Ревун известил о готовности, и Эйтингон живо заткнул уши. Даже здесь, в рубке, мощь главного калибра впечатляла.
Сотрясся весь корабль, "лисьи хвосты" выстрелов вырвались кверху, и накатил чудовищный грохот. Снаряды с временными взрывателями искали цели.
– Давай, давай…
На месте одного из бомбовозов вспухло облачко огня. Еще два, еще одно… Четыре черных шлейфа, переплетаясь и расплетаясь, протянулись к поверхности моря.
– Так их!
Вторым залпом удалось снять еще парочку "Юнкерсов". Все, теперь бомбовозы были в недосягаемости башенных орудий.
Слово зениткам.
Замолотили 105-миллиметровые пушки, вверху повисли хлопья разрывов. Еще парочка "Юнкерсов" слетела с небес. Один из сбитых самолетов оказался ведущим – ведомые, словно стадо, утратившее вожака, разбрелись, стали сбрасывать бомбы в море, чтобы облегчиться, и поворачивали назад – дураков нема помирать.
Однако остатки двух прореженных девяток продолжили сближение. Зенитки долбили без устали, замолотили 37-миллиметровые спарки-скорострелки.
Вот одному из "Юнкерсов" сильно не повезло – снаряды оторвали ему крыло. Вращаясь, как кленовое семечко, бомбардировщик полетел вниз.
И все же пятнадцать или шестнадцать самолетов – от волнения Наум не мог точно сосчитать – неумолимо надвигались на корабль. И вот они, бомбы, посыпались черными семечками.
Эйтингон едва успел ухватиться – Топп уводил "Тирпиц" из-под удара. Резко развернуть линкор не получится, слишком велика эта громада, явно не катер, но все же маневренность была свойственна "Тирпицу" – описав крутую дугу, корабль взял ближе к невидимому берегу.
Бомбы попадали в море, вздымая гигантские гейзеры воды, пены, пара и дыма. И все же три фугаски рухнули на палубу.
Одна из бомб взорвалась около башни "Антон", повредив барбет, еще две сработали ближе к носу, проломив палубу толщиной в пять сантиметров, но артпогреба не задев. Да и палуба над погребами была толще вдвое – обычной осколочно-фугасной бомбой не возьмешь.
Тем не менее палуба была распорота, обшивка корабля испещрена осколками, кое-где кабеля перебило. Возникли проблемы в отделении турбогенераторов № 2.
Часть летчиков уловила изменение курса линкора и не стала открывать бомболюки – "Юнкерсы", кренясь, пошли на второй круг.
– Саахов! – крикнул в микрофон Наум. – По самолетам!
– Понял! – донеслось в ответ.
Истребители из гидропланов "Арадо" были никудышние, и в столкновении с "Мессершмиттами" им бы быстро пришел конец, но все же пара крыльевых 20-миллиметровых пушек да столько же пулеметов делали гидросамолеты хотя бы по минимуму грозными.
Правая и левая катапульты запустили два гидроплана, немного погодя еще парочка самолетов стала набирать высоту.
Особой скороподъемностью "Арадо" похвастаться не могли, но и противостояли им довольно-таки неуклюжие "Юнкерсы". Бомбовозы сразу протянули трассирующие очереди, пытаясь поймать "Арадо" в прицел, но те не давались.
Двойка гидросамолетов, запущенная первыми, подобралась к "Юнкерсу", занимавшему крайнее место в строю, и скрестила на нем пушечные очереди – снаряды рвали фюзеляж и правое крыло.
Бомбардировщик стал уходить вниз – и попался второй паре "Арадо". Очередь разбила "Юнкерсу" правый мотор, бомбовоз тут же высыпал свой взрывчатый груз в море, пытаясь уйти, но серая морось, сеявшаяся из пробитых баков, вспыхнула, охватывая пламенем крыло и кабину. Да и куда улетишь с одним двигателем? В море.
Видимо, командир оставшихся бомберов был человеком жестким, удирать не стал, а повел "Юнкерсы" в атаку, несмотря ни на что.
"Арадо" повредили одному бомбардировщику хвост, другому крыло, третьему расколотили кабину – этот долго не продержался, стал снижаться, а потом и падать.
