На груди его горело масляными эмалевыми отблесками "Красное знамя". Именно горело, несмотря на то что дохлое пламя керосинки еле-еле справлялось с полумраком по углам комнатушки. Наверное, товарищ замполит ежедневно начищал орден щеточкой.
– Что вы такое говорите? – брезгливо поморщился шеф.
– Говорю, что есть. Командир разведроты лейтенант Зуев притащил из-за линии фронта немца, провел его на наши позиции, а потом приказал своим бойцам перевезти его обратно за реку.
– Это наш немец, советский, – внес коррективу полковник.
– Вам известен приказ, касающийся советских немцев в прифронтовой полосе? – поинтересовался замполит.
– Вы пришли меня экзаменовать? – Полковник снова посмотрел на майора, но теперь уже спокойно и строго.
Помнится, под таким его взглядам даже матерые урки теряли спесь и начинали ерзать. И пузатый замполит не выдержал, пробормотал что-то, а у самого уши зарделись, хоть прикуривай.
Интересно, за какие такие заслуги он получил это "знамя"? Неужто своим писклявым голоском смог поднять полк в атаку? С такой комплекцией он и через бруствер не перелезет…
– И тем не менее, – упрямо сказал майор. – Я хотел бы разобраться в происходящем. Комполка Казначеев отказался прояснять ситуацию, отослал к вам, товарищ полковник. Я прошу вас дать мне необходимые разъяснения… ежели таковые у вас имеются.
– Имеются, куда ж без них, – согласился шеф и, подойдя вплотную к замполиту, доверительным полутоном сообщил: – И полковнику Казначееву я уже все разъяснил, это уж будьте спокойны. Впрочем, вас это и не должно волновать. Ведь вопросы военного характера, если не ошибаюсь, выведены из компетенции политработников? Думаю, это сделано для того, чтобы ничто не отвлекало вас от партийно-просветительской работы. Предлагаю впредь на ней и сосредоточиться.
Удар попал в цель: краска от ушей растеклась во всему мясистому лицу майора. Даже нос покраснел до самого округлого кончика. Что, морда, тоскуешь по прежней власти? – злорадно оскалился я.
– Я оставляю за собой право поставить этот вопрос в рапорте на имя члена военного совета армии генерал-лейтенанта Завьялова, – визгливо заявил Дерюгин.
– Это правильно, – поддержал Мощин. – В штабе армии необходимо знать о переживаниях каждого замполита.
– Разрешите идти?
– Не смею задерживать.
Майор круто развернулся и оказался лицом к лицу со мной. Не удержавшись, я издевательски козырнул старшему по званию. На малиновом лице толстяка бешено сверкнули глаза, он шагнул прямо на меня – я еле успел отскочить с дороги.
– Рассказывай, – устало приказал шеф, когда шаги комиссара стихли за дверью.
А чего рассказывать-то? С рейда вернулись только под утро, уже и светать начало. Все благодаря дополнительным предосторожностям, предпринятым из-за тех непонятных тварей, что вылезли на опушку. Старика взяли с собой – как выяснилось, он оказался ценным фруктом: на своем паровозе обслуживал группировку, засевшую на том берегу, и в том числе пару раз доставлял грузы в Чернобыль. А кому там в Чернобыле эти грузы могли предназначаться? Вот то-то и оно!
Деда, кстати, звали Адольф Генрихович Шмальгаузен, не больше и не меньше. "Майн гот!" – так отреагировал на его представление сержант Коваль. А Клименко со смешком заметил, что наш машинист – тезка фюрера.
– Это не я его тезка, а он мой! – поправил дед. – Потому как я старше.
В общем, взяли нашего старшего фюрера за шкирку и в добровольно-принудительном порядке потащили к себе. Он не очень хотел идти: почему-то опасался, что его расстреляют. Ну а прибыв в расположение, мы все сразу завалились спать.
Когда я проснулся, было уже около полудня. Солнце, врываясь через открытую дверь, насквозь освещало блиндаж. В широких лучах света плавали крупные блестки пыли. Рядом на койке сидел Коваль и вдохновенно соскребал ложкой со стенок котелка что-то мясное.
