Вдвоём нести сподручнее. В келье на пару подняли Фотия прямо на матраце, набитом сеном, на скамью переложили. Топчан периной устлали, на него бережно Фотия перенесли. Послушник-привратник старую подушку на лавку перебросил, под подушкой узелок обнаружил.
– А это не тронь.
Фотию подушку пуховую под голову подсунули, одеялом накрыли. У чернеца лицо сначала счастливым сделалось, потом по щеке слеза скатилась.
– Больно? – встревожился Александр.
– Никогда так мягко не почивал, – улыбнулся Фотий.
Привратник взялся за старый матрац и подушку, собираясь вынести.
– Погоди, проводи меня к настоятелю, – попросил Александр.
– Не примет, – покачал головой послушник.
– Скажи – дело важное, дар монастырю сделать хочу.
Привратника не было долго. Фотий долго говорить не мог, слаб был. Вот что удивляло Александра – глаза монахов. Светлые, чистые по-детски. У горожан таких не бывает – хитрость в них, сомнение, соблазн, жадность читается. У него же, Фотия, – наивные, сразу понятно – камня за пазухой не держит и грехов не имеет, не то что у Александра. Молод, а руки по локоть в крови, хоть и не тать он и не кат. Тяжко на душе временами бывает. Возьми Савелия: наказал подлеца, а имел ли право жизнь отнять? Ведь не судья, такой же гражданин, как и Савелий. Не повезло Александру встретить на пути новгородского кормчего. Будь слабее духом, сам бы в лихую разбойничью шайку влился и кем стал в итоге? Убийцей.
Тихонько вошёл привратник:
– Спит?
– Не сплю, – откликнулся Фотий. – Блаженствую. Мыслю – в раю так же мягко и удобно. Ещё бы брюхо не болело.
– Настоятель Иов примет тебя, я провожу.
– Фотий, я завтра навещу, ты только выздоравливай.
В жилом здании монастыря прохладно, если не сказать холодно. И то – стены каменные толстенные, пол и своды тоже из камня. Коридоры узкие, едва освещены свечами. В келье у Фотия оконце в два тетрадных листа, слюдой закрыто. Свет дневной едва проникает, зато наледь на слюде, одна защита – от ветра. Скорее аскетично. Привратник постучал в дверь, получив ответ, вошёл сам и пригласил Александра. В большой комнате темновато, воском пахнет. Александр не сразу настоятеля разглядел. Трудно увидеть человека в чёрной одежде в тёмной комнате. Голос слева:
– Назовись.
Александр на голос повернулся. Настоятель, сидевший на лавке с книгой в руке, встал.
– Александр в крещении, житель новгородский.
– Фома сказал – видеть меня хочешь?
– Пожертвование монастырю сделать хочу.
– Отдал бы привратнику.
– Побоялся, больно много.
Александр прошёл вперёд, положил узелок на стол, развязал. Потом отступил, повернулся к образам в углу, перекрестился, поклон отбил.
– С этого начинать надо было, – укорил Иов.
– Темно у тебя тут, да и растерялся слегка.
– Фома, подай подсвечник.
Привратник зажёг от горящей свечи ещё три в подсвечнике, поставил на стол. Засверкало злато-серебро, драгоценные каменья заиграли лучиками.
– Столь богат ты или неправедным житием нажито? – сурово спросил Иов.
– Неправедным, но не мной. Не беспокойся, я не украл, считай – нашёл.
– Ну что же, на полезное дело пойдёт. Стены укрепить в монастыре надо, трапезную для братии расширить. А что хотел-то?
Настоятель полагал, что Александр взамен попросит что-нибудь.
– Оставь Фотия при монастыре, не отправляй в Новгород. Слаб он, для него дорога в тягость будет.
– Что не за себя просишь, похвально. Ступай.
Александр с Фомой вышли. Фома к выходу его повёл.
– Суров у вас настоятель, – заметил Саша.
– Сам знаешь, великие князья меняются едва не каждый год, всем от владыки и настоятеля что-то надо.
