Доктор Ф. и другие - Вадим Сухачевский 2 стр.


Я ткнулся носом в двухдневную небритость его щеки и тут же унюхал, что от дяди растекается крепчайший коньячный дух. Через секунду в коридоре уже пахло, как в винном погребе. Не имея достаточного опыта в подобных расчетах, я все-таки прикинул, сколько же надо выпить, чтобы от тебя так разило, и пришел к выводу, что одна бутылка вряд ли даст такую могучую диффузию. Впрочем, следует отдать дяде должное – держался он молодцом.

- Э, а вошел-то как? - вдруг сообразил он.

Я смутился:

- Открыли…

- А, мымра эта… - догадался дядя. - И дверь, небось, на замок? - Он подергал ручку и удостоверился: – Точно!.. Третий день под замком держат… Нет, как тебе эта ведьма, малыш?

- Домработница? - боясь попасть впросак, осторожно спросил я.

Осторожность моя, как тут же выяснилось, была не напрасной. Дядя вздохнул:

- Как же! Ты только ей не скажи… Неужели я похож на человека, который стал бы держать в домработницах такую вот ведьму? Вроде пока еще из ума не выжил. Нет, брат, это мне, видишь ли, с тещей так пофартило… Эх, кабы не жена!.. А впрочем, - добавил он, - тоже, между нами, скажу тебе, ведьма преизрядная!

- А-а… - зябко протянул я (пожалуй, в моем положении это было наилучшим ответом).

- Открою тебе один секрет, - проникновенно сказал дядя. - Все женщины ведьмы. Одолели, сил никаких нет!.. Ну ладно, чего это я? Милости прошу в хоромы!

Мы прошли в хорошо обставленную гостиную. Сквозь окна с высоты птичьего полета проглядывалась Москва. Дядя хмуро покосился на телевизор, по которому показывали футбол. Как раз в эту минуту нападающий прорвался к воротам, и комментатор завопил: "Гол! Го-о-о-ол!!!"

- Болван! - сердито сказал Орест Северьянович, взял телефонную трубку и набрал номер: – Погремухин говорит. Смотришь?.. А чего ж тогда не чешешься?.. Ну, а понял – тогда действуй. Чтоб две штуки ответных до конца тайма… То-то же…

Я, между тем, разглядывал странное убранство обеденного стола. На его огромной площади, на которой без труда разместилась бы иная комнатенка, поверх белоснежной скатерти в окружении хрустальных фужеров одиноко стоял неструганный ящик с пугающим количеством бутылок, и каждая из них золотой обклейкой вокруг горлышка кричала о наивысших кровях содержимого. При этом никаких следов закуски я на столе не обнаружил.

Дядя приглушил звук в телевизоре и повернулся ко мне:

- Так о чем бишь мы?.. Да, о ведьмах моих… А чего о них, впрочем?.. Давай-ка с тобой лучше – за встречу, племянничек! - Он кивнул на ящик с коньяком: – Как думаешь, малыш, нам для начала хватит?

К ужасу своему, я понял, что он вовсе не шутит. Понял это после того, как в руке у меня очутился огромный, размером с хорошую цветочную вазу, хрустальный фужер, в который тут же перекочевало содержимое одной из бутылок. Точно такой же до краев наполненный фужер держал в руке дядя. Затем, что-то вспомнив, он прибавил звук в телевизоре – как раз в тот момент, когда мяч влетел в ворота и комментатор вопил: "Гол! Го-о-о-ол!!! Менее двух минут понадобилось команде, чтобы забить два ответных мяча!.."

- То-то же, - буркнул дядя и выключил телевизор. - Так что – давай с тобой будем, племяш! Назло им всем! - Чокнувшись со мной, он в два глотка осушил свой фужер и затем, приговаривая: "Так, так, до дна, до дна…" – проследил за тем, чтобы и я не оставил на дне ни грамма.

