Витиевато выругавшись, поднимаюсь из канавы, встаю на свет. Глазам больно даже через закрытые веки.
– Глок, ты? – снова хрип динамика. – Откуда взялся?
– Ты что ж, гад, делаешь? – ору без всякой рации.
– А хрен ли ты там лазишь? – летит в ответ сверху. – Крыша поехала?
Тело бьет дрожь. Левую руку холодит, что-то стекает меж пальцев. Ранило? Разжимаю кулак. На окровавленной ладони блестит маленький кристаллик в форме октаэдра: с одной стороны прозрачный, с другой черный.
Глава 11
13 октября 1943 года. Позиции 1078-го стрелкового полка
Я был здесь два года назад. Этот аргумент, насколько я понял, стал решающим: Мощин одобрил мероприятие. Но сейчас, оглядывая залитые мутным лунным светом постройки железнодорожного узла "Янов", я честно спрашивал себя: а хрен ли толку? За два года тут все изменилось.
Станцию, не достроенную до войны, достроили немцы. Из знакомых ориентиров остались только рельсы.
За одноэтажным, приплюснутым к земле зданием вокзала серел жестяной скат крыши пакгауза. К пакгаузу жалась вереница цистерн, возглавляемая паровозом. На заднем плане высился смазанный туманом частокол пирамидальных тополей.
Луна плыла сквозь облачную пелену, вокруг почти полного диска явственно проступали дифракционные кольца. Спектральные оттенки были единственным цветным пятном, весь остальной пейзаж напоминал нечеткое изображение в газете. В воздухе растекалась серебристая дымка, скрадывающая детали.
Я лежал за стволом огромной сосны. Рядом притулился сержант Коваль. Клименко растянулся под кустом орешника. Прямо перед нами была невысокая, в полметра, железнодорожная насыпь. От свежих шпал остро тянуло смолой.
– Верста! – почти беззвучно прошипел Коваль. – Уйди в тень!
За час, прошедший с начала рейда, рядовой Клименко по кличке Верста успел сорваться в реку с опоры разрушенного моста и рассечь бровь, споткнувшись о рельсу. Глядя, как его долговязая фигура в стиле гусеницы убралась за куст, я почувствовал себя матерым разведчиком. Но кольнула мысль: может быть, Коваль специально взял это недоразумение, чтобы повысить мою самооценку? Мамай отрабатывает наказание, это ладно – но, кроме Мамая, у нас в роте что, нет профессионалов? Вряд ли в разведчики по комсомольской путевке набирают…
– Ну чего? – прошептал Коваль над ухом. – Идем?
– Ты правда считаешь, что они не выставили здесь пост? Вон же вагоны, склады какие-то…
– Я тебе отвечаю, нет тут никого. И в Чернобыле тоже нет. Туда двигать – только ноги зря собьем.
Одноколейка, минуя станцию, уходила в лес и тянулась по прямой до самого Чернобыля. Почти три километра. Вполне можно обернуться до рассвета… Но вид пустой станции свидетельствовал в пользу утверждения разведчиков: все фашисты сидят на пятачке возле реки, в округе больше никого нет. Почти никого, – поправил я себя, вспомнив про длинный когтистый след на нашем берегу.
От этого воспоминания по спине пробежал холодок. Покинутый Янов в туманной пелене прекрасно подходил на роль обиталища когтистого вурдалака. Но идти надо, ничего не поделаешь…
– Если на станции никого, – твердо заявил я, – двигаемся дальше.
Коваль вздохнул, приподнялся на локтях, оглядел местность.
– Давай так. Вы тут оставайтесь, а я по-быстрому осмотрю постройки.
– Хорошо, – подумав, кивнул я.
Сержант осторожно стянул ватник, скинул подсумок, перехватил автомат…
– Погоди!
Я вцепился в его плечо, почувствовав, как вздрогнули готовые к рывку мышцы.
– Ты чего? – Коваль упал обратно на землю.
