– Спасибо. Итак. Мы когда на фронт ехали, меня у Вязичей осколком задело. Повадился, понимаешь, немец бомбить переправу… Но да не в этом дело. В госпитале покантовался, то-се, выписался и – к нашим, на перекладных. Вдоль недавней войны. Много насмотрелся, много наслушался. И колодцы, заваленные трупами, видел, и все такое прочее. И вот как-то дорогу пришлось уточнять у дивчины одной. Молодая такая, знаешь, в самом соку, глаза громадные, на пол-лица – только их и видно, потому что в платок кутается. И говорила невнятно, неразборчиво, еле разобрал. Присмотрелся: рот порван до ушей – шрамы, как узоры, на все щеки, вот она платком и прикрывается, стыдится… Это, значит, первая оговорка. Понял?
– Понял, – кивнул Андреев, слушавший очень внимательно.
– Молодец, – похвалил я. – Тогда слушай вторую оговорку. Постучался, значит, я в хату, передохнуть. Отворила старушка – такая вся сгорбленная, старая, подслеповатая. Впустила. Сижу на лавке, у стола. Хозяйка кипятка принесла, я разложился с харчами своими, приглашаю вместе пообедать. Бабка отказывается, но из-за занавески достает девчонку малую, лет, наверное, пять-шесть, не больше – и ко мне толкает. Я ей кусок сахару протягиваю, она берет и говорит: "Данке". И приседает так культурно на своих тощих ножках. "Данке", понимаешь? И поэтому сейчас мне ответь: откуда ты взял такую глупость, что все это мелочи?
Андреев посмотрел на меня, посмотрел – да и отвел глаза. Но тут я наткнулся на красное лицо Коваля, и оно мне очень сейчас понравилось: злое, жесткое, и во взгляде та самая – правильная – интонация, которую я не раз подмечал у самых разных людей, солдат и командиров, попутчиков, что двигались вместе с нами через отбитые у немцев украинские деревни. А старик Фюрер сидел, сгорбившись, рассматривал свои стоптанные сапоги, и даже про самокрутку забыл.
– Ну а ты, дедушка, – окликнул я его, – по-прежнему веришь в хороших немцев?
– Верю, – пробормотал он себе в бороду.
– Подскажи тогда, как их от одноплеменных зверей отличить, – весело предложил я. – А то, не ровен час, не удержимся – всех перестреляем. Перед потомками стыдно будет.
И тут он догадался посмотреть на меня – внимательно и долго. И я, наконец, увидел, что в глазах его отображается понимание. Кивнув старику, я снова откинулся на спину и попытался найти своих ласточек. Но небо опустело.
– Покажи мне, как работает твоя адская машина! – услышал я голос деда.
– Ты о чем, Фюрер? – не понял Коваль.
– Как взрывчатку взрывать?
– Зачем тебе? – Коваль все еще не врубался.
– Я паровоз поведу!
Возникла долгая пауза. Наступившую тишину сломали раскаты артиллерии, долетевшие с берега. Я посмотрел на часы: ровно четыре. Немцы, как всегда, соблюдают точность. Ничего, будет вам вечером сюрприз!
– Ты хорошо подумал? – услышал я голос Андреева.
– Дедушка старый, ему все равно, – ответил старик.
Глава 22
5 октября 2016 года. Чернобыль
Мы сидим на полу, в тоннеле, высеченном в скале. Во всяком случае, создается такое впечатление. Проход сужается к потолку, до которого метра четыре. Стены – серый камень, очень похож на кремний, но с многочисленными вкраплениями мельчайших блесток, которые весело посверкивают в свете костерка.
С одной стороны тоннель уходит в темноту, с другой – перекрыт белесой, чуть колышущейся пеленой: то ли дым, то ли густая паутина.
В центре разложена походная печка. Таблетки сухого горючего горят ровно, облизывая дно котелка. Чекист периодически наклоняется, зачерпывает ложкой, пробует, качает головой. Рядом на отполированном полу стоят вскрытые консервные банки.