Фома замолчал. Видимо, знал больше, чужаку говорить не стал. Монастыри всегда строились как крепости, да, собственно, таковыми и являлись. В случае нападения неприятеля жители окрестных селений, посадов городских в них укрывались. Многие монахи и послушники раньше воинами были, оружием владеть умели, и врагу взять монастырь было непросто. Поэтому слова настоятеля об укреплении стен не для красного словца были, не для косметического ремонта. И затрат требовали больших – камень, известь и яйца для кладки. А уж мастера свои, из чернецов.
За ужином Александр пропустил кружку пива за здравие Фотия. Выспавшись, позавтракал, сделал половому заказ:
– Порежь курицу кусками, свари и в горшке с бульоном принеси.
– Прости, гость, не понял.
– К болящему отнесу. Да в полотенце или чистую тряпицу укутай, чтобы тёпленькую донести.
– Сделаю.
Видимо, не часто такие заказы бывали. Александр время проводил за кружкой пива, потягивая не спеша. Сидеть пришлось долго, но торопиться некуда. Наконец половой торжественно горшочек с крышкой, укутанный полотенцем чистым, вынес, на стол поставил. Александр рассчитался, горшок обеими руками взял, направился в монастырь. Теперь главная задача – не упасть, снег подмёрз, скользко. К воротам монастыря спиной прислонился, для опоры, каблуком в ворота стучать начал. Выглянул Фома в оконце. Лицо недовольное, но Александра увидел, воротину открыл.
– День добрый, – поприветствовал Саша. – Как там Фотий?
– Монахи за его здравие молятся.
– Бульон и курицу принёс ему. Веди.
Путь к келье Александр знал, сам бы дошёл, да как многочисленные двери открывать, если обе руки заняты. От горшка запах аппетитный исходит, встречные монахи носом крутят. Мясом пахнет, а пост, нельзя. Но сказано же – болящим, путешествующим и воинам пост можно не блюсти. Только беспокоился Саша, можно ли по состоянию здоровья Фотию есть? Вошёл в келью, горшок на стол поставил. Фома сразу:
– Я за Серафимом, разрешит ли?
Вернулся быстро.
– Бульон можно, а курицы кусочек один маленький – грудку.
Александр подушку Фотию поднял, бульон в кружку налил.
– Сам пить сможешь? Или помочь?
Фотий сегодня выглядел лучше, чем вчера. Мелкими глоточками бульон из кружки прихлёбывал.
– Горячий ещё, а вкусен!
Выпил полкружки, откинулся на подушку, уснул. Слаб ещё. Александр вышел тихонько. На воротах Фома.
– Ты кем Фотию приходишься?
– Знакомец добрый.
– А ухаживаешь, ровно отец родной, редко такое увидишь.
Да, жизнь в те времена суровая была. Дети в семьях рано начинали работать, из-за болезней умирали часто. А ещё войны да эпидемии свирепствовали, жизни уносили.
Через неделю Фотий уже в постели садиться стал, а через десять дней ходить осторожно, держась за стенку, но сам, без посторонней помощи, чему очень рад был. Период, когда он после ранения беспомощный лежал и Александр заходил постоянно, сблизил их, хотя так редко бывает. Фотий ещё послушник, не монах. Но при пострижении в монашество человек отрекается от мирской жизни, от семьи, даже имя дают другое. И не часто бывает, чтобы послушник или монах дружил с кем-то в миру. Но случилось. У Александра груз с души свалился. Хоть и не его вина в ранении чернеца, а к событиям причастен.
Пока Фотий выздоравливал, снега навалило до колена, морозы ударили, на реках лёд встал. Дав льду окрепнуть две-три недели, по рекам потянулись обозы. И так из-за осенней распутицы, когда ни обозы не ходили, ни корабли не плавали, торговая жизнь замерла. А ноне во все концы великого княжества обозы потянулись. По рекам сподручнее на санях, шли по санному следу – ни кочек, ни ям, лёд ровный. Река сама ведёт, кучер, знай, следи, чтобы промоин не было. Если река петлю делала, обоз на берег выбирался, срезал путь, но всё равно потом на реку возвращался.
Реки для Гардарики, как называли великое княжество иноземцы, были важными путями сообщений. Почти все города стояли на берегах рек – и водой обеспечены, и транспортными путями.