Оглушение дядиным могуществом было столь сильным, что не сопротивлялся ни я сам, ни мое голодное со вчерашнего вечера нутро. Естество взяло свое лишь в следующий миг – дыхание отнялось, мир рассыпался на осколки, и я почувствовал, как пол подо мной пошел кругами.

Откуда-то из бесконечного далека едва слышно проступал дядин голос:

- Никак, поперхнулся?.. - обеспокоился он. - И сколько ж раз я им, чертякам, говорил, чтобы больше мне этот "Курвазье" не поставляли – не для православных питье, заказан-то был нашенский, дагестанский. Так они ж, чертовы дети, ни шиша не держат в головах…

Наконец со стоном заглотив воздух, я медленно опустился на диван. Дыхание отнялось, рот я раскрывал по-рыбьи. Пол-литра натощак было для меня явно многовато, так что если бы даже "эти чертяки" поставили к дядиному столу наш, дагестанский, то вряд ли я намного легче перенес бы такую порцию.

- Что, не пошло? - участливо спросил дядя. - Худы дела. Тоже, верно, изжога, это у нас, брат, фамильное. (Сам он, впрочем, невзирая на фамильную изжогу, держался по-прежнему молодцом.)

- Пустяки… - пробормотал я, уплывая куда-то вместе с диваном.

- А я вот, понимаешь, с ведьмами со своими давеча повздорил, - присев рядом со мной, доходчиво поведал дядя. - Старую ты сам видел – всем ведьмам ведьма! А молодая и ее переплюнет!.. Шутки мои, понимаешь ли, им не по нутру! Поди втолкуй дурам, что работа у меня такая. Ну а шутки – это, можно сказать, издержки производства, навроде как у водолаза ревматизм… Ладно, думаю, работа моя вам не нравится – тогда поглядите, ведьмы, как Орест Погремухин отдыхает!.. - Потом со вздохом добавил: – Вот, вишь, второй день и отдыхаю, как обещал…

Я слышал его едва-едва – все силы забирала борьба с тошнотой, в любую минуту со мной могло случиться нечто позорное. Бегством от этого страха было стремительное погружение в сон. Уже где-то на полпути между сном и явью я почувствовал, как дядя трясет меня за плечо:

- Э, да ты чего, братец?

"Все в порядке", - попытался выдавить я, но вместо слов из меня вырвалось только какое-то мычание.

- Да, плохи дела, - задумчиво произнес дядя. - Что ж мне теперь с тобой делать? Кофием тебя откачать – так ведь выдули вчера, кажись, все… И в магазин не выйдешь, - рассуждал он сам с собой, - дверь на замке. Второй день, ведьма, под домашним арестом держит… - Он решительно поднялся с дивана: – Ладно, живы будем – не помрем! - С этими словами он снял телефонную трубку: – Алё, Погремухин опять. Анисенко, ты, что ли? Ну-ка, друг ситный, давай-ка обеспечь ты мне опять… Ну да, как вчера! И вола там не верти – чтоб через десять минут обеспечил!

До меня долетал только звук слов, но не их смысл – мысли мои судорожно бились поодаль. Как бы не оправдались худшие подозрения той бабы Яги, с ужасом думал я. То, что "жлухтить кофий" не удастся, не особенно утешало меня сейчас, ибо вторая часть ее подозрения – насчет "пачкать в уборной" – была куда страшней и при учете моего муторного состояния грозила сбыться в любую минуту.

Впрочем, думая, что запертая дверь помешает питию кофе – плохо же я знал своего дядю, человека, для которого нет ничего невозможного!

Очнулся я, когда заскрипело, открываясь, окно.

То, что я увидел, открыв глаза, заставило меня на миг окаменеть.

Дядя стоял у настежь распахнутого окна, одна нога его еще находилась в комнате, но другая была уже перекинута через подоконник. Белый генеральский китель, в который за это время он успел облачиться, говорил о серьезности его намерений.

У меня хватило сил только приподнять голову и издать некий хрип.