– А откуда ты знаешь, что там? – Чапай мотнул головой в сторону пелены.
– Но ты ведь тоже знаешь, – поддел я его.
– Да… странноватое ощущение, – признался Чапай. – Я даже знаю, какая там сейчас погода.
– Сейчас там ночь, – говорит Чекист. – Летняя ночь. Тепло. И ветер. Слышно, как за лесом рвутся бомбы… Слышите?
В коридоре тихо, но мы понимаем, что он имеет в виду: я и сам сейчас слышу грохот далеких разрывов. Лето 1943 года – оно совсем рядом, в двух шагах.
– Всю жизнь мечтал накопить столько денег, чтобы о них не надо было думать, – сказал Чапай. – Купить дом, пожить спокойно… В Швейцарии, например. Самое интересное, что перед самым Взрывом я проверял свои счета. У меня накопилось что-то около миллиона евро.
– Буржуй! – осудил Чекист.
– А у тебя сколько было? – засмеялся Чапай.
– Да уж поменьше!
– Ну а все-таки?
– Ну… тысяч восемьсот где-то.
На самом деле ничего необычного в таких цифрах не было. Я знал сталкеров, которые зарабатывали и побольше. У меня самого имелась на черный день пара сотен тысяч. Что уж говорить про таких удачливых бродяг, как Чапай с Чекистом? Но я был уверен – никакие швейцарские домики не смогли бы удержать их от возвращения в Зону. Не той категории люди, чтобы жить спокойно. Да и сама Зона никогда не отпустит сталкера.
Впрочем, это все лирика. Нет уже давно никакой Швейцарии… И тут я снова посмотрел на клубящийся туман: а ведь за ним все это есть! И Швейцария, и СССР. Там тот самый мир, которого мы лишились. И на фоне наших знаний война с Германией сейчас выглядит мелкой детской заварушкой. Она пройдет. И будет еще семьдесят лет нормальной жизни. Остаться там! – выскочила шальная мысль. Но сразу же вспомнились ее глаза, спрятанные за круглыми очками с голографическими черепами.
– Если все получится, будет тебе еще твоя Швейцария!
Я произнес это уверенно, но, если честно, никакой уверенности не чувствовал.
– Если все получится, Зоны не будет, – возразил Чапай. – А если Зоны не будет, значит, не будет и моих миллионов. Я же их на артефактах сделал.
– Парадокс! – глубокомысленно произнес Чекист. – По этому поводу предлагаю пожрать перед дорогой.
Мы лезем за тарелками. Чекист накладывает дымящиеся макароны, щедро приправленные тушенкой. Едим в молчании.
А ведь мы нашли ее! – осенило внезапно. Армаду! Буквально день назад я и подумать об этом не решался, чтобы не сглазить. Армада казалась пределом мечтаний, смыслом всей жизни. И вот сейчас сижу как ни в чем не бывало перед порталом, открытым в прошлое, и давлюсь горячими макаронами. Было в этом что-то от образа крутого героя американского боевика, который спокойно закуривает, прежде чем подпалить фитиль атомной бомбы. Только жрать макароны перед подвигом – это уж как-то слишком по-русски.
Звякнуло – это Чекист поставил пустую тарелку на пол. Я с любопытством наблюдал, как он пытается опереться о стену, чтобы спокойно покурить. Стена была наклонена к проходу, и позы у Чекиста получались очень неудобные. Ничего не выйдет – сам уже безуспешно пробовал приложиться. Наконец товарищу надоело, он отодвинулся и разлегся прямо на полу, подперев голову рукой. Чапай потянулся к его пачке, вынул две сигареты – себе и мне. Обернулся и на секунду замер, уперевшись взглядом в клубящийся туман.
– Связались мы с тобой, Глок… – покачал головой Чапай.
– Это да! – согласился Чекист.
– Никто вас не заставлял! – напомнил я.
