И тут я заметил, что сержант не просто стоит рядом, а держит ворота под прицелом боевого фашистского телескопа. Этих телескопов оказалось всего три, но один был разбит пулей – Коваль с Андреевым забрали себе два целых. Я на чудо-пушку и не претендовал: предпочитаю пользоваться тем оружием, принцип работы которого понимаю. Перехватив "MP38", я навел его на Андреева. Попов стоял у машины и тоже держал автомат в боевом положении.
Андреев всунул перфорированную пластину в прорезь, набрал комбинацию цифр. В толще металла что-то звякнуло, и створка поползла вправо.
С этой лабораторией было связано столько непонятного и таинственного, что я был несколько разочарован: за воротами открылось обычное помещение со штабелями деревянных ящиков вдоль стен. Проход вел вглубь метров на десять и упирался в решетчатую коробку лифта. Вот и все.
Андреев осторожно двинулся по проходу. Мы подтянулись ближе. Я обратил внимание, что со сводчатого потолка свешиваются три жестяных плафона с мощными лампами. Лейтенант тем временем дошел до шахты лифта и, распахнув решетчатую дверь, потрогал носком сапога платформу.
– Ну чего? – крикнул Коваль.
Андреев, не ответив, пошел обратно, по дороге внимательно оглядывая ящики с рядами буквенно-цифровых обозначений. А я почувствовал радость – мои предположения оказались верны: слева от прохода, чуть особняком, стояли грубо сколоченные коробки с надписью: Granatfüllung . Коробок только в первом ряду было двадцать штук – по пять в штабеле. А сколько еще за ними? Если предположить, что все они заполнены…
– Надо спускаться, – сказал подошедший Андреев.
– Вон те ящики видишь? – Я ткнул пальцем.
– Ну?
– Это мелинит. Пикриновая кислота. Взрывчатка.
– Ой-вей! – произнес Попов.
– Это еще мягко сказано! Тут его столько, что хватит и на нас, и на весь Чернобыль.
– Ну что ж, – ничуть не расстроился Андреев. – Я же говорил, они тут постоянно что-то взрывали. И снаружи – там дальше, за холмом, у них специальная площадка, и внутри, под землей. Как раз пригодится, чтобы лабораторию похоронить. И все равно – надо спускаться. Ты, Одесса, остаешься на стреме. Мы сейчас ворота закроем. Сиди, карауль. Если что заметишь – дай знать.
– Каким образом? В шахту лифта кричать?
– Как-нибудь, – отмахнулся Андреев. – На самом деле это больше для перестраховки. Насколько я понимаю, им запрещено приближаться к лаборатории, когда Кламмер там опыты проводит. Так что сюда никто не сунется. Понял?
– Так точно, – с сомнением ответил Попов.
– Готовы? – повернулся Андреев к нам.
– Всегда готовы! – отозвался Коваль и грустно усмехнулся. – То под воду, то под землю…
С внутренней стороны ворот имелась поворотная скоба, выкрашенная в красный цвет. Андреев дернул ее – створка с тихим металлическим скрежетом поехала по направляющим. Я наблюдал, как темная тень медленно стирает полукруг солнечного света на бетонном полу. Ворота встали на свое место, лязгнули невидимые засовы. Мы оказались в замкнутом пространстве, освещенном синеватым светом.
Пока Коваль с Поповым разбирались с задвижками амбразур, я вслед за Андреевым пошел к лифту. Внутри огороженной сеткой шахты, на уровне пола, располагалась металлическая площадка – полтора на полтора метра – с низкими поручнями по периметру. На левом поручне была закреплена жестяная коробочка с двумя кнопками. По бокам шахты из пола поднимались массивные полукруги маховиков с тросами. В задней стенке имелась ниша с металлической лестницей, ведущей вниз.
Я робко поставил ногу на настил. Осторожно перенес вес. Встал обеими ногами. Слегка подпрыгнул – пол еле заметно закачался из стороны в сторону. Андреев встал рядом. Потом мы вместе заглянули в пролет лестницы: судя по гирлянде ламп, висящих на стене, шахта уходила довольно-таки глубоко, метров на тридцать – точно.
