6
Елизавета оказалась девушкой непростой. На первый взгляд. Хотя Смотритель с большим пиететом относился к своему первому взгляду: тот его редко обманывал.
Невысокая (даже для этого века отнюдь не гигантских людей), стройная, смуглая (видимо, от природы, да и нынешнее и английское солнышко вполне могло личико подкоптить), темные, почти черные (ну не может быть таких в природе!) глаза и светлые (а такого несочетаемого сочетания уж точно в природе быть не может!) волосы. Маленькие узкие кисти рук с аккуратными, красивой формы ногтями. Замечательные (опять же для этого века) зубы: белые, ровные, может, разве чуть крупноватые для нее. Платье с мягким лифом, юбка, падающая свободными складками - никакого корсета, столь любимого уже знатными дамами. На голове чепчик, не скрывающий, однако, волос.
Горожанка? Несомненно. Дочь купца? Да. И, судя по платью, весьма состоятельного. Но дочь ли?.. Уж чья-то - несомненно, а вот насчет купца…
- Это Елизавета, - представил гостью Уилл. - Она - воспитанница мэтра Колтрейна, известного ученого и естествоиспытателя. А это Франсуа Легар, граф Монферье. Из Франции.
He дочь купца. И уж явно не жена его. И скорее всего ничья не жена. Воспитанница ученого. А кто отец?..
- Здравствуйте, ваша светлость, - сказала Елизавета. Голос у нес был чистым и звонким, как у ребенка. - Я много слышала о вас от Уилла. Спасибо вам за то, что вы принимаете такое большое участие в его судьбе.
Смотритель непонимающе взглянул на Уилла.
- Я рассказал ей о нашей работе, - извиняющимся тоном произнес Уилл. - И прочел все, что вчера написал… Ты же не запрещал мне, не приказывал молчать…
Не приказывал, верно. Просто советовал помалкивать. Потому что не хотел, чтобы над актером смеялись, ибо знающие Уилла вряд ли поверили бы такой непредсказуемой метаморфозе, с ним случившейся. А неверие убежденному - повод для смеха над ним. Аксиома… А вот вам - знающая, которая поверила. Похоже, ни на миг не усомнилась… Только в чем не усомнилась? В проснувшемся таланте Шекспира, который (талант, а не Шекспир) спал так крепко, что о его существовании никто и заподозрить не мог? Или в чуде, легко свершенном никому не известным французским графом, которое разбудило крепко спящего?..
- Здравствуйте, Елизавета, - сказал Смотритель. - И как же вам то, что Уилл вчера написал?
- Мне понравилось, - ответила девушка. - Это живо и увлекательно. Как вам удалось?
- Что именно? - не понял Смотритель.
Ему было простительно: он ни на миг не прекращал мен-то-связи с подопечным, а держать ее и параллельно понимать темные намеки и недомолвки - это не под силу даже специалисту Службы Времени. Увольте.
- Как вам удалось не только увидеть в Уилле способность писать пьесы, но и разбудить ее?
Даже терминология та же, что и у Смотрителя. Впрочем, чему удивляться: очень житейская терминология: что спит, то, в принципе, вольно разбудить. Так почему бы это не сделать заезжему графу? Заезжие замечают больше, чем свои: глаз не замылен. Вот и Уилла граф заметил…
- Да как-то так, знаете… - Не объяснять же ей всерьез про менто-коррекцию! - Показалось что-то такое… Заставил работать. А он - вон как…
Странно, но Смотритель чувствовал себя рядом с гостьей не то чтобы неуютно, но все же как-то не по себе. Как будто Она его просвечивала. Как принято говорить в таких случаях: Видела насквозь. И это в своем-то доме!
- В пьесе есть девушка, Катарина. - Елизавета не прекращала просвечивания: у нее оказалась странная для женщин века Шекспира (опять приходится придираться к ни в чем не повинному веку!) манера смотреть собеседнику прямо в глаза и не отрывать взгляда. Колючая манера. - Уилл почему-то считает, что она должна быть похожа на меня.
- Вы тоже строптивы, как Катарина? - поинтересовался Смотритель.