– Не заставлял… – ворчливо передразнил Чапай.
Мы снова замолчали. Говорить было не о чем – сидели и курили. Но вот Чапай щелчком отправил окурок в тоннель – он упрыгал в темноту, разбрасывая искры.
– Пошли! – решительно скомандовал Чапай.
Мы с Чекистом нехотя поднялись, затянулись по последнему разу и зашвырнули окурки следом за чапаевским.
– Убирать не будем? – спросил Чекист про печку, котелок и тарелки.
– Не надо, – махнул Чапай. – Вернемся, горячего поедим. Пошли спасать мир!
Мы подхватили свои рюкзаки и развернулись к белесой завесе. Она казалась тонкой, почти прозрачной. Нужно было решаться. Набрав в грудь воздуха, я подступил к самой границе колышущегося тумана.
– Как ее хоть зовут? – спросил мне в спину Чекист.
Не ответив, я шагнул вперед…
Глава 23
16 октября 1943 года. Чернобыль
Край солнца провалился за кромку горизонта. И будто бы по команде слева от него в небо взметнулся клочковатый гриб разрыва. Потом донесся грохот – оглушительный, несмотря на большое расстояние.
Лейтенант Андреев достал свою флягу и второй раз за этот бесконечный день пустил ее по кругу. Горячий спиртовой ком оцарапал горло, мягко опустился в желудок. Я прикурил, закашлялся, вытер заслезившиеся глаза. И увидел, что Андреев, он же Чапай, в упор рассматривает меня сквозь дым.
– С вами пойду, – говорю я ему.
– Мы знаем, – отвечает он.
– Надо проверить, получилось ли. Да и вообще…
– Проверить, кстати, можно сразу. Хирург предупреждал, что на обратном пути через временной канал мы должны встретить сами себя. Это будет означать, что мы возвращаемся в измененную реальность.
– Почему это? – удивляюсь я.
– Мы шли из того мира, где катастрофа. А будем возвращаться в другой, который создали своими действиями. Поэтому должно образоваться два параллельных канала…
Со стороны реки прилетает раскатистый грохот канонады. Мы одновременно поворачиваем головы. С холма открывается прекрасный вид: тонущий в осенних садах поселок, поле, еле видная щетка деревьев на берегу… Из общей канвы выбивается только разросшееся на полгоризонта облако взрыва.
Ну что ж – значит, Попов добрался. Это хорошо. Значит, с этим делом тоже разобрались.
Я смотрю, как с кончика папиросы тянется похожая на паутину нить дыма. А перед глазами проплывает лицо полковника Мощина, шефа, человека, вытащившего меня с улицы, воспитавшего, фактически усыновившего. И сидит за своим столом, в углу кабинета, Сан Саныч, смотрит очень серьезно, как всегда, когда готовится сказать что-то банально-глубокомысленное. А потом понеслись воспоминания, легкие, как этот сигаретный дым: солнечный день в сквере, радуга над Москва-рекой, наполненная запахами столовая с облупившейся штукатуркой, елка, торчащая из сугроба, ряды бритых детских голов на торжественной линейке, плац, полный солдат… Промелькнули и исчезли. Осталось только одно: ее лицо, склонившееся надо мной на фоне звездного неба.
– Обещания надо выполнять, – заявляю я.
– Не понял? – переспрашивает Чекист.
– Неважно.
– Скажи мне, Опер. – Чапай глядит исподлобья, поглаживая пальцем усы. – А ты ведь это давно придумал, да?
– Ты о чем? – уточняю я, хотя уже догадался.
– Ну, паровоз заминировать и к немцам отправить.
– Давно, – соглашаюсь я. – Практически сразу, как узнал, что он к их позициям ходит.
– Ну да, – тянет Чапай. – Военная хитрость…
– А что?
– Уверен, что имел право посылать старика?
– Уверен, – киваю я. – Потому что, откажись он, я сам повел бы этот паровоз. Понимаешь?