– Едем? – спросил Коваль, заходя на платформу.
– А хрен ли делать? – ответил Андреев.
Он нажал кнопку на поручне. Где-то внизу натужно взвыл мотор, и лифт начал медленно опускаться. Попов наблюдал за нами от ворот, его напряженное лицо было окрашено живым светом, падающим из открытого прямоугольника амбразуры.
– Всегда бы так в лаборатории спускаться! – сказал Коваль.
– Это точно! – с чувством отозвался Андреев.
Мимо проплывали измазанные белесыми потеками бетонные стены шахты. Лампы висели через каждые полтора метра. Светлый прямоугольник над головой становился все меньше. На двадцать третьей лампе спуск прекратился, я опустил голову: перед нами находился невысокий, скупо освещенный тоннель.
– Ага! – торжествующе воскликнул Коваль. – Вот и аномалия!
Он имел в виду странное образование у стены тоннеля: сине-фиолетовую светящуюся дымку, полукруглой лужей растекшуюся на полу. По поверхности лужи с тихим треском бегали ветвистые молнии, иногда взбегая по стене до самого потолка.
– Слабенькая, – пренебрежительно произнес Андреев.
– На нас хватит, – возразил Коваль. – Постойте здесь.
Он осторожно приблизился к аномалии, снял с пояса флягу, полил на пол, а потом, отойдя подальше, плеснул водой так, чтобы получилась линия от электрической лужи до водяной.
Треснуло, коридор осветила яркая синяя вспышка, я на секунду ослеп, но перед этим успел увидеть, как аномалия по водяной дорожке перебежала на лужу воды и втянулась в пол. Запахло озоном.
– Давайте! – махнул Коваль.
Мы прошли по коридору не меньше ста метров, прежде чем показался черный провал выхода. Увидев его, Коваль предостерегающе поднял руку. Мы с Андреевым замерли на месте, а сержант, бесшумно ступая, по стенке прошел дальше и заглянул за угол. Потом, не оборачиваясь, сделал призывный жест.
Мы осторожно приблизились. Коридор обрывался в темноту – висящая на стене лампа освещала только небольшую часть металлической площадки с ограждением по краю. Я полез было за спичками, но Андреев перехватил мою руку.
– Вон выключатель. – Он показал на спрятанный в нише стены рубильник.
Коваль тут же опустил ручку. С громким хлопком где-то вверху вспыхнули яркие прожекторы. Я невольно зажмурился, а когда открыл глаза – замер, усиленно моргая.
В огромном круглом зале на толстенных металлических тросах висела какая-то здоровенная расширяющаяся книзу конструкция. Мне видна была только верхняя ее часть, с литыми крюками для крепления тросов. Забыв про осторожность, я сделал несколько шагов к краю площадки и оглядел помещение.
Металлический балкон опоясывал зал по периметру. Через равные промежутки на него выходили двери – три, пять… семь двустворчатых дверей с похожими на корабельные иллюминаторы окошками.
Висящая в центре зала штуковина походила формой на грушу и тянулась почти до самого пола – то есть имела не меньше десяти метров в высоту. Груша была отлита из темно-серого, напоминающего свинец металла, на поверхности различались какие-то наплывы и неровности. Пол зала, заметно вогнутый, покрывала сетка, выполненная из толстой золотистой проволоки.
– А знаешь, Чапай, – радостно сообщил Коваль, – я ведь помню это место!
– Значит, нашли! – удовлетворенно произнес Андреев.
Глава 20
5 октября 2016 года. Чернобыль
В ушах еле слышно шумит кровь. Вокруг не видно ничего – фонарь практически бесполезен: четко оформленный луч света с трудом протыкает темноту, вязнет в зеленоватой мути уже на втором метре. Так что я больше подсвечиваю ребятам – чтобы не боялись. Приятное ощущение невесомости подпорчено тянущей запястье веревкой – я тяну за собой мешки с нашей снарягой.