- Все в порядке, малыш, - обернувшись, сказал дядя.

В следующее мгновение при моем полном столбняке он перекинул через подоконник вторую ногу и не спеша соскользнул вниз.

Двадцатиэтажная высота откликнулась машинным гудом.

В ужасе я метнулся к окну и зажмурил глаза, чтобы не сразу увидеть…

Но то, что я увидел, когда открыл глаза, было невероятнее самых бредовых снов. Мой дядя Орест Северьянович, сверкая золотом генеральских погон, плыл над Москвой, гордо, как на капитанском мостике, стоя в люльке аварийной машины, и покровительственно помахивал рукой букашкам-автомобилям, таким крохотным с его высот. Зрелище было поистине величественное.

Не выдержав всего, что навалилось на меня за этот день, я добрел кое-как до уборной, там поперхнулся, переломился пополам и запачкал решительно все, что только можно было запачкать.

Потом убрал за собой, насколько мне позволяли силы, вернулся в комнату, повалился на диван и тотчас заснул, по правде сказать, крепко рассчитывая спьяну, что после такого позора мне уже не грозит когда-либо проснуться.

3

Сначала я почувствовал, что в комнате кто-то есть, и лишь только потом с горечью понял, что все-таки просыпаюсь. Некоторое время я продолжал старательно домучивать остатки липкого, как деготь, сна, чтобы по возможности оттянуть болевую минуту.

Окончательное пробуждение обрушилось на меня вместе с нестерпимым стыдом и мучительнейшей головной болью. Казалось, что вместо головы на шее у меня вызрел тугой бутон, который тотчас лопнет, лишь только я открою глаза. Каждое мое шевеление отдавалось новой волной боли. Не находя сил бороться с этой мукой, я издал малодушный стон. И тут же приятный женский голос спросил:

- Вы уже проснулись? Как вы себя чувствуете?

Собрав жалкие остатки воли, я наконец открыл глаза, и тут же показалось, что начинаю дымиться от стыда. Передо мною стояла, наверно, самая красивая женщина, какую я когда-либо видел. Положение мое было наижалчайшим – ибо трудно представить себе что-нибудь более постыдное, чем вблизи, быть может, красивейших из женщин на земле мычать с чужого дивана, разя перегаром, взъерошенному, разбитому, помятому, к тому же после того, как позорно запачкал уборную у нее в доме. Не знаю уж почему, но я сразу догадался, что передо мной дядина жена, хотя искать в ней какое-то сходство с ее матерью, той неприветливой бабой Ягой, я, разумеется, и не пытался – это было бы невообразимым кощунством. Ее красота была не бутафорской, как у красавиц с журнальных обложек; то была красота какая-то умная, утонченная; этой утонченности не мешал ни слегка вздернутый, как у сорванца, носик, ни чрезмерно короткая стрижка, ни возраст (дядина жена была, пожалуй, лишь немногим старше меня). Ах, да мог ли я в ту минуту объяснить самому себе, чем она так необыкновенно красива! Понимание этого и не нуждалось в словах. То, что она – красивейшая из женщин было столь же неоспоримо, как то, что сам я – наипоследнейшая из скотин. Да, наверно, только такая жена и могла быть у такого удивительного человека, как мой дядя.

- Простите, я вас, кажется, разбудила, - сказала она. - Может быть, врача вызвать?

По доносившемуся сбоку угрюмому сопению я догадался, что дядя тоже здесь, и перевел на него взгляд. Одет он был снова по-домашнему и держался по-прежнему молодцом, только вид имел до того виноватый, что мне стало его жаль. Чтобы он не так изнывал от своей вины, я спешно выдавил из себя вперемежку с хрипом:

- Все в порядке… Простите, я, кажется…

Услышав меня, дядя оживился:

- Я же, Лизок, тебе говорил! Полный порядок!.. Железный мужик, родная кровь!.. - Однако тут же осекся под взглядом своей юной супруги.