Тут меткая очередь с "Юнкерса" зацепила один из гидропланов – самолет задымил и пошел вниз, скользя над водой прямо по курсу линкора. Это было неприятно, но у "Арадо" перед "Юнкерсами" было большое преимущество – самолет был приспособлен к посадкам на воду.
Бомбардировщики завершили второй круг и высыпали фугаски.
Ни маневры, ни завеса не помогли – бомбы нашли свою цель.
Одна из фугасных дур взорвалась над 9-м отсеком, где располагалось котельное отделение № 1 правого борта. Ни котлы, ни правая турбина не пострадали – чтобы достать до них, надо было сбрасывать 1600-фунтовые бронебойные бомбы или хотя бы 500-фунтовые полубронебойные.
К тому же фугаски падали со слишком малой высоты и не могли набрать нужной скорости, чтобы пробить броневую палубу. Одна из бомб и вовсе не взорвалась – ударилась со всей мочи, подпрыгнула и плюхнулась в море.
Но все равно, бед наделать они успели – правая катапульта и кран были уничтожены, левая средняя 150-миллимитровые башня вышла из строя, осколки повредили шахты дымоходов и воздуховоды котельных вентиляторов в 10-м и 11-м отсеках.
Еще один "Арадо" задымил и сел на воду, зато огнем пушек и пулеметов гидропланам удалось "спустить" пару бомбовозов. Свой вклад внесли и зенитки. Уходили в сторону берега четыре "Юнкерса", все, что уцелели.
Башня "Бруно" выдала залп, и вышел он весьма удачным. Один из снарядов разорвался между двумя самолетами. Того, что летел правее и ближе, опрокинуло, закружило, ломая крылья, а летевшего слева буквально разорвало осколками. Второй снаряд угодил прямо в "Юнкерс", разнеся тот на клочки и лишь слегка задев последний из бомберов.
Однако ему, кажется, хватило – легчайший белесый шлейф потянулся за самолетом. "Юнкерс" начал терять высоту. "Долетит – не долетит"?
Эйтингон вздохнул. Ему было неприятно, что линкор для РККФ прибудет с огрехами. Впрочем, время для ремонта еще есть.
– Отбой воздушной тревоги!
* * *
…2 июля "Тирпиц" под флагом и гюйсом РККФ вошел в Ваенгу. Немецкий экипаж свели на берег и разместили в деревянных бараках. Не обрекая, впрочем, на особые лишения.
Крупного ремонта линкору не требовалось, а те повреждения, что были ему нанесены, планировалось полностью устранить в течение недели.
Краснофлотцы заполнили палубы и отсеки линкора, осваивая новую технику. Целая толпа техников проходила по кораблю, заменяя все таблички на немецком. Сами немцы в ранге военспецов тоже не вылезали с корабля, растолковывая русским, что тут и как.
Энкавэдэшников на борту толклось не меньше, чем флотских – никому не было интересно потерять линкор.
5 июля Эйтингон сдал все дела, освободился и явился в порт со спокойной совестью. Пришвартованный "Тирпиц" впечатлял.
Хотя название "TIRPITZ" было убрано еще вчера, а сегодня пара матросов в подвесных люльках тщательно обводили новое имя, данное трофейному линкору: "ЛЕНИН".
Из воспоминаний П. А. Судоплатова:
"На рубеже 50–60-х годов Лубянка заметно помолодела, модернизировав идеологический и политический сыск.
Работа КГБ, помимо борьбы со шпионажем и агентурой иностранных разведок, сбора развединформации за рубежом, в целом обеспечивала охрану порядка, спокойствие державы и безопасность высшего руководства страны.
Но именно в этот период, перестав в массовом порядке громить противников Советской власти, спецслужбы впадали в спячку и отучались работать в условиях чрезвычайного положения. Когда ветры горбачевской перестройки начали раскачивать власть, оказалось, что ни власть, ни ее приводные ремни в лице КГБ не готовы к реальным переменам.