Ему, как ни странно, становилось интересно. А просвечивание… Да что просвечивание! Эффект пристального взгляда, тяжелое наследие воспитателя-естествоиспытателя, извините за невольную рифму. Он там лягушек гипнотизирует, а воспитанница - людей.
- Вот уж нет, - засмеялась Елизавета. Хорошо засмеялась, открыто. А глаз по-прежнему не отводила, естествоиспытательница, колола черными. - Но Уиллу хочется так считать. Почему бы и нет?
- И в самом деле, почему бы и нет? - выпустил Смотритель в пространство вопрос. Он тоже не отводил взгляда от Елизаветы и в то же время не забывал держать связь с Уиллом, поскольку его профессия была сродни профессии папы-ученого. Но хотелось что-то одно прекратить, поэтому предложение девушки оказалось кстати. - Тогда продолжим. - Садитесь, Елизавета. - Он пододвинул ей еще одно кресло с прямой спинкой, в которое она уселась, как в родное. А других-то она и не знала. - Начали, Уилл. Как ты собираешься проверять реплики Катарины с помощью Елизаветы? Напишешь и прочтешь ей?
- Нет, - ответил Уилл, усаживаясь за стол, - я буду при думывать реплику Петруччо, произносить ее, а Елизавета - говорить за Катарину.
Что же получится, подумал Смотритель, если они начнут Творить на пару? Менто-связь может быть только с одним… Впрочем, в чем риск-то? Ну ответит Елизавета Уиллу… нет, не Уиллу, конечно, а Петруччо… но это будет именно Елизавета. А Уилл отдаст ее слова Катарине, но - изменив их строй, точнее - перефразировав, сделав ритмически четким. Как Шекспиру и свойственно. Нормально.
- Начали, - повторил Смотритель,
День добрый, Кэт, - начал Уилл, глядя на Елизавету. - Так вас зовут, я слышал?
- Вы слышали? - абсолютно естественно, неподдельно удивилась Елизавета. - У вас неважный слух. Меня здесь на зывают Катариной.
Она сама поймала мелодику шекспировского стиха! Сразу! Влегкую!..
Впрочем, что удивительного, оборвал вспыхнувший восторг Смотритель, Уилл читал ей первый акт. Восприимчивая девушка, видимо, образованная, почему бы и не войти в несложную мелодику…
- Да полно вам! - сказал, как отмахнулся от мухи, Уилл. Даже рожу соответствующую скривил. - Зовут вас просто Кэт… Да, милой Кэт… Ах нет, строптивой Кэт! Но все равно - прелестнейшей на свете… - Менто-связь работала, как часы, коррекция осуществлялась в заданных параметрах: Уилл сейчас был итальянским ловеласом Петруччо, что и требовалось Смотрителю. Но вот что не требовалось, а возникло: он, даже не актер, а актеришка, вполне мог бы выйти сейчас на сцену вот с этими словами и сорвать такие аплодисменты, которые не снились даже самому Бербеджу! - Кэт - кошечка. Кэт - мятный леденец… Узнай же, моя лакомая Кэт, как превозносят в Падуе твои любезность, кротость, ласковый характер - хоть стоишь ты неизмеримо больше!.. Я, к слову, здесь - чтобы тебя посватать…
Смотритель так развернул кресло, чтобы одновременно видеть и Уилла, и Елизавету. И он увидел, как она отвернулась от собеседника (от Петруччо!) и посмотрела на графа. Казалось, ей понадобился свидетель (зритель?) ее игры. Тоже актерской. Хотя нет, не игры: абсолютно искреннее изумление читалось в ее взгляде.
- Он двинулся! - сказала она графу. Ему, ему! Снова по вернулась к Петруччо, спросила: - Кто двинул вас сюда? Пусть выдвинет обратно… Вижу я, что можно вас передвигать.
- Как-как? - тоже вполне искренне не понял Петруччо, точно попав в текст шекспировского канона.
Или все-таки Уилл?.. Смотритель не был готов к ответу.
- Как этот стул. - Она показала пальчиком на стул, на котором сидел Уилл.
Или все-таки Петруччо?..
- Садись же на него… - Уилл легко (менто-коррекция или уже сам?) преодолел мгновенную заминку и вернулся к роли Петруччо-обольстителя.