– Слушай, Серега. – Я покосился на Клименко и понизил голос: – Тут такое дело…
Шеф запретил раскрывать информацию про обнаруженный на месте убийства солдата когтистый след. Но и я не мог отправить человека на дело, не рассказав про непонятную тварь, которая, возможно, бродит поблизости. Пока шли вместе – достаточно было того, что я в курсе дела. А теперь… Предупрежден – значит, вооружен, и та секунда, которую сэкономит Ковалю мое предупреждение, возможно спасет ему жизнь.
Но, приняв решение, я внезапно испытал неловкость: чего доброго сержант решит, что командир тронулся умом.
– Не думай, что я с катушек съехал, ладно? – Я пожевал губами, собираясь с мыслями. – В общем… Честно говоря… Короче. Тут, возможно, лазает какой-то непонятный зверь вроде орангутанга. Здоровая такая дура, если судить по размеру следов. Метра под три, наверное. Имей в виду, в общем.
Коваль внимательно смотрел на меня. Его лицо, подсвеченное луной, было совсем рядом: спокойные, какие-то даже равнодушные глаза. Ну точно – решил, что у меня не все дома. Я поскрипел мозгами, прикидывая, как бы половчее доказать, что здоров, при этом не сказав ничего лишнего про наше расследование…
– Молодец! – вдруг разлепил губы Коваль.
Он вытащил из подсумка длинный черный брусок и протянул мне. Сегодня, собираясь на дело, я получил от бойцов отряда шикарный подарок – немецкий автомат "МП38". Оружие было довольно-таки редким, считалось завидным трофеем, и то, что многие мои разведчики были вооружены такими, не могло не внушать уважения. И зависти. Поэтому я был растроган почти до слез, когда Коваль от имени "братвы", как он выразился, преподнес мне вожделенную машинку. И вот теперь протягивал к ней еще один магазин.
– Зачем? У меня два полных.
– Об экспансивных пулях слыхал?
– Чего?
– Дум-дум еще называются.
– А… – сообразил я. – Разумеется.
– Ну вот это они. Возьми. Против орангутангов самое то, понял?
Коваль бесшумно скользнул в тень железнодорожной насыпи. Я выдавил на ладонь патрон, осмотрел: на конце пули имелось углубление, от которого к основанию медной головки тянулись надрезы. Попадая в тело, такая пуля раскрывается, как лепестки цветка. На занятиях нам показывали фотографии ранений пулей дум-дум. Зрелище впечатляющее. Я покачал головой: запасливый народ – разведчики.
А Коваль тем временем перемахнул через невысокую насыпь, и все – тишина. Только потревоженная завеса тумана колышется над путями, да остро сверкает лунный блик на головке рельса. И тут я запоздало сообразил: мы же не условились с Ковалем, когда он вернется? А если что случится? Сколько ждать и где искать – он ведь даже не сказал, как планирует двигаться. Взгляд упал на ватник, оставленный сержантом возле дерева, – и я сразу почувствовал, как здесь зябко и сыро. Студеный, с креозотной кислинкой воздух по капле выцеживал тепло из тела. Я невольно передернулся.
– Товарищ лейтенант!..
Клименко зашевелился у себя под кустом, судя по всему, перемещался поближе ко мне.
– Чего тебе?
– А правда, что фашисты против нас психов тут держат?
– Как?
– Ну этих… умалишенных. Они их по ночам выпускают, значит. А те к нам через речку плавают и на солдат набрасываются.
Сквозь ветки нельзя было разглядеть лицо солдата, но, судя по тону, говорил Клименко серьезно.
– Откуда ты это взял?
– Ребята рассказывали. Говорят, уже троих с начала месяца, значит, загрызли.
– Прям загрызли?
– Ну… мужики говорят.
Клименко хоть и шептал, но даже шепот у него был гнусавый и дрожащий. Я вспомнил, как боец окунулся с головой в реку, попытался представить, что он сейчас чувствует, лежа в мокрой одежде на холодной земле… и поплотнее запахнулся в ватник.
– Чушь твои мужики говорят. Лучше скажи: замерз?
– Есть маленько, – признался солдат.
– Выпить тебе надо.
– Товарищ сержант в рейде не велит.
– Где?
– В рейде. Когда за линию фронта ходим, значит.
– Я тебе разрешаю.
– Благодарствуем.