Мы погружаемся практически вертикально. Чапай с Чекистом вяло барахтаются справа, чуть выше. У них закономерные проблемы с плавучестью: то спускают воздух из компенсаторов, то снова поддувают. Я периодически дергаю их за ласты, корректирую положение. Дышат они весьма неэкономно, но, надо надеяться, воздуха в баллонах хватит.
Резко холодает. Я смотрю на глубиномер – 12 метров. Парни предупреждены про термоклин, но все равно заметно, что занервничали. "Ок" – показываю сведенные кольцом пальцы – без паники!
На табло компьютера лениво сменяются цифры – 15, 16, 17… Сколько еще погружаться – вопрос. Я сверяюсь с компасом. Хотя какая разница, где здесь север? Либо Армада под нами, либо – хрен ее знает, в какой стороне. Третьего не дано.
Прежде чем погрузиться, мы проплыли по поверхности озера где-то метров триста. Берег скрылся в тумане, и более точно оценить расстояние стало невозможно. Очень хочется надеяться, что мы угадали с серединой. Потому что найти Армаду в такой мути можно, только если на нее наткнуться. И амулеты молчат. Мой, во всяком случае, никак не реагирует на происходящее – лишь слегка покалывает грудь, прижатый к коже гидрокостюмом.
20 метров, 21, 22… Опускаемся все ниже. Мы под водой уже почти десять минут. Правда, большее время барахтались у самой поверхности – напарники осваивались со снарягой и учились "продуваться".
Вдох-выдох – клокочет воздух. Колышется мутная пустота. Вокруг ничего и никого. Чекист не выдерживает, врубает свой фонарь. Луч у него широкий, рассеянный, он отражается от зеленоватой взвеси, вокруг нас становится заметно светлее. Жестом показываю, чтобы выключил – надо экономить. Помедлив, Чекист подчиняется.
Но темнее не становится. Я непонимающе верчу головой. Такое ощущение, что свет фонаря задержался вокруг нас, растворившись в воде. Но нет – освещение идет снизу. 34 метра!
А потом я судорожно бью ластами – и буквально взлетаю вверх. Потому что мне кажется, что вода исчезла! Глупая мысль, но тем не менее: я внезапно выпал из непроглядной мути в абсолютную пустоту.
Друзья крутятся вокруг меня, я вижу сквозь стекла их масок панически вытаращенные глаза. Надо успокоиться. Показываю, чтобы зависли на месте и ждали. Вроде бы поняли.
Снимаю веревку от мешков, передаю Чапаю. Показываю, чтобы включил свой фонарь. Начинаю осторожно погружаться. 35, 36… И вот оно! Резкий переход – от непроглядной болотной жижи к кристально чистой воде. Эту границу можно потрогать. Я провожу по ней рукой – облачко грязи медленно вытягивается вслед за ладонью.
Но тут же я забываю обо всем. Потому что вижу внизу ЕЕ! Армаду! Огромная пирамида парит подо мной в толще воды.
Шершавая каменная поверхность, серая, с желтым отливом. Вроде бы от нее исходит это зеленоватое свечение, но, может быть, светится вода вокруг.
Ребра заметно темнее граней. Трудно оценить высоту пирамиды, но сторона основания точно не меньше ста метров длиной. И вершина нацелена как будто точно на меня. На самом деле Армада чуть сбоку. Можно видеть уходящую в глубину нижнюю часть октаэдра. А там, далеко-далеко внизу, ровно под острием вершины, клубится чернота. Я не столько понимаю, сколько чувствую: у этой черной дыры нет дна.
Хочу подняться наверх, чтобы позвать товарищей. Но выясняется, что они уже рядом – не смогли удержать глубину. Оба уставились на Армаду, позабыв про все. Чапай отпустил веревку от гермомешков, она медленно втягивается в мутную стену.
Срываюсь с места, хватаю за петлю на конце веревки. Чапай с Чекистом меня просто игнорируют. Они даже не замечают, что плавно опускаются к Армаде. Руки-ноги разбросаны в стороны – со стороны они напоминают каких-то дурацких лягушек.