- Я рада, - сказала она мне, - что мой муж не успел втянуть вас в какую-нибудь историю. Кажется, вы первый из его гостей, для которого после встречи с моим благоверным не надо сразу вызывать неотложку.

Если учесть, что и я был не особенно далек от состояния, чреватого вызовом неотложки, то судьба остальных дядиных гостей сложилась, по-видимому, действительно печально.

- Лизанька, ангел, ну, ты, как всегда, преувеличиваешь, - смущенно проговорил дядя. - Ты, должно быть, про Серафимова? Так ведь он сам виноват – нельзя же в наш век быть таким суеверным человеком… А с этими гавриками, с Козлятиным и Карапетяном, - так с ними же, ей-Богу, все было более чем пристойно…

- Не сомневаюсь! - саркастически сказала дядина жена. - Только при этом почему-то один из них по сей день отсиживается где-то в лесу, в охотничьей сторожке, и отстреливается от всех, кто хочет его оттуда добыть, а другой вот уже третью неделю твердит, что видел собственными глазами, как ты играл в шашки со снежным человеком! Слава Богу, у тебя еще хватило деликатности не вспомнить про беднягу Шнайдера. Человек до сих пор в психиатрической лечебнице – и там не перестает божиться, что в бассейне Сандунов его по твоему наущению полчаса щекотали две хвостатые русалки!

- Ну, что касается Шнайдера, то это была просто-напросто шутка, - вставил Орест Северьянович. - И потом, ты, Лизок, все-таки не сравнивай – тут как-никак племянник, не кто-нибудь…

Разумеется, в ту пору я еще не был готов вникнуть в суть всех этих загадок. Из их перепалки я вынес для себя только одно – что в сравнении с теми бедолагами мне, пожалуй, вправду удалось довольно легко отделаться.

- Прекратим этот дурацкий разговор! - сказала прелестная дядина жена. - От твоих оправданий я, по-моему, сама скоро спячу. - С этими словами она снова повернулась ко мне, вздернутый носик все еще гневно раздувался. - Простите, мы, кажется, немного увлеклись, - сказала она, постепенно остывая. - Надеюсь, вы уже поняли, что с моим мужем надо все время держать ухо востро, иначе непременно угодите в какую-нибудь беду.

- Лизок, ну опять ты… - едва слышно прошелестел дядя.

- Общение с ним требует особой закалки, - продолжала она, оставив без внимания его шелест. - Ну да у вас еще будет время привыкнуть… Кстати, мы еще не познакомились. Елизавета Васильевна, можно просто Лиза.

Я вскочил с дивана: знакомиться лежа было бы, пожалуй, верхом неприличия. Пол подо мной качнулся, но, по счастью, мне кое-как удалось устоять на ногах. В моем рассыпавшемся на черепки мозгу слова умирали, так и не родившись. С трудом извлек из себя:

- Сережа… то есть можно – просто Сергей… - Вконец ослабев от своей глупости, добавил зачем-то: – Мне дядя о вас много рассказывал.

- В таком случае вы, должно быть, уже наслышаны, что я – ведьма, - улыбнулась она.

- Как можно, Лизок! - трагически простонал дядя.

- Надеюсь, вы понимаете, что в этом титуле нет ничего обидного, - словно не расслышав его, добавила она.

- Лизанька, свет мой! - тающим голосом пропел дядя.

- Кстати, как там у тебя насчет кофе? - миролюбиво спросила она. - По-моему, нашему гостю крепкий кофе сейчас не повредит.

- Лизанька, ты же знаешь, тебе достаточно только приказать, - медово промурлыкал дядя.

Он с готовностью рванулся с места и уже секунду спустя загремел на кухне посудой.

Едва мы с Елизаветой Васильевной остались одни, она, мигом посерьезнев, сказала мне:

- Прошу вас, Сергей, к тому, что я вам сейчас скажу, отнеситесь как можно ответственней, поверьте, это в ваших же интересах.