– Так вы, товарищ сержант, заботитесь о командире? – пробурчал я, жадно принюхиваясь.
– Как можно просыпаться с такими нехорошими мыслями! – подскочил сбоку рядовой Попов.
Низенький, щуплый, чернявый – настоящий одессит и по виду, и по характеру, – он как-то сразу взял на себя роль моего ординарца. Вот и сейчас, имитируя повадки официанта, Попов элегантно поставил на ящик передо мной котелок, полный макарон по-флотски.
– Фюрер где? – спросил я, радостно скидывая шинель.
Вопрос отпал сам: старик сидел на соседней лежанке и тоже был занят едой. Зипун он снял и был теперь в старом сером френче с пришитыми на локтях кожаными заплатами. В углу, за Ковалем, виднелся бритый затылок рядового Клименко, накрытый ворсистым шинельным воротником.
Потом мы с Ковалем переместились на улицу и вызвали к себе деда, имея намерение устроить ему перекрестный допрос. Старик уселся напротив, на бревнышко, подставил лысину под солнышко, распушил бороду и с большим аппетитом засмолил козью ножку. Выглядел он очень комично – эдакий карликовый Лев Толстой, – и поэтому с допросом как-то сразу не заладилось.
– Родных нет у тебя? – спросил я совсем по-бытовому.
– Сына в первый месяц войны арестовали. А невестка с внуками в Германию подалась.
– Угнали?
– Не. – Старик грустно покачал головой. – Сами.
– Как фольксдойчи? – со знанием дела уточнил Коваль.
– Jawohl .
– А ты чего с ними не уехал?
– Да куда мне. – Дед по-козлиному тряхнул бородой, в которой застряло несколько макаронин. – Я тут всю жизнь прожил. Да и не хочу к ним. Пока не перебесятся со своим Гитлером.
– А что ж тогда на гитлеровцев батрачить пошел?
– Я на себя работаю. Чтобы с голоду не помереть. И потом, с философской точки зрения, большого значения не имеет: немцы, русские.
– Это что же у тебя за философия такая, – нахмурился я, – что между нами и фашистами знак равенства ставит?
– Возраст называется. – Дед хмыкнул в бороду. – Доживешь до моих лет, повидаешь, что я видел, тоже многое по-другому оценивать начнешь. Если вообще будешь внимание обращать.
– Дедушка старый, ему все равно, – процитировал Коваль то ли частушку, то ли поговорку.
– Факт! – подхватил шутку старик.
– Не может быть все равно! – не принял я их юмора. – На фашистов работать ни одна философия не позволяет.
– А что прикажешь? – обиделся старик. – Как жить-то? Я, окромя паровоза, ничего в жизни не умею.
– К нам перебираться надо было!
– Во, точно! – Дед выпустил тугую струю дыма. – Тут бы меня сразу в расход, чтоб не мучился. Не, ты не думай, мне не жалко. Но это же чистое самоубийство.
– С чего это – в расход?
– А с того! Немец? – спросят. С оккупированных территорий? Молодец, скажут, иди до стенки, не оборачивайся. И всего делов.
Коваль посмотрел на меня. Я отвел взгляд. Во время войны некогда разбираться: свой-чужой. Чуть Москву не отдали, столько народу положили… Заслужили полное право поступать с такими вот перебежчиками по всей строгости. "К стенке" – это он, конечно, загнул, но и просто так разгуливать по воюющей стране ему никто не позволит. Собрался я уже объяснить все это не столько Фюреру, сколько Ковалю, но старик не дал.
– С вашим подходом, – проворчал он, – получается, что всех немцев надо перестрелять!
– Всех! – разозлился я. – Мне вас сортировать, что ли? Вон твои земляки на том берегу, они с нами цацкаются?
– Они служат зверю, – строго заявил дед. – С них другой спрос. Да и не все служат по доброй воле. Много кто, я так разумею, понимает, что к чему. Нельзя весь народ под одну гребенку.