Цепляю веревку на руку и гребу обратно, вниз. Машинально смотрю на компьютер: глубина – 32 метра и продолжает уменьшаться. Вспоминается шутливое определение дайвинга: погружение с запланированным возвращением на поверхность. Если не учитывать этот нюанс, то тургеневскую Муму тоже можно причислять к дайверам. Интересно, выберемся ли мы обратно? Подозреваю, что если и выберемся, то явно не традиционным способом.
Догоняю друзей, дергаю за ласты. Чувствую, как оба вздрагивают от неожиданности, быстро оборачиваются. Глаза у обоих, по-моему, уже вылезли за контуры масок.
Чекист тычет пальцем в сторону Армады. Спасибо, друг, без тебя бы я ее не заметил! Показываю: плывем дальше. Привязываю на руку Чапаю веревку от мешков и несколькими ударами ласт вырываюсь вперед. 28 метров, 27… Что бы это значило?
Армада висит в толще кристально чистой воды. Она похожа на гигантскую елочную игрушку. И я только сейчас замечаю – вокруг стоит какой-то низкий, на самой границе восприятия, гул. Будто работает очень мощный электроприбор.
Серая поверхность одновременно напоминает камень и металл. Мы уже совсем близко. Теперь я могу рассмотреть замысловатые геометрические узоры, покрывающие грани. Сквозь кажущуюся хаотичность в этих рисунках пробивается некая трудноуловимая с близкого расстояния система.
Мы все ближе. Глубина – 10 метров. Видимо, у поверхности Армады будет ноль. Интересно, где здесь вход? Амулет на груди наливается нестерпимым жаром. Внезапно я понимаю, как попасть внутрь…
Глава 21
16 октября 1943 года. Чернобыль
Солнце уходило к лесу, но все еще заметно припекало. Уютно пахло угольным дымом и креозотом – эти запахи напоминали о счастливом времени летних каникул, когда мы всем детдомом выезжали в пионерлагерь. У платформы стоял паровоз, в его разогретом нутре что-то клокотало и щелкало, как в только что снятом с огня чайнике. Под платформой, где земля не была залита бетоном, торчали густые метелки желтой травы, и меня так и подмывало поджечь эту пересушенную солому, чтобы вспомнить еще один детский запах.
Я развалился на постеленной телогрейке в тени вышки. Все тело ныло от усталости, но усталость эта была правильная – под такую усталость как нельзя лучше идет перекур. Рядом, свесив ноги с края платформы, сидел Попов. Он был непривычно серьезен и без этой своей радостной улыбки совершенно не походил на себя. Солдат коротко и быстро затягивался, украдкой поглядывая на меня. Я подловил один из таких его взглядов, и ему ничего не осталось, как вступить в разговор.
– Товарищ лейтенант, но ведь взрывателей нету! – с жалобными нотками в голосе сообщил он.
– Нету! – беспечно согласился я.
– А зачем вы меня тогда за паровозом посылали?
– Дык паровоз-то, Вася, тут самое главное!
– Но взрывателей же нету!
– При чем тут взрыватели? Ты подумай, какой богатый будет взрыв!
– Как при чем? Я вам скажу по секрету, как родному: кому-то ведь надо этот взрыв создать!
– Это вопрос интересный, но не ключевой! Ты согласен, что шанс слишком хорош, чтобы его упускать?
– Я могу галопом сбегать до наших, принести нужные детонаторы. Чтобы рвануло от удара. Или еще как… Саперы знают. Они подскажут.
– Не пойдет, Василий. Сейчас уже почти четыре. Пока туда-сюда – до ночи не управишься. А когда Кламмер не вернется, они тревогу поднимут. И тогда до гансов не доберешься.
– Я быстро бегаю…
– Да нет, не вариант! Но ты все равно беги. Надо наших предупредить, чтобы не растерялись, когда рванет. Добили бы эту сволочь.