Сохранялась иллюзия сталинских времен: достаточно иметь в своих руках все рычаги контроля над спецслужбами – и все задачи будут решены, все останется на своих местах. На последнем этапе хрущевского десятилетия начали складываться новые группировки – брежневская, косыгинская и т. д. В довершение к этому Хрущев назначает секретаря ЦК и бывшего главу КГБ Александра Шелепина куратором органов госбезопасности. Личный контроль подменяется контролем на бумаге. Заговор руководства против Хрущева и смена лидера прошли без эксцессов…"
Глава 23
"Дело Абакумова"
Москва, 6 июля 1942 года
Эйтингон должен был вернуться в Москву 8-го числа, на ту же дату был запланирован и его доклад Берии. Но удалось сократить путь – авиаторы помогли – и он добрался до пункта назначения на два дня раньше. Настроение от этого стало резко приподнятым – уже и Павел прилетел, и прочие знакомцы – Трошкин, Ермаков, Медведев, Приходько, Ларин. Кто по делам, кому светило награждение или, что грустнее, лечение.
Наум ухмыльнулся. С друзьями-товарищами он обязательно встретится, но сначала заявится домой к своей Музочке!
Предвкушая отдельные детали близящегося свидания с законной супругой, Эйтингон ехал в такси и наблюдал за жизнью столицы СССР.
Ленинград, откуда он недавно вылетел, еще не до конца очухался, не отошел от страшной зимы, сохраняя все черты прифронтового города, а вот Москву не узнать – на улицах много девушек в легких платьях, слышен смех, очереди выстраиваются к лоткам с мороженым и к бочкам с квасом – жарко.
Покинув таксомотор, Наум бегом поднялся на свой этаж и позвонил. Улыбаясь, прислушался. Идет!
Дверь отворилась, выглянула Муза. Ее озабоченное лицо поменяло выражение. Моментально выходя из образа замужней дамы, Муза взвизгнула и бросилась целовать Наума, а тот, как юный пионер, всегда был готов…
– Приехал, приехал!
Внезапно женщина отстранилась, виновато посматривая на Эйтингона. Наум не собирался упускать свое сокровище – облапив Музу, он прижал ее к себе и понял, отчего она так смотрела на него – смущаясь, извиняясь будто.
Из комнаты вышла Эмма Судоплатова, напряженная и расстроенная. Ее покрасневшие глаза выдавали недавние слезы.
– Эммочка, кто тебя обидел? Ты ж у нас генеральшей стала!
Женщина лишь помотала головой, и слезы потекли опять.
– Что случилось? – уже серьезно спросил Наум, чувствуя, что мечтания о приятном деньке и чувственных удовольствиях тают.
– Павел пропал, – негромко сказала Муза.
– Как это? Стоп-стоп, не обе сразу! Эмма, рассказывай.
"Генеральша" прерывисто вздохнула, собралась и стала излагать.
– Вчера после обеда ко мне заходил Трошкин, хотел повидаться с Пашей. Я ему сказала, что Паша на работе, и Женя отправился туда, пропуск у него был. А где-то в третьем часу прибежал и говорит – меня, мол, дежурный завернул. Мол, только что вышел генерал-лейтенант. Сказал, что ему надо быть на "Динамо", но от машины отказался, отправился пешком. Дежурный еще поторопил Женю – мол, догоните еще, товарищ Судоплатов направился к улице Горького, он всегда так ходит, чтобы ноги размять. Трошкин говорит – я сразу дунул, а на Кузнецком мосту вижу – стоит командир, то ли ждет кого, то ли просто воздухом дышит. И тут подъезжает черный "ЗИС", а двое прохожих хватают Павла – и в машину! И все, и с тех пор о Паше ни слуху ни духу…
– Та-ак… – протянул Эйтингон. Пройдясь по тесной прихожке, он остановился и задумался. – Наши тут ни при чем. Если что, Павлушу в кабинете бы взяли…
– За что? – застонала Эмма.
– Да ни за что! Ну-ка, скажите: вы верите Павлу?
Обе женщины посмотрели на него с горчайшей укоризной.
– Вот, так и дальше глядите, – хладнокровно сказал Наум. – Павел чист и праведен. Его могли подставить – это да. Вот что… Если Павел даже и нарушил закон, я его найду и вытащу. Если за ним ничего нет – тем более. Трошкин где?
– В гостинице, наверное… Вот, он оставил телефон Шереметева.
– Ну-ка… – быстро набрав номер, Эйтингон приложил трубку к уху. – Алло! Гаврик, ты? Привет… Я, я! Кто ж еще… Ты в курсе? Насчет Павла? Спокойно, спокойно! Трошкин где? Скажешь ему, чтобы подходил… м-м… Помнишь ту пивную, где мы весной пересеклись? Туда пусть и подходит. Остальное при встрече. Давай…
Положив трубку, он быстро поцеловал Музу и Эмму.