- Да-да… - Я изобразил на лице крайнюю сосредоточенность (сил, чтобы мало-мальски сосредоточиться по-настоящему, у меня не было).

- Полагаю, - продолжала она, - что вы появились тут отнюдь не случайно. Вероятнее всего, вы сами еще этого не знаете, но я почти уверена, что ваше появление связано с некоей многовековой тайной, о которой, увы, покуда ничего не могу вам рассказать. Насколько мне известно, это едва ли не единственное, что по-настоящему заботит моего мужа, и ради этого он решился втянуть вас в игру – предполагаю, что довольно не безопасную… Впрочем, прежде времени не хочется вас пугать… Но кое-какие предупреждения все-таки должна сделать. Похоже, некоторое время вы будете находиться у нас, а наш дом, как вы, наверно, уже почувствовали… м-м… скажем так, странноват. Посему очень вас прошу – будьте предельно осторожны. Ни одного самостоятельного шага!.. И еще одна просьба. Только что я при вас упрекала кое в чем Ореста Северьяновича. Так вот, это было сделано сгоряча, о чем весьма сожалею. И просьба моя – лучше поскорей забудьте обо всем этом. И не задавайте лишних вопросов – всему свое время. Договорились?

- Договорились, - пообещал я, так ничего и не поняв из ее слов. И тут же вопрос против моей воли соскользнул с языка. - А это правда – насчет снежного человека? - спросил я после секундной борьбы со своим взбудораженным любопытством.

Она тяжело вздохнула:

- Ну вот! Я уже начинаю жалеть, что затеяла с вами этот разговор!.. Хорошо, кое-что объясню, но это в последний раз. Как я вам уже говорила, главное, что заботит Ореста Северьяновича много лет – это некая величественная, трудно постижимая тайна веков. Только по-настоящему удивительный человек, вроде него, способен посвятить себя столь грандиозной задаче! Но время тщетно уходит, разгадки все нет; иногда, можно понять, подступает разочарование. И тогда он позволяет себе… ну, скажем так, немного развлечься. Увы, развлечения эти иной раз не лучшего сорта. Конечно, некоторые вещи способны поразить сознание несведущих, темных людей, но на самом деле все это не больше чем мелкие фокусы. Господи, что может быть бессмысленнее, чем удивлять профанов! Вы понимаете меня?

- Понимаю, - глубокомысленно произнес я.

На самом деле из ее слов я извлек для себя только одно: что мой дядя иногда показывает какие-то фокусы. Конечно, такое занятие не особенно подходило к его внушительным генеральским погонам, но во всяком случае, в том не было ничего сверхъестественного. Спрашивать о чем-либо еще, например, об этой тайне, к коей сам был якобы причастен, я уже не отважился.

- Но только имейте в виду, Сережа, - поглядывая на дверь, сказала Елизавета Васильевна, - Орест Северьянович относится ко всему этому весьма, весьма серьезно. Пожалуй, мне одной он позволяет иногда подшучивать над этой своей маленькой слабостью. Другим, и вам в том числе, я бы не советовала над ним шутить – для многих уже такие шутки плохо кончались. - Заслышав шаги в коридоре, она шепотом добавила: – И никогда не забывайте – при всех своих маленьких слабостях, Орест Северьянович это… могущественный, могущественный человек!..

На последних словах она до того взволновалась, что мое чуть было пообмякшее уважение к дяде мигом обратилось в незыблемейшую твердь.

4

Если в странствии будешь труслив в мелочах, то… накличешь на себя беду.

Из китайской "Книги Перемен"

В следующую секунду дядя вошел в комнату; в руках он держал серебряный поднос с дымящимся сладкими парами серебряным же кофейным прибором. Сразу я понял, что кофе у дяди какой-то особенный – одного запаха хватило, чтобы моя головная боль выветрилась бесследно (да и было бы странно, если бы в доме у моего дяди поили обычной общепитовской бурдой).

Назад Дальше