- Таким ослам, как ты, привычна тяжесть, - хладнокровно сообщила Елизавета.
Странно, но Смотритель воспринимал ее только как Елизавету. Никакой Катарины в кабинете не было. Или Шекспир прав и Елизавета действительно похожа на героиню пьесы: Уилл сразу понял это, когда услышал от Смотрителя вариант названия.
- Вас, женщин, тяжесть тоже не страшит… - осторожненько произнес пошлость Уилл.
- Ты про меня? - удивилась Елизавета. Пошлость ее не покоробила. Мотнула головой: - Ищи другую клячу!
- О, я не столь тяжел, как видишь ты. А я что вижу? Ты легка, как пчелка.
- Да, я легка. Но не тебе ловить…
Это случилось впервые! Никогда прежде менто-коррекция так скоро и убедительно не превращалась в жизнь. Всегда требовалось некоторое…
(и часто - немалое)…
время, чтобы разбуженный дар стал стабильным, не требующим прямой менто-связи. Смотритель надеялся, что время его постоянного пребывания рядом с Шекспиром когда-то прервется и он станет работать только на создание Мифа и на поддержку его. Но и потом Смотритель должен будет жестко следить за творчеством Уилла (или Потрясающего) и за развитием Мифа, то есть за действиями всех людей, Миф созидающих - вплоть до финала. Ведь придет же он когда-то, финал!..
Но что тебя так вздрючило, Смотритель? Шекспир послушно и успешно (как всегда) сидит на связи, Шекспир - в роли, ничего экстраординарного, нет повода для беспокойства. Но он, повод, все-таки есть. И он, повод, - это она, и она - сама…
Смотритель произнес мысленно неловкую, корявую фразу, остановился, вернулся мыслью в кабинет: потом додумаем, позже, позже…
А герои пьесы уже завершали фехтование, обменивались последними уколами, шпаги еще посверкивали, звенели, но был виден финиш.
- Могла ли в роще выступать Диана так царственно, как в этом зале Кэт? - Уилл обвел рукой кабинет: тот был именно залом для него сейчас. - Ты стань Дианой, а Диана - Кэт. Кэт станет скромной, а Диана резвой…
- Да где таким речам вы научились? - Он так поразил ее, что она перешла на "вы".
- Экспромты - от природного ума, - ответил Уилл и посмотрел на графа.
Граф согласно кивнул: ясно, что от ума, от чего ж еще! Не от менто-ж-коррекции, право слово…
- Природа-мать умна, - задумчиво сказала Елизавета, - да сын безмозглый.
- Я не умен? - удивился Уилл.
- Пошли бы лучше спать… - Тоска прозвучала в голосе: устала Елизавета от пустого перекидывания словами. От фехтования устала. Не с Уиллом, которого скорее всего Елизавета любила, - с Петруччо, который был мерзок Катарине.
- Я собираюсь спать в твоей постели… - Уилл-Петруччо явно понял, что встреча завершается, и тон его стал деловым и наглым. - Оставим эту болтовню. Короче, отец тебя мне в жены отдает. В приданом мы сошлись, а потому поженимся, ты хочешь иль не хочешь. Клянусь судьбой, которая дала узнать тебя и твой характер скверный, - ни за кого другого ты не выйдешь! Рожден я, чтобы укротить тебя и сделать кошечкой из дикой кошки, обычной милою, домашней киской. Я должен мужем быть твоим - и буду!.. - Уилл замолчал, переводя дыхание.
Елизавета смотрела на него с сожалением.
- Входит Баптиста, - тихо-тихо сказал Смотритель.
Автоматически сказал. Из подсознания чертиком ремарка выскочила.
Но Уилл поймал чертика.
Он услышал бы Смотрителя, даже если б тот просто что-то подумал - про себя: менто-коррекция продолжалась.
- Вот твой отец, - устало сказал Уилл. - Отказывать не вздумай.
- Стоп! - Смотритель хлопнул в ладоши, прерывая не то спектакль, не то жизнь (потом разберемся!), а точнее, просто менто-связь прерывая. - Уилл, ты ни слова не записал.
- Я все помню, - ответил Уилл.