Клименко зашуршал палой листвой, и вот уже его голова вынырнула из куста прямо передо мной. Маленький вздернутый нос, выпученные глаза, оттопыренные уши – было в его лице что-то наивно-детское.
– Чего? – Я невольно отстранился от этого ищущего взгляда.
– Дык, значит, согреться бы…
– Чего? А… Откуда ж я возьму-то?
– Чего ж тогда предлагаете? – с обидой прогнусавил Клименко, уползая обратно в заросли.
Краем глаза я заметил, как рельсы перемахнула какая-то стремительная тень, дернулся за автоматом, но тут же узнал силуэт Коваля.
– Ну?
– В паровозе кто-то есть! – выдохнул сержант.
Он скинул на землю автомат и быстро нацепил ватник.
– А станция?
– Пусто. Везде пусто. Ящики какие-то. Тяжеленные. То ли приборы, то ли запчасти к чему-то. В цистернах бензин. Хороший фейерверк можно забабахать гансам. Взять веревку…
– Погоди ты! – оборвал я сержанта. – Кто там в паровозе?
– А я знаю? Видел, как огонь мелькнул, как будто прикуривали. Давай-ка, кстати, твоих командирских. Закурим, а то продрог, пока бегал там.
Коваль выхватил у меня папиросу и нырнул в тень деревьев. А я, наоборот, подполз к насыпи и осторожно выглянул из-за рельса. Все по-прежнему: темные постройки, холодный блеск железа, туман. И паровоз не подавал никаких признаков жизни. Но внутри, значит, кто-то есть…
Машина стояла носом от нас, обзор почти полностью загораживал тендер, виден был лишь верх кабины с застывшим лунным бликом на стекле. Машинально построил маршрут: через насыпь, вдоль деревьев, потом в тень вагонов… Клименко с лунной, освещенной стороны страхует, мы с сержантом заходим справа… Интересно, как открывается дверь у паровоза? Вот ведь, сотни раз видел, мимо проходил, а так и не поинтересовался.
– Ну чего? – Коваль подполз и лег рядом.
– Надо брать, – решительно заявил я. – Машинист – это просто отлично. Он может знать очень много.
– Он? А может – они? Откуда ты знаешь, сколько там народу?
– Скорее всего, немного. Сколько в кабине поместится? Пошли.
– Верста! – прошипел Коваль, обернувшись назад.
Немилосердно хрустя гравием, Клименко подтянулся к нам.
– Видишь состав? – сказал Коваль. – Сейчас все вместе пойдем вдоль цистерн до паровоза. С той, темной стороны. Потом мы с командиром останемся там, а ты перелезешь на эту сторону и спрячешься под кабиной. Кто выскочит, того сразу глуши. Понял?
– Понял! – прошипел солдат трясущимися губами.
– Так? – повернулся ко мне Коваль.
Но я только махнул рукой. Пусть командует. И, видя, как плавно, скользя над самой землей, двинулся Коваль через пути, мне очень захотелось не ударить перед ним в грязь лицом. Сзади звякнул железом о рельс Клименко, я развернулся и молча влепил ему подзатыльник, сбив с головы пилотку.
На этой стороне насыпи под деревьями тени практически не было – луна била наискось, освещая даже подлесок. Почти ползком мы добрались до здания вокзала.
Низкая постройка, несмотря на явно свежую кирпичную кладку, выглядела заброшенной. Видимо, все дело было в том, что и окна, и широкая дверь были закрыты глухими железными листами. Дверной лист диагонально перечеркивала внушительная металлическая полоса, замкнутая на огромный амбарный замок.
– Не знаю, что внутри, – прошептал Коваль. – Уходить будем, бензином с цистерн можно облить и запалить к чертям собачьим.
– Посмотрим.
Мне очень не хотелось привлекать внимание немцев. Чутье подсказывало, что на эту сторону придется ходить еще не раз… Мы бегом – насколько получилось бежать почти лежа – пересекли заасфальтированную площадку перед вокзалом и наконец-то нырнули в тень вагонов.
Здесь сильно пахло бензином. И даже в темноте было видно, что покатые бока цистерн густо покрыты потеками нефтепродуктов. Перед паровозом сержант указал Клименко вниз. Тот, подобрав автомат за пазуху, нырнул под сцепку. Мы прокрались вдоль покрытого вмятинами борта тендера и замерли под выпуклостью кабины.