Попов ничего не ответил, только проводил взглядом Андреева, как раз вынырнувшего из темноты тоннеля на залитую солнцем площадку. Вслед за лейтенантом, пятясь, появился Коваль, он тянул катушку с полевкой – провод плавной синусоидой ложился на землю. Сержант присел на корточки и принялся крепить провод к клеммам динамо-машины.
А идея моя была проста, как все гениальное. После того как мы от всей души заминировали подземную лабораторию, у нас имелось еще тридцать шесть ящиков взрывчатки. Помимо взрывчатки у нас имелся паровоз. Причем не просто паровоз – а именно тот паровоз, который прекрасно знаком засевшим на берегу Припяти немцам. Если загрузить в него взрывчатку, подвести поближе к фашистам и взорвать – все их позиции накроются медным тазом. Ну может быть, не все, однако же большая часть – точно. Так чего тут думать?
Коваль привел возражения практического толка: он справедливо указывал на отсутствие дистанционных детонаторов – то есть для того, чтобы взорвать паровоз, требовалось, как он выразился, "личное присутствие". Попросту говоря: нужен был человек, который подаст ток на детонатор.
А лейтенант Андреев – тот был категорически против самой идеи. Вот и сейчас, дождавшись, пока Коваль закончит с проводом, он сказал ему пару слов, и они вместе двинулись к нам с Поповым. Лейтенант по пути махнул рукой старику-машинисту – и Фюрер, спрыгнув из кабины на платформу, затопал по железу, нелепый в своем меховом зипуне на таком солнце. Попов нервно прикурил еще одну папиросу, а я спокойно откинулся на телогрейке, подложил руки под голову и, высмотрев высоко в небе двух еле видных ласточек, принялся следить за их полетом.
Шаги приблизились и стихли. Я смотрел в небо. Чиркнула спичка, и потянуло ужасным махорочным перегаром – Фюрер засмолил свою козью ножку. Потом еще спичка – это, надо полагать, прикурили наши гости из будущего. Ласточки продолжали нарезать плавные круги.
– Послушай, Леша, – нарушил молчание Андреев. – Оно тебе надо?
– Оно всем надо! – заявил я. – Всему прогрессивному человечеству.
– Это ничего не изменит.
– То есть как это? – От неожиданности я забыл играть в безмятежность и повернулся к ним.
Коваль с Андреевым стояли против солнца, старик сидел на платформе рядом с Поповым, держа в руках самокрутку совершенно негуманных размеров.
Вонь ее перекрыла даже густой запах паровозного угля.
– Скинуть целый немецкий полк с позиций – это, по-твоему, ничего не изменит? – переспросил я.
– Как ты собираешься это устроить? – угрюмо спросил Коваль. – Сам на паровозе поедешь?
– Меня, хлопцы, сейчас вот что интересует, – подал голос дед. – Вы мой паровоз в расход пустить собрались, так? А разрешения спросили?
– Дедушка старый, ему все равно, – напомнил Коваль слова частушки.
Старик по-лошадиному мотнул головой, хмыкнул в бороду что-то невнятное и окутался таким облаком дыма, что Попов даже закашлялся. А мне стало жалко деда. Я представил, какие чувства он должен испытывать к машине, на которой проработал всю жизнь.
– Поймите, ребята, ведь у нас сейчас есть практически стопроцентная возможность уничтожить этих гадов! – сказал я напористо.
– Я тебе уже говорил, – ответил Андреев. – Это все мелочи на фоне того, что будет. Ты понимаешь меня?
– Все складывается из мелочей. Но вот ты сейчас уйдешь, а фашисты продолжат убивать наших.
– А наши фашистов. Это война, Опер. Что ты хочешь?
– Я хочу, чтобы ни одной сволочи не осталось, понимаешь?
– А толку? Всех укатает Армада, национальность не спросит. Не согласен?
– Согласен, – кивнул я. – Но с оговорками. Ты же русский вроде?
– И чего? – Лейтенант непонимающе посмотрел на меня.
– Это я так, уточняю. Мало ли… Хочу тебе историю рассказать, для ясности. Будешь слушать?
– Ну давай, – дернул бровью Андреев.