Одним утром к Александру на постоялый двор пришёл кормчий Пантелей:
– Слава богу, что застал тебя.
– А как ты меня нашёл?
– Ты же сам сказывал – на постоялом дворе живёшь, да много ли их? Нужда в тебе есть.
– Если смогу – помогу.
– Не мне, сродственнику, купец он, мехами торгует. Товар лёгкий, но ценный. Обоз их собрали, в Муром хотят идти, охрана нужна. Седмицу туда, столько же обратно, да там распродаться неделю – дён десять.
– А велик ли обоз?
– Десять саней набралось.
– Один не возьмусь охранять.
Учитывая длину саней с лошадью, дистанцию между ними, получается, обоз на сто метров растянется.
– Да что так? У каждого купца ездовой, все при топорах. Отобьётесь, ежели чего. Ежели охраны набирать несколько человек, прибыли меньше.
– С топором долго ли ездовой супротив опытного душегуба-разбойника устоит? Два человека как минимум надо. Не возьмусь.
– Жаль, я поручился за тебя.
Поручительство – вещь серьёзная. Охранников подбирали осторожно. Мало того что претендент мог быть воином никаким, так ещё были случаи, когда сам грабителей наводил, находясь с ними в доле. Отказался Александр, он реалистом был. Пантелей ушёл разочарованный. Александр о разговоре забыл, как через две недели Пантелей снова объявился, вид опечаленный.
– Прав ты был, – поздоровавшись, сказал он. – И полсотни вёрст не проехали, как напали на обоз. Ездовых побили, груз так, на санях, увезли. Пешком купцы до ближайшего села шли.
– Я предупреждал. Жмотиться не надо было. И люди бы целы остались, и в товаре урону бы не было.
– Так где лишнюю деньгу взять? А если бы не напали? Охране платить надо.
– Ты уж в летах, Пантелей! Пора бы знать – ничего даром не достаётся. Сейчас-то зачем пришёл?
– Не сказал разве? Обоз сопровождать.
– Выходит, не сильно испугались?
– Может, и сильно. Да жить-то как-то надо. Возьмёшься?
– А ещё охранники есть?
– С тобой считать – двое. Говорит – в дружине князя Пожарского был.
– Говорить много что можно. А сколь платить будут?
– Деньга в день каждому из охраны.
– Считай – договорились.
– Тогда я скажу племяннику, где тебя сыскать, когда обоз готов будет. Его Филиппом звать, рыжий, в деда.
Через два дня, когда Александр в трапезной за обедом сидел, вошёл молодой парень, сразу к хозяину, к стойке. Перебросились словами, хозяин на Александра показал. Парень к столу Александра подошёл, шапку стянул. Шевелюра огненно-рыжая.
– Филипп? – спросил Саша.
– По волосам догадался, – поморщился парень. – Небось Пантелей сказал.
– Он самый.
– Говорит – согласен ты.
– Деньга в день, твой харч.
– Тогда завтра утром у Муромских ворот.
Парень надел шапку, кивнул на прощание и вышел. Молодоват он для купца. Приказчиком в избе – другое дело. А мех, он знания товара требует. По подшёрстку определить – зимняя или летняя добыча, качество выделки, да много чего знать надо. Попробуй, продай за хорошие деньги некачественный товар, ещё и побить могут.
Глава 9
"На муромской дорожке"
Утром, ещё затемно, Александр перекусил плотно. Поднявшись в комнату, надел на рубашку кольчугу, поверх неё епанчу. Шлем в руках покрутил, да и оставил. На голову надеть – зимой холодно, в руках таскать – смешно. И щит решил не брать, не на бранное поле идёт. Вот над выбором оружия раздумывал, остановился на сабле. Легка, маневренна, а любой тулуп рассечёт.
Только на востоке сереть начало, а он уже у городских ворот Муромских. Обоз весь собрался, улицу запрудив. Александр рыжего Филиппа нашёл.
– Твои сани последние в обозе будут, перед ними двое ещё моих. Я на передних.
– Как скажешь.
Сейчас он нанят, лицо подневольное. Филипп хмыкнул, к саням провёл, ездовому сказал:
– Охранник наш.