Тут Коваль замер, предостерегающе выставив ладонь. Я прислушался: с запада приближался нарастающий гул. Самолеты. Гудело все сильнее, и вскоре гул разделился на множество эпицентров – над нами шло целое звено. На Киев потащились, гады. Дождавшись, когда гудение стихнет, я снова переключился на Коваля. Он внимательно изучал металлическую дверь.
– Как она открывается-то? – одними губами выдохнул мне в ухо сержант.
– Откуда мне знать!
На поверхности двери не было никаких ручек, скоб или еще чего-то, что можно было бы принять за механизм открывания. Просто клепаный лист железа, а сверху обзорный стеклянный фонарь. Причем изнутри стекла были наглухо прикрыты черными занавесками.
Накатил приступ злости, но я тут же его унял. Просто привык полагаться на Коваля. А он, между прочим, и не должен всего знать. В конце концов – руковожу операцией я. И приказ брать машиниста тоже мой. И вот теперь, вместо того чтобы злиться, нужно что-то придумать… Сержант продолжал рассматривать дверь, в темноте был виден только его профиль с массивным подбородком. А, какого черта!
– Оffen für mich! – Я решительно ударил по гулкому металлу кулаком.
Сержант сделал движение, будто хотел меня остановить, но тут же дернулся обратно, поднырнув под борт возле лесенки. Сверху донесся звонкий грохот, вялая немецкая брань – и дверь распахнулась, выпустив наружу теплый красноватый полумрак. Подпрыгнув, я ухватил фрица за воротник и дернул вниз, а Коваль молниеносно влетел внутрь. Снова загрохотало. Я прижал фашиста коленом к земле, кое-как нащупал горло в зарослях густой бороды и крепко сжал.
– Пусто! – выдохнул сверху Коваль. – Давай этого сюда!
– Пикнешь – убью! – пригрозил я немцу.
Рывком поднял на удивление легкое тело врага, впихнул в крепкие объятья товарища и, пригнувшись к рельсам, позвал Клименко.
– Стой здесь, мы скоро, – скомандовал я и, взобравшись в кабину, захлопнул дверь.
Внутри было очень тепло. Всю переднюю стену переплетали какие-то трубки с вентилями и манометрами. Из полураскрытых задвижек топки вырывался отсвет тлеющих углей. В этом неверном свете я наконец разглядел того, кого мы поймали. В объятьях Коваля утопал маленький дедок в замызганном овчинном тулупе, борода его заполошно топорщилась в разные стороны, а совершенно лысая голова лучилась отблесками огня. Глаза на морщинистом, с въевшейся в складки копотью лице смотрели не столько испуганно, сколько любопытно.
– Дед, ты разве немец? – спросил я первое, что пришло в голову.
– Немец! – ответил дед.
Говорил он совершенно без акцента и с какими-то совершенно русскими, распевными интонациями.
– Какой же ты немец? – усомнился Коваль. – С такой-то бородой и в зипуне.
– У меня аусвайс! Могу предъявить. Только вначале дверь запрем.
– С нами сейчас пойдешь! – заявил я. – Расскажешь все, что знаешь.
– Не советую, хлопцы. Порвут вас, и всего делов.
– Чегой-то? – насторожился Коваль.
– Есть кто еще с вами?
– Тебе какое дело?
– Всех в кабину зови. Нашумели.
Коваль, пару секунд поизучав старика, распахнул дверь и помог Клименко забраться внутрь. Долговязый боец сразу же ударился головой о какой-то вентиль над входом и замер, пригнувшись. Дед тем временем подсуетился и лязгнул у него за спиной засовом.
– Нельзя тут ночью, молодежь! – убежденно заявил он. – Жить если не надоело.
– Так! – Я решительно перехватил инициативу. – Давай-ка, ребята, заканчивать. Сейчас пеленаем вот этого облезлого и быстренько к лодке. На нашем берегу разберемся.
– Погоди, командир! – Коваль с сомнением смотрел на старика. – Ты кем нас пугаешь-то?