– Понимаю, – помедлив, отвечает Чапай. – Мне кажется, что за эти пару месяцев я вообще начал вас понимать…
– А я другого не понимаю, – сообщает Чекист. – После всего, что тут… Объясни мне, Опер, как мы могли страну просрать?
– Они не просрали, – отвечает Чапай. – Они в этом году на границу СССР выйдут, а там и до Берлина недалеко. Это мы просрали…
Закат еще дотлевает на небе, но внизу уже растекаются сумерки. Темный силуэт Чекиста выделяется на фоне светлой бетонной площадки. Он пятится к нам, взбирается на пригорок, разматывая на ходу катушку с проводом.
– Надо отойти чуть в сторону, – прикинув расстояние до ворот, говорит он.
Мы шагаем по высокой шуршащей траве. В душистом воздухе витает еле ощутимый пороховой привкус. Далекая канонада затихла, и вместе с ночью на землю опустилась тишина.
Перед нами расстилается уходящая в темноту степь. Чекист останавливается, но забывшийся Чапай идет и идет вперед, цепляя ладонями изогнутые метелки ковыля.
– Эй! – окликает его напарник.
Чапай возвращается к нам. Отсюда не видно входа в тоннель, заметен только изгиб холма с торчащей на нем треногой. Не глядя, Чекист соединяет клеммы. Спустя пару секунд земля под ногами содрогается. Со стороны тоннеля прилетает протяжный грохот, сверкает багровый отблеск. Я вижу, как медленно заваливается набок вышка, да и сам холм вроде бы неспешно оседает, будто сдувается. Грохот плавно, нехотя, замолкает.
Прямо перед нами, в гуще травы, вдруг возникает еле заметное свечение. Оно быстро наливается жаром – пятно света растекается во все стороны, как лужа. Чекист отскакивает, Чапай дергает меня за собой. Вовремя – в следующее мгновение сухая трава вспыхивает, и почти сразу из центра пламенной лужи в небо выстреливает острый факел огня.
– Что это? – кричу я, перекрывая рев пламени.
– Аномалия! – кричит в ответ Чекист.
Лицо его освещают кровавые блики. Он смотрит на меня тревожно, но в то же время с какой-то детской радостью.
– Ну что, валим? – раздается крик Чапая.
– А за снарягой заходить не будем?
– Брось! Надо будет, новую справим. Но надеюсь, не понадобится.
– Ну пошли! – соглашается Чекист и дергает меня за плечо.
Мы идем по ночному полю. Вверху переливаются звезды. Внизу мечутся какие-то тени. Пару раз мне вроде бы мерещится высокий человекоподобный силуэт. Но я не уверен – слишком темно.
Рядом шагают напарники. Шуршит трава под сапогами, с чуть слышным треском рвутся стебли. Куда идем и сколько еще идти – я не знаю, но чувствую, что так надо. Амулет в руке наливается теплом, сквозь сжатые пальцы пробивается мягкий розовый свет. Замечаю, что правый кулак Чекиста тоже наполнен огнем.
Поворачиваюсь к Чапаю и внезапно обнаруживаю, что за ним уже нет ночной степи – там клубится какой-то темный дым. Я невольно замедляю шаг, но крепкая рука Чекиста подпирает меня в спину, не позволяет снизить темп.
Светлеет – свет идет со всех сторон. Кажется, начинает светиться сам этот туман. И вот мы уже движемся внутри дымного тоннеля. Стенки его подвижны, они волнуются, текут, переливаются, и эти завихрения сопровождаются сухим электрическим треском.
Со всех сторон туман. И под ногами уже нет травы – мы движемся по идеально ровной поверхности. Уши закладывает, как при наборе высоты. Воет ветер, но воздух совершенно неподвижен…
И вдруг впереди появляются они. Три фигуры будто бы проступают сквозь туман. Я вижу, как всем телом вздрагивает Чекист, как Чапай вскидывает руку в приветствии, но тут же одергивает сам себя. Они оборачиваются ко мне – в глазах восторг. Получилось! Получилось… Но я не чувствую по этому поводу никаких эмоций.