– Все, я побежал! Будут новости – сообщу. Пока!
Не давая времени женщинам всполошиться, Наум покинул квартиру и спустился во двор.
"Та пивная" находилась не столь уж далеко, поэтому Эйтингон решил потренировать ноги.
Сожаление об испорченном дне прошло, другие мысли тревожили Наума. Подозрений хватало, версий тоже.
Шереметева с Трошкиным он обнаружил поблизости от пивной и поманил за собой в заведение. Там было довольно шумно, сюда забегали не только пенсионеры, но и всякого рода деятели тыла, бывали и фронтовики. Чисто было в пивной, и частенько подавали отменных раков. Пиво также наливали неразбавленным. Ну, почти.
Заказав по бокалу, Эйтингон первым делом распотрошил рака, а вот пивко лишь пригубил – не любитель был.
– Не будем тянуть кота за известные места, – без улыбки начал Наум. – Женя, ты хорошо рассмотрел тот "ЗИС"?
Трошкин кивнул.
– Черный, новый. Номеров не разглядел – далеко был.
– А куда он поехал?
– Свернул на Неглинную, в сторону Трубной.
– Значит, так. Ты сам из милиции, вот и вспомни былое. Надо пройти за этим "ЗИСом", проследить, куда он двинул и докуда доехал. Помнится, на Неглинной пост ОРУД стоял…
– Пройдусь, – кивнул Евгений, – вызнаю, что смогу.
– Насчет пройтись это ты хорошо придумал, но гулять будем как-нибудь потом. Я вызову три… нет, пять "эмок", чтобы не бегать, а ездить.
– А не много – пять? – засомневался Шереметев.
– А ты оглянись! – хмыкнул Наум.
В пивную, принимая скучающий вид, заходили Ермаков, Ларин и Приходько.
– А-а… Ну, да. Я о чем и говорю…
Полчаса спустя задания получили все, а тут и транспорт нарисовался. Договорились встретиться через час в Сокольниках.
* * *
Ровно через три часа пять "эмок" съехались к парку. Трошкин с Шереметевым и Ермаковым прошли весь путь следования таинственного лимузина. Таких машин в Москве было довольно много, но это лишь на первый взгляд. "ЗИС-101" – штука заметная.
Его замечали орудовцы и глазастые бабушки, пацаны и торговки квасом. Так Трошкин и добрался до "конечной остановки".
– Это особняк в три этажа, – докладывал он оживленно, помогая себе руками, – внутри – двор. Туда под арку ворота. Закрытые. Я в щелку подглядел – "ЗИС" там. Тот самый! Я сразу увидал белую отметину на переднем крыле – как будто известкой мазнули! Мы с Гавриком местных поспрошали… Ну, как поспрошали… Поговорили за жизнь, посудачили, вскользь упомянули про тот самый "ЗИС" – вот, дескать, жируют шишки всякие! В общем, выяснилось, что как заехала машина, так больше и не выезжала. Я оставил Гаврика подежурить.
– Стало быть, – приободрился Эйтингон, – Павел Анатольевич все еще там.
– Могли и по дороге высадить, – прикинул Ермаков.
– Та навищо його высажуваты? – подивился Приходько. – Там вин, там!
– Значит, так, – Наум оглядел всех. – Это дело я беру под свою ответственность. Мы все знаем, чьи ушки торчат за похищением Судоплатова…
– А мени до сраки, хто там торчит! – разволновался Микола. – Треба вытащиты товарища командира. Ось так!
– Да я согласен, – улыбнулся Эйтингон, – и пойду до конца, кто бы в том особнячке ни засел.
– И я! – поднял руку Приходько.
– Мы все пойдем! – решительно сказал Трошкин.
– Я и не сомневался, – кивнул Наум. – Тогда готовимся. Как стемнеет, выдвигаемся!
* * *
Едва завечерело, как "опергруппа" выехала на место. Машины оставили на соседних улицах и собрались вместе.
Густые заросли сирени скрыли всех. Трехэтажный особняк напротив был темен и будто брошен.
– Никто