Тоже устало ответил - как и секунду назад Петруччо. И это было странным (как многое, как почти все здесь!), потому что менто-коррекция (когда менто-связь завершалась) не вызывала у объекта усталости, не должна была вызывать - и по теории, разработанной учеными (естествоиспытателями, разумеется…) Службы, и по практике, накопленной Смотрителем.
- Запишешь?
- Да, сейчас. Попить бы сперва…
Кувшин с морсом - на столике в углу. Кэтрин варит вкуснейший морс. Елизавета, вам тоже?
- Спасибо, ваша светлость, я не хочу пить. Я совсем не устала.
Она тоже заметила усталость приятеля.
Смотритель взглянул на часы (бронзовая колонна, бронзовый венок на ее вершине, внутри венка - розовый циферблат с двумя стрелками-цветками): едва ли час прошел, как появилась Елизавета и началась Игра…
Он так и произнес мысленно - с прописной буквы, потому что работа для него всегда была Игрой, в которой он, Смотритель, играл роль режиссера, автора, разводящего или водилы (как это называлось в его детстве), а остальные слушались водилу и точно следовали его воле и разуму. Так положено, таков порядок.
А пришла эта девушка и - порядок нарушился.
Вопрос: выходит, случился непорядок?
Ответ: да ничего подобного! Просто она внесла в Игру свой порядок, не запланированный Смотрителем (или водилой), но разве результат этого маленького действия Игры чем-то расстроил Смотрителя?
Результат - нет, не расстроил. А вот ход Игры…
Елизавета и на второй взгляд оказалась совсем не простой девушкой…
Но кто она такая - Елизавета? Почему она так легко и непринужденно вошла в не свою Игру, сама вошла…
(пусть ранее вырвавшаяся фраза про "она - сама" была куда как корявой, но она была и точной!)…
и сама сделала (легко и непринужденно) то, для чего Шекспиру понадобилась надежная и десятками раз проверенная менто-коррекция?
Откуда она взялась, милая Дюймовочка? Откуда у нее дар сочинительницы, которого быть не должно по определению? Где в этом веке женщины - пишущие, поющие, играющие на театре или на музыкальных инструментах? Где женщины-естествоиспытатели (как привязался термин!), философы, воины?.. Нет их опять же по определению! С сотворения мира в истории сохранилось едва ли два-три десятка женских имен (феминистки всех стран, извините!) - царица Савская, Клеопатра, Сафо, вот Елизавета, разумеется, Первая Английская, Екатерина Вторая Российская… Список и вправду недлинный: женщины - дела, мужского дела!..
Кого забыл? Кого-то наверняка в спешке не вспомнил.
Но остальные (тоже великие и знаменитые - праматерь Ева, Суламифь, Нефертити, Ярославна на городской стене, Пенелопа с луком мужа тоже на стене - этим-то несть числа!) - они тоже знамениты, но - именно своей женственностью, женским призванием, женским умом, женскими подвигами…
Елизавета-рядом-сидящая - из чьего ряда?
И pardon за невольный каламбур; из чьего рода? Судя по простой одежде - не из высокого. Воспитатель у нее - ученый, а отец кто? Все-таки купец, которого что-то связывает с неведомым Смотрителю ученым по фамилии Колтрейн? Или это "что-то" всего лишь - деньги? Воспитателя-то можно нанять…
У меня еще будет время проанализировать ситуацию с "третьим лишним", решил Смотритель. Ее непременно надо проанализировать, расчленить на фрагменты, понять: почему я вдруг (вдруг!) обронил инициативу и стал ведомым… хотя и не перестал быть ведущим. Позже, потом…
- Гениально! - как и вчера, подвел итог Смотритель. Добавил: - Супер!
И не соврал. Он имел в виду не столько текст, который сейчас Шекспир торопливо заносил на листы, забыв и о Смотрителе, и о Елизавете…
(хотя на слово "Гениально!" оглянулся коротко, зыркнул довольным глазом)…
но в первую очередь гениальность действия, когда пьеса рождалась на лету, искрясь и разбрасывая пышные фейерверки. И ведь текст-то, текст - он был куда ближе канону, нежели вчерашний, а у Елизаветы - так и вовсе идентичный. Ну почти идентичный. Это-то как объяснить?