– А вон, как раз пожаловали. Посмотри. – Дед ткнул пальцем наискось кабины в угловое окошко, единственное не занавешенное тряпкой.
Коваль метнулся к окну, я поспешил следом, махнув Клименко, чтобы стерег старика.
Усыпанный, как бородавками, рядами клепок бок паровоза искрился каплями инея. Из трубы вилась легкая, практически бесцветная струйка дыма. Серебряная полоса рельсов, слегка загибая вправо, уходила в глубину просеки. По ходу движения слева открывалась небольшая поляна с грудой битого кирпича посередине. В контурах кучи просматривался круг. Заметив его, я тут же сориентировался в воспоминаниях двухлетней давности: да, правильно – когда я приезжал сюда в прошлый раз, на этом месте стояла почти достроенная водонапорная башня. И тогда выходит, что вагончик бригады строителей располагался ровно на месте нашего паровоза. А напротив башни, с этой стороны, должны быть…
Но тут мысль моя замерла. Потому что на поляну, полную спустившегося к самой земле тумана, на свет луны осторожно вышли два серовато-коричневых человека. Точнее, человекоподобных существа. Шли они на четвереньках, причем ноги… задние конечности, заметно длиннее передних, несмотря на очевидное неудобство, опирались на ступни, отчего существам приходилось растопыривать колени в стороны, как лягушкам.
Головы у них были удлиненные, вытянутые вперед, мне даже показалось, что существа носят респираторы. Они сильно пригибались к земле и, словно принюхиваясь, водили головами по сторонам. Движения их были медленные, крадущиеся, но создавалось стойкое ощущение, что скрытничают они не ради осторожности, а исключительно чтобы не вспугнуть жертву. Было в облике существ, несмотря на субтильность, что-то откровенно хищное.
Они медленно приблизились к кирпичной россыпи. Первый аккуратно поднялся наверх и замер, повернув голову в сторону паровоза. Сложно было сказать наверняка – луна светила ему в спину, – но было похоже, что на лице существа надеты большие круглые очки. А то, что я поначалу принял за одежду, теперь показалось мне просто бурыми разводами, нарисованными прямо на голой, цвета вылинявшего брезента, коже.
– Выбрались, суки! – с непонятной ненавистью прошептал Коваль.
– У них на паровоз условный рефлекс, – раздался сзади старческий голос. – После того как я одного такого чахлого метельником раскатал. Теперь они меня уважают.
Глава 12
2 октября 2016 года. Чернобыль
– Они тоже хотят сходить к Исполнителю и загадать желание, – говорю я вместо приветствия.
Паутиныч стоит на крыльце и оглядывает нас: меня, Чапая и Чекиста. Это продолжается довольно долго. Он молчит, и мы молчим. Ветер напористо подталкивает нас сзади, цепляется за деревья, гонит рябь по лужам. Мимо проносится стайка листьев. За спиной Паутиныча, в горнице, что-то со звоном опрокидывается. Дед манит нас рукой и заходит внутрь.
Ее ноги виднеются в дверном проеме. Сегодня она в потертых голубых джинсах. Ступни в высоких кедах стоят на ворсистом коврике. Левая рука на колене. Я делаю шаг от двери, чтобы разглядеть ее полностью.
Тем временем Паутиныч суетится у стола, расставляет чашки. Чапай уже рядом с ним, а Чекист гремит сзади своими сочленениями, разоблачается. Хозяин распахивает окно, выглядывает в небо, потешно изогнув шею.
– Вроде должны успеть до грозы! – объявляет он, всунувшись обратно. – Бери-ка, парень, по-быстрому самовар, тащи во двор.
Потом мы пьем душистый липовый отвар с медом. Настолько вкусно, что только ради этого можно было бы бегать к Паутинычу по нескольку раз в неделю.
Ветер налегает на домик, поскрипывает оконная рама. Бьет гром, и, как по команде, жестяной дробью взрывается подоконник. Вид за окном тут же расплывается, по стеклам струятся целые потоки. Паутиныч поднимается и задергивает занавески.
– В детстве очень любил пить горячий чай в непогоду, – говорит Чапай.
– Сам-то откуда? – интересуется Паутиныч.