Они идут на нас. И мы идем на них. Они экипированы очень странно: шлемы, будто отлитые из бакелита, что-то типа подогнанных под фигуры телогреек с серыми пластинами на груди, узкие штаны заправлены в высокие шнурованные ботинки… Видимо, там, в будущем, так выглядит форма солдат. Они двигаются быстро, но не спешат.
Я узнаю Глока. Хоть видел только его труп. Молодое худощавое лицо – очень правильное, четко очерченное: такие лица рисуют комсомольцам на агитационных плакатах… "Не вмешивайся, не пытайся поменять", – звучит в голове голос Чапая. Мы равняемся. Они тоже видят нас, но, разумеется, тоже знают правила игры. Глок осматривает пространство за нами, переводит взгляд на меня.
Чапай с Чекистом из прошлого скупо кивают нам и отходят. Мои спутники отвечают таким же экономным кивком. И тоже идут дальше, замирают поодаль. Мы с Глоком стоим, разделенные только еле заметной дымной преградой. Мы понимаем друг друга без слов. Крутится дым, завивается вокруг, скрадывает контуры тех, кто нас ждет…
Так мы и стоим. Трое с той стороны, трое с этой. Сквозит туман над головой, потрескивает. Мы молчим. О чем говорить? Рассматриваем друг друга. То ли секунду, то ли неделю. Время относительно. Стоит Чапай – усатый, кряжистый, веселые морщинки в углах глаз. Стоит Чекист – грудь колесом, румяные щеки и массивный подбородок с ямочкой. И Глок, совсем не похожий на себя мертвого: с умным, подвижным взглядом. За какую-то долю секунды он все понял – я прочитал это в его глазах.
Я медленно распускаю петлю вещмешка, достаю потрепанный дневник. Узнаешь? Глок, помедлив секунду, вытаскивает из ранца свой дневник, такой же, как и у меня. Открывает на последней странице, быстро пишет что-то и, вырвав лист, протягивает мне. Проходя через разделяющую нас дымку, бумага съеживается, желтеет, ветшает. Осторожно беру листок. Глок кивает, поднимает руку с растопыренными пальцами. Губы его шевелятся.
– Доброй дороги! – говорю я, повторив жест.
А потом мы уходим. И они уходят. В противоположные стороны. Они туда, где осенью 1943 года по реке Припять расположился фронт. А мы…
Прямо посреди пути матовой спиралью завивается большая туманная воронка. В нее ныряет Чапай. Следом исчезает Чекист. Я остаюсь один.
Перед тем как шагнуть в мерцающую белизну, осторожно разворачиваю пожелтевший от старости листок, который протянул мне Глок. На нем всего одна выцветшая строчка, написанная знакомым почерком: "Ельск, ул. Ленина, 15. Ольга".
Примечания
1
Мир ищет лжи, так пусть его обманывают (лат.).
2
Думающий человек не мочится против ветра ( лат. ).
3
Открывай! (нем.).
4
Кто знал бы Гектора, если бы Троя была счастливой? (лат.).
5
Да, конечно (нем.).
6
Фашистские свиньи! Всем конец! (нем.)
7
Учите русский, болваны, в аду все надписи на нем! (нем.)
8
Это неправда! (нем.)
9
Дерьмо! (нем.)
10
Открывай! (нем.)
11
Доброй ночи!! (нем.)
12
Избравшему один путь, не разрешается пойти по другому (лат.).
13
Дайте мне ключ, Кламмер! (нем.)
14
Я не понимаю (нем.).
15
Ключ! (нем.)
16
Вы знаете код двери? (нем.).
17
Да! да! Сорок три, девяносто восемь, пятьдесят пять (нем.).
18
Код! (нем.)
19
Но, но… Мейер сказал правду. Клянусь вам! (нем.)
20
Взрывчатка (нем.).