Да ничего пока объяснить не получалось…
- Расскажите о себе, Елизавета, - вежливо попросил Смотритель, пользуясь временной отвлеченностью Уилла. Спохватился: - Может быть, вина? У меня - французское, из Бордо.
- Благодарю вас, я не пью хмельных напитков, - мягко и извиняюще улыбнулась Елизавета. - Воспитатель не позволяет. Да я и сама, если честно, пробовала тайком - не понравилось.
- Вкус? - спросил Смотритель.
- Послевкусие, - опять улыбнулась Елизавета. - Я имею в виду состояние после выпитого. Мне не нравится терять конроль за своими мыслями и поступками.
- Хорошее качество, - одобрил Смотритель, а граф Монферье добавил: - Хотя и жаль, жаль, вино и вправду славное… - Спросил: - Где вы учились?
- Дома, - ответила Елизавета. - У отца - очень большая библиотека, я рано научилась читать и писать. Да и отец много времени посвящал моему образованию. Иногда - в ущерб своим занятиям наукой.
- Уилл сказал: вы - воспитанница мэтра Колтрейна. А чем славен ваш отец?
- Трудами, ваша светлость, трудами на благо страны и королевы. Как все подданные Ее Величества.
- Ушла от ответа. Причем так явно, что настаивать на выяснении личности родителя пока не стоит. Пока.
- А что мэтр Колтрейн? Чем он занимается для блага Ее Величества?
- Он изучает взаимосвязь духовного и материального в природе.
- Я мог читать его труды?
- Вряд ли, ваша светлость. Он не любит публичности. Его работы известны лишь узкому кругу коллег.
- Коллеги умерли, а публичность так и не пришла к мэтру, поскольку имя его не знал не только граф Монферье…
(ему-то простительно)…
но и Смотритель, который, как ему казалось, знал о шестнадцатом и семнадцатом веках все, что достойно знания потомков. Имена достойных по крайней мере. Имя Колтрейна, выходит, не достойно, не дожило оно до грядущих веков.
Да бог с ними, с его трудами, подумал Смотритель. Вот сидит на кресле напротив главный труд мэтра, сидит, мягко улыбается…
(совсем не строптиво, никакого пока сравнения с Катариной. Не выдал ли Уилл желаемое за действительное?)…
говорит умно.
И вот вам крамольная мыслишка, не ко времени забредшая в голову Смотрителя: а не лучший ли она Потрясающий Копьем, нежели братец Уилл?
Но крамольные мысли стираются мгновенно и безжалостно.
- Вы знаете языки? - продолжил светский допрос Смотритель.
- Французский, итальянский, латынь, хуже - древнегреческий. Но на всех - читаю.
- И много прочли?
- Хотелось бы больше. А вы, граф?
Допрос становится обоюдным. Pourquoi бы и не pas?
- Тот же набор.
Граф не соврал. Смотритель позволил себе отдать ему этот языковой комплект, вполне пригодный для французского образованного дворянина конца шестнадцатого столетия, оставив себе все остальное. Остального было куда больше.
- Боюсь показаться бестактным…
Перебила:
- Не бойтесь.
- Сколько вам лет?
- Семнадцать.
А Уиллу двадцать девять. И он женат, и у него - двое детишек-близнецов. Интересно, знает ли она о том?
- И как вы представляете себе свое будущее?
- Его представляет мой отец. - На сей раз улыбки показалось мало - засмеялась.
У нее и смех оказался, как голос - детским: звонким, легким, радостным. Рождественские колокольчики. Jingle bells, jingle bells…
- Вы такая послушная дочь?
- Разве в Англии женщина может сама выбирать себе будущее, граф? Разве это не право родителей? Сначала - выбор образования, потом - мужа, а потом… Потом уже и нет ничего.
- Вас не вдохновляет перспектива быть женой, матерью, хозяйкой дома?
- Вдохновляет? Вряд ли, ваша светлость, такой термин уместен здесь. Я принимаю эту перспективу безропотно, потому что иной просто нет.
Смотритель посмотрел на Шекспира. Тот все еще сражался с письменными принадлежностями и, кажется, мало-помалу одерживал верх.