И Александру:
– Деньги я тебе плачу, поэтому за сохранность товара спрошу. Что с остальным обозом будет, меня не волнует. Уяснил?
– Намертво.
Обоз тронулся. Пока очередь до саней Филиппа дошла, прошло не меньше получаса. Александр от нечего делать сани считал. Ого! Не меньше полусотни. Обоз из города на лёд Клязьмы спустился. Застоявшие кони взяли резво, за санями снежная пыль клубилась. Морозновато да ещё ветерок. Александр на мягкой рухляди устроился, как меховые шкурки называли. Груз лёгкий, но объёмный, сверху рогожей прикрыт, грубой льняной тканью. На рухляди мягко, снизу не дует. Около полудня вторая половина обоза направо повернула, на лёд Судогды, а первая и большая часть по Клязьме путь продолжила.
– Куда это они? – спросил Александр у возчика Матвея.
– Знамо дело, до Тезы, по ней до Шуи. Слыхал про такой город?
Ага, мельком, на уроке географии в школе, семьсот лет назад. Или вперёд, попробуй разберись. Судогда значительно у́же Клязьмы, да ещё поворот за поворотом, извивается причудливо. Но санный путь по льду уже проторен, лошади сами по нему бегут. Из ноздрей пар идёт, шерсть изморозью покрылась. Александр периодически с саней соскакивал, бежал. И ноги размять, и согреться. В неподвижности, в санях лёжа, хоть и одет по погоде, а замерзать начинал. Так же и другие ездовые делали. До вечера до города Судогды добрались. Ездовые коней распрягать стали, в тёплые конюшни заводить. Коня накормить-напоить надо. К вечеру служки постоялых дворов тёплую воду в бадейках готовили. Холодную, из колодца, коню давать нельзя, кабы не простыл. Попоны в денниках сушиться повесили. Конь много забот в походе зимой требует, но если ухожен – не подведёт.
Сани с грузом во дворе остались, но охранять груз – это уже забота постоялого двора, на то специальные люди есть. Ездовые, Александр и Филипп, за одним столом уселись. Купец кашей с мясом накормил. Греча хороша, хозяин харчевни кашу льняным маслом сдобрил, не пожалел. И узвар из сухофруктов горячий, с мороза в самый раз. Шумно прихлёбывали из кружек, растягивая удовольствие. Понемногу тулупы да катухи расстёгивать стали, согреваясь. И без разговоров спать улеглись на лавках. Александр епанчу снял, а кольчугу на себе оставил. Спать неудобно и непривычно. Утром незабвенный кулеш поели, который при плавании приелся, горячего сбитня с капустными пирожками. Ездовые заторопились лошадей запрягать. Как сказал Филипп, сегодня перегон долгий до следующего постоялого двора в Нармочи. Где такая и сколько вёрст до неё, Саша не знал. С первыми лучами солнца обоз выехал.
По ощущениям, мороз под двадцать, лёгкая позёмка метёт. Скрипели на снегу полозья саней. Ветер забирается во все щели одежды, холодит. Александр больше бежал, чем ехал, спасаясь от мороза. Сделали одну небольшую остановку: лошадям отдохнуть, подкормить овсом. Уже стемнело, когда въехали в Нармочь. Вроде одежда тёплая, а замёрз Александр, весь день на свежем воздухе. И возницы в тулупах и валенках тоже замёрзли. Сначала на постоялом дворе отпивались горячим сбитнем, потом за еду принялись. Ездовой Матвей сказал:
– Ровная дорога по льду кончилась. Теперь в сторону сворачиваем, на старую Муромскую дорогу.
От этих слов Филиппа передёрнуло. Позже Александр узнал, что именно на этом пути купца ограбили. С незапамятных времён на Муромской дороге грабители и разбойники промышляли, сколько песен про то сложено. Князья дружину посылали, чтобы шайки многочисленные под корень вывести, да не получалось. Открытого боя лихие ватажки избегали, найти их логово в дремучих лесах без проводника невозможно. Как понял Александр, были у шайки наводчики на постоялых дворах. Пока ездовые спят, груз наводчики проверяют. Если купец глиняные горшки везёт или поделки деревянные, вроде липовых ложек, какой с него навар? А мех выгодно и быстро на торгу продать можно, да и купцы в этом промысле не бедные, серебришко в мошне есть.