– Да ты что! – Я хлопнул себя по коленке. – Фашистов, значит, надо выборочно отстреливать? Чтобы, не дай бог, кого-нибудь, кто не по собственной воле советских людей убивает, не задеть! Так, что ли, по-твоему выходит?
Старик не выдержал моего взгляда, закопошился в кисете, начал сворачивать новую вонючую самокрутку. Но я не дал ему отмолчаться:
– Отвечай, философ! Чего язык проглотил?
– Надо разделять немцев и фашистов, – сказал он. – Иначе как? Иначе никак. Или бери свой револьвер и стреляй меня сразу. Логично, товарищ командир?
Тут уж настала моя очередь полезть за папиросами… Понятно, что он защищает своих соплеменников. Да и не видел этот старик, не знает всего того, что творят на нашей земле гитлеровские гады. Но ведь и правда – всех немцев, что ли, в расход пускать?
Но тут, на счастье, из блиндажа выскочил рядовой Попов и принялся сноровисто мастерить костерок под висящим на металлической треноге чайником. Мы со стариком обменялись быстрыми взглядами – и по молчаливой договоренности отложили спор. Коваль, выполнявший при нас роль статиста, облегченно выдохнул.
– Чаек сейчас сварганим, – сообщил нам Попов. – С шиповником.
– Откуда шиповник? – спросил Коваль.
– Намного интереснее, откуда заварка!
Смуглое, будто закопченное лицо рядового расплылось в хитрой улыбке. Плутовато заблестевшие глаза намекали, что заварка появилась не очень законным путем. Но, так и не дождавшись вопросов, Попов снял чайник и убежал за водой.
– Чай – это хорошо! – сказал дед, поправляя потухшую козью ножку.
– Ты, философ, лучше расскажи, что в Чернобыль возил? – вернул я беседу в деловое русло.
– А кто ж его знает? – беспечно ответил старик. – До Коростеня смотался, там загрузили, здесь выгрузили. Какой с меня спрос?
Он, кряхтя, наклонился и вытащил веточку из начинающего разгораться костра.
– Мы, немцы, порядок уважаем, – сообщил он, окутавшись облаком белого дыма. – Потому лишних вопросов не задаем.
– Хоть куда возил-то? Показать на карте сможешь?
– Показать смогу, – согласился старик. – Но только карта у тебя небось старая. Эту ветку только прошлой весной построили.
– И куда она ведет? – спросил Коваль. – К подземному ангару?
– Откуда знаешь?
Дед уставился на сержанта подозрительно, даже затянуться забыл.
– Так, предположил, – равнодушно пожал плечами Коваль.
Слишком равнодушно, как мне показалось.
– К ангару, – подтвердил дед. – Там у них что-то наподобие тоннеля.
– И что внутри? – Коваль снова подался вперед.
– Кто знает? Я только до дебаркадера доезжал. Там все выгружали. А вход в тоннель воротами перекрыт.
Вот оно! Я не удержался и азартно хлопнул в ладоши.
– Молодец, дед! – Коваль толкнул старика в бок так, что тот чуть не опрокинулся.
А меня эта его реакция слегка озадачила. Отчего товарищ сержант так воодушевился-то? То есть мне-то положен повод для веселья: я сейчас, покуривая на завалинке, мимоходом вычислил секретную базу, которую до этого мы с шефом предполагали исключительно в теории. Такое везение только в сказке бывает. Но вряд ли Коваль в курсе наших дел. Однако пожалуйста – сидит весь из себя довольный, как будто медаль за эту базу ему обещали.
– Кто там груз твой встречал? – спросил я у деда.
– Солдаты.
– СС?
– Они.
– А руководил ими кто?
– Если тебя интересует, кто главный в лаборатории, так и спроси! – приосанился дед.
– В лаборатории? – Я не смог сдержать удивления.
– Там у них подземная лаборатория, – важно заявил старик. – Они геологию изучают. А главный у них оберштурмбаннфюрер СС Ганс Кламмер.
– Как? – синхронно выкрикнули мы с Ковалем.
Старик недоуменно уставился на нас.
