самом деле негодящий попался? А с тройной порции до следующего дня проспят, уж как пить дать. Кстати, насчёт пить... Винсли, как проснётся, обязательно похмеляться станет, а на старые дрожжи...
– Ладно, будем считать, что так оно и произойдёт. Но на всякий случай второй часовой у дверей не помешает.
– Ивана Лопухина и поставлю.
В предрассветном тумане "Геркулес" вывалился из походного ордера английской эскадры и ушёл в сторону португальского берега, где и лёг в дрейф, поджидая крадущегося по пятам "Забияку". И когда солнце наконец-то разогнало унылую мглу, оставив лишь лёгкую дымку, засвистели унтер-офицерские дудки, приказывая команде построиться на баке.
– Ну и рожи, – пробормотал себе под нос полковник Тучков, прохаживаясь перед английскими моряками. Те напряженно затаили дыхание, так как насупленные брови немца внушали опасение и не сулили ничего хорошего. Да и что может ждать простой матрос от офицера? – Смирно, ленивые свиньи!
Многие вздохнули с видимым облегчением – если командир заговорил на понятном языке, то есть надежда на то, что гроза пройдёт стороной. Но следующие слова барона оказались настолько невероятными, что прозвучали подобно песне эльфов из волшебной сказки:
– Кто хочет рому?
Тишина... кто-то не поверил своим ушам, кто-то решил, будто немец ошибся из-за плохого знания языка, а самые опытные – приняли вопрос за изощрённую издёвку.
– Повторяю, кто хочет рому? – Тучков сплюнул на свеженадраенную палубу и продолжил. – Свиньи! Наш капитан немного приболел, поэтому именно мне выпала честь от имени Его Величества сделать вам предложение. Нужны добровольцы для тяжёлой и опасной работы, работы за звонкую монету, между прочим. Согласившиеся, прямо сейчас получают гинею задатка и полную кружку доброй выпивки! Кто не обманет надежд и ожиданий Его Величества, уроды?
Согласились все – уж больно заманчиво смотрелся золотой кружок в руке лейтенанта фон Тучкофра. А что до тяжести и опасности... так наверняка вербуют в десантную партию для высадки у французской Булони. Пусть... Коротышка-узурпатор с его гвардией нисколько не страшнее службы во флоте Его Величества. Чужой солдат, в отличие от своего офицера, может и промахнуться, а если и попадёт, то всего лишь убьёт. К тому же идущим в первых рядах достаются лучшие женщины и самая богатая добыча.
На палубу вынесли стол, за которым с пером и бумагой расположился старший штурман зу Пкофф, рядом с ним поставили окованный железом сундучок под охраной двух морских пехотинцев, и дело пошло. Первый же матрос, смело оттиснувший испачканный чернилами палец на чистом листе, сразу получил гинею и полную кружку рома.
– Проходи, не задерживай! – Прикрикнул надзирающий за порядком сержант Симмонс. – Следующий!
Через четыре часа полковник Тучков мрачно наблюдал за погрузкой спящих англичан на русский корвет "Забияка", для маскировки пришедший под флагом Северо-Американских Соединённых Штатов.
– Нехорошо как-то получилось.
– Зря вы так, Александр Андреевич, – прибывший с пополнением гусарский полковник Бердяга сомнений Тучкова не разделял. – Обыкновенная военная хитрость, не более того. Или вы предпочли бы отправить их всех в царство Нептуна с перерезанным горлом? Государь не одобряет ненужного кровопролития.
– Может быть, может быть...
– Не может, а так оно и есть! В чём мы обманули этих людей? Работа на уральских золотых приисках действительно трудна и опасна, а подписав контракт вольнонаёмного рабочего, они будут пользоваться всеми привилегиями свободного человека. Пусть через десять лет, но будут! Кстати, я бы и капитана туда же отправил.
– Нет, Иван Дмитриевич, сэр Чарльз нам ещё понадобится в качестве визитной карточки. Или вы сами собираетесь присутствовать на совещаниях у адмирала Нельсона?
– Думаете, будто сэр Горацио не заметит состояние капитана? Злоупотребление опием довольно трудно скрыть.
– Зато им легко объяснить некоторые странности в поведении. Нам ведь всего-то и нужно, чтобы Винсли продержался четверть часа. А там...
Бердяга на слова Александра Андреевича недобро усмехнулся и помянул нехорошо Товия Егоровича Ловица, автора очередного дьявольского изобретения. И если бы только этого изобретения – то, что сейчас перегружали с "Забияки" на "Геркулес", вряд ли можно назвать произведением гуманной человеческой мысли. Интересно, когда помощник графа Кулибина в последний раз ходил в церковь? И ходил ли вообще?
– Мишка, уйди оттуда к чёрту! – Иван Дмитриевич отвлёкся от размышлений и погрозил кулаком гусару Нечихаеву, помогавшему тащить длинный деревянный ящик, выкрашенный в тёмно-зелёный цвет. – Если ещё и эти разберёшь!
– Да я только хотел... – полковой воспитанник, на ходу примерявшийся к замку на крышке, отскочил в сторону. – Я вообще ничего не хотел, господин полковник!
Глава 5
Император всех французов пребывал в самом скверном расположении духа, и развеять дурное настроение не мог даже шумевший и искрящийся неподдельным весельем бал. Или хандра наступила именно из-за этого бала, даваемого в честь очередного прибытия в Париж посланника русского царя? После каждого разговора с хитрым одноглазым фельдмаршалом Наполеон чувствовал себя обманутым и обокраденным. Кутузов с видимым удовольствием принимал участие в устраиваемых празднествах, в неимоверных количествах употреблял коньяк с шампанским, волочился за женщинами с неизменным успехом, убивал на дуэлях ревнивых рогоносцев, и всё обещал, обещал, обещал...