Не знал тогда Александр, что охранникам меховых обозов платили вдвое-втрое больше, чем Филипп, потому что риск велик. Великие князья, занятые усобными разборками, развитию экономики значения не придавали, а налоги взимали исправно. Многие из селян уходили в леса, где жизнь вольная и князя над тобой нет. Грабили, воровали, тем и жили, преступность высокой была, если не запредельной.
Утром выехали на Добрятино. Санный след то на холм, то под уклон. Лошадям тяжело, да и бежать в горку, пусть пологую, удовольствие маленькое, уж лучше по ровному льду. Александр сразу понял, почему возчик Матвей сожалел. Зато за полдень, миновав Добрятино, влево повернули, на Муром. До него ещё далеко, два дня пути, но дорога наезжена, санные пути в обе стороны, и, куда взгляд ни кинь, вперёд или назад, видны обозы или одиночные сани, а то и верховой, чаще княжеский, посланец. Тут нападение и произошло. Александр бежал за санями, как вдруг ездовой закричал что-то. Саша сани догнал, запрыгнул на задок:
– Ты что кричал-то?
А Матвей кнутом вправо показывает. Повернул голову, а к обозу два десятка татей из близкого леса несутся на лошадях. Одеты разномастно, гикают по-разбойничьи, свистят залихватски. В руках кто саблю держит, кто дубину увесистую, а кто и цепом размахивает. В умелых руках это сельхозорудие может грозным оружием дробящего действия оказаться. От верхового всадника обозу не уйти, поэтому лошадей гнать нет смысла. Лучше остановиться, сбиться в круг, отпор организовать. Да не было единого начальника. Некоторые ездовые принялись коней нахлёстывать, сами под облучками топоры нашаривали. Другие остановились. Обоз рассеялся, растянулся. Это разбойникам выгодно: поодиночке бить легче, сопротивление сломить. Впереди идущие сани стали сбавлять ход.
– Обходи их и не останавливайся! – крикнул Александр.
Когда их сани поравнялись, Александр приказал ездовому:
– Гони, не отставай!
Тот кивнул, мол – понял. Сани поравнялись с первыми, на которых на мехах возлежал Филипп. Купец с беспокойством смотрел на конных разбойников и явно не знал, что предпринять.
– Гони, гони! – закричал Александр.
Купец обречённо махнул рукой:
– Бесполезно, догонят.
Вот же балбес! Понятно, что догонят, но отбиваться легче, по крайней мере для Александра. Он уже прикинул тактику. Для разбойников сработал эффект – раз убегают, стало быть, имеют ценный товар. За их санями сразу четверо всадников кинулись, другие – к остальному обозу. Первый всадник настиг сани довольно быстро. Александр так и лежал на куче меха. Сани неслись быстро, их подкидывало, швыряло, на замёрзшем санном пути и Александр побаивался. Встань он, и его сбросит с саней, опереться не на что. И оружие раньше времени показывать не хотел.
Разбойником оказался молодой, с русой бородкой, наглого вида парень.
– Останавливай сани! А то порублю всех.
Тать размахивал татарской кривой саблей. Самому себе он казался грозным, только Александр врагов покруче видел. Когда морда лошади разбойника поравнялась с задком саней, Александр вскочил. Для разбойника превращение купца в вооружённого воина было неожиданным. Александр выхватил саблю, рубанул лошадь по морде. Животину жалко, но выбора нет. Лошадь заржала дико, шарахнулась в сторону и завалилась на бок, придавив разбойнику ногу. Соскочить бы и добить врага, да уже трое догоняют, зубы щерят. Александр на ногах стоит, раскачивается от хода саней, да и опора слабая – мех, который пружинит под ногами.
Ещё один всадник справа подскакал. Ну, это понятно, под свою правую руку, под удар. В руке татя ржавый меч. Таким только рубить можно, не колоть, как европейским. Тать заорал, напуская страху:
– А!