– Оберштурмбаннфюрер Кламмер, – повторил он осторожно. – Весьма образованный и воспитанный человек. Нестарый еще. Очень ему мой говор нравится: вот, говорит, настоящий хохдойч! Я когда к ним на позиции приезжаю, он меня всегда кофеем угощает.
– Куда приезжаешь? – переспросил я.
– На позиции. Там от Янова, за рощицей, еще одна новая ветка идет. Аккурат к расположению войск.
– Ну это, положим, и без тебя известно! – заявил Коваль, бросив на меня косой взгляд.
– А зато ты не знаешь, где блиндаж кламмеровский стоит! – Старик запальчиво ткнул кривоватым пальцем в сторону разведчика.
– А на кой мне это? – Коваль пожал плечами.
– То-то я и смотрю, вы совсем ихней лабораторией не интересуетесь, – язвительно проговорил дед. – Прям нисколько не интересно!
– Ладно! – Теперь уж я толкнул старика в плечо. – Сейчас схему принесу, покажешь, где твой культурный шарфюрер засел.
– Оберштурмбаннфюрер! – поправил дед. – Полковник. Не шантрапа голозадая. С Железным крестом. Я тебе могу отсюда показать. У него там есть наблюдательный пункт, отдельная комната, прямо на ваши позиции смотрит.
Покоробило меня это его "ваши позиции". Но что взять с полоумного философа?
– Он что, на этой стороне холма живет? – удивился Коваль.
– Да уж, жди! – пренебрежительно усмехнулся Фюрер. – Они там просто весь берег перерыли. Насквозь.
– Пошли, покажешь! – предложил я.
– А чай как же? – забеспокоился дед.
– Пойдем, пойдем. Минут десять потеряешь. Вернемся – он как раз заварится.
– Хлопцы, однако я не понимаю, к чему…
Коваль пресек дискуссию самым действенным методом: просто подхватил старика под мышки и поставил на ноги.
– Пошли, штурмбаннфюрер, дальше говорить будем.
И мы двинулись по тропинке. Я шел замыкающим, периодически погружаясь в едкие облака махорочного дыма, испускаемые стариком. Он семенил прямо передо мной, и его коричневые плисовые штаны, заправленные в стоптанные сапоги, будили ассоциации с крестьянами-ходоками из картины "Ленин в 1918 году".
Мы вышли к крутому склону над рекой и, не сговариваясь, остановились, разглядывая укрепленный берег. Позиции просматривались отсюда как на ладони: дуги окопов, хорды путей сообщения, симметричные наросты дотов и блиндажей – во всем этом ощущалась некая геометрическая красота, присущая, наверное, любой грамотно спланированной фортификационной системе.
Вереница солдат, похожих на трудолюбивых муравьев, тянулась от перелеска к линии окопов. Было время обеда, и в руках каждого бойца виднелся котелок. Там, откуда они возвращались, за деревьями просматривался пузатый серый бок полевой кухни. Я посмотрел на тот берег: в немецких окопах вроде бы происходила какая-то суета, но ничего конкретного разглядеть не получилось. Тоже, наверное, обедают… И я снова удивился этому странному противостоянию: когда и война, и затишье по расписанию.
По узкой тропке, ручейком вьющейся через густую осоку, мы спустились вниз, до крайнего ряда окопов, и спрыгнули в траншею. Ход был довольно-таки глубок, метра полтора, песчаные стенки подкрепляли березовые слеги, дно хранило следы множества сапог.
Изгиб окопа вывел к перекрестку. Здесь с котелком на коленях сидел румяный веснушчатый солдат. Увидев нас, вскинулся, отдал честь.
– А, Серега! – Узнав Коваля, он оживился. – Табачком богат? Разрешите, товарищ лейтенант?
– Извини, весь вышел, – развел руками Коваль.
– На-ка вот, – остановился напротив солдата дед.
Он достал кисет, отсыпал на подставленную бойцом газетку махорки, заодно скрутил еще одну устрашающую козью ножку для себя.
– Фюрер, ты ж только что курил! – напомнил я.
– Подымить – оно завсегда в удовольствие, – заметил дед.
– Вот это верно отмечено, – согласился солдат.
Они прикурили от одной спички, и дальше я двигался в таком дыму, что иногда терял из виду тощую спину нашего Фюрера, вышагивающего впереди. Представил, как это видят с того берега, и улыбнулся – будет у немецкого наблюдателя задачка: решит, наверное, что русские запустили по траншеям паровоз.
Все чаще стали попадаться солдаты, занятые своими нехитрыми делами: обедали, штопали одежду, писали письма. Пару раз при нашем появлении бойцы прятали карты. Из блиндажа выглянул капитан, мы молча обменялись приветствиями. Нас провожали вопросительными взглядами, но в разговоры не вступали.
Наконец показался первый окоп: глубокий, обложенный стругаными бревнами, с высоким, четко оформленным бруствером. Бойцы обедали прямо здесь, поставив котелки на земляной выступ. В углублениях передней стенки через равные промежутки были разложены цинки с патронами и гранаты. Я осторожно выглянул из-за насыпи.
Река текла совсем близко, метрах в пятидесяти. Берег здесь был достаточно крут – голый песчаный склон, усыпанный мелкими воронками. У самой воды, повторяя изгибы камышовых зарослей, тянулось порванное в нескольких местах заграждение – спираль Бруно. На том берегу виднелась такая же проволочная колбаса, а дальше вверх амфитеатром взбегали фашистские укрепления. На позициях немцев росло несколько разлапистых сосен с многочисленными отметинами от попаданий, поблескивающими на солнце свежей смолой. Среди них выделялось одно дерево: могучий рыжий ствол, лишенный кроны, торчал вверх расщепленным обрубком – казалось, что его сжевал какой-то огромный зверь.
– Идем! – окликнул Коваль.
Они уже успели уйти по окопу вправо. Стараясь не наступить на ноги козыряющих солдат, я догнал своих и снова пристроился за Фюрером.
– До ячейки боевого охранения, – ответил Коваль на мой вопросительный взгляд. – Самая ближняя точка. Там и оптика есть.
И он указал вперед, где в стене окопа имелась узкая щель. Мы втиснулись в проход, который буквально через пару метров нырнул под присыпанный землей бревенчатый накат.
Внутри кургузой, тесной ямины пахло речной тухлятиной и прокисшим табаком. Потолок нависал над самой головой, высокому Ковалю приходилось стоять, согнув голову к плечу. В противоположной стене, выложенной все теми же березовыми слегами, располагалась небольшая амбразура. У щели на ящике сидел еле видный в полутьме солдат.
При виде нас он подскочил, сухо стукнувшись затылком о потолок – с тихим шуршанием через щели потек песок.
– Сиди, – бросил я недовольно и подошел к щели.
– Привет, Сергей, – шепотом поздоровался солдат. – Курить есть?
– Нету, Лелик, нету, – равнодушно отозвался Коваль.
– Фюрер, иди сюда! – поторопился выкрикнуть я.
Старик, сопя, пристроился слева.
– Ну?
– Щас, щас, не гони коней, – проворчал дед, всматриваясь в противоположный берег. – Где-кось, значит, оно у нас… Дерево вон, холмик… А!
Обрадовавшись, он дернул меня к себе, и я еле успел отстраниться от душистой бороды.
– Вон видишь, елка растет, с двумя стволами, как рогатка?
– Ну?
– А там дальше, где окоп вверх взбирается? Вон, гляди, в стенке дыра под корнями. Видишь? Вот это оно и есть!
Я сразу же увидел, что имел в виду дед. Фашистский берег поднимался вверх более полого, чем наш, и заканчивался почти вертикальной стеной – как будто целый пласт земли разом просел вниз на несколько метров. Песчаный обрыв, испещренный промоинами и оползнями, топорщился корнями и жесткими пучками травы. Кроме того, в нем зияло несколько широких отверстий, похожих на звериные норы. На одну из таких нор, возле изгиба окопного вала, и указал старик.
– Бинокль есть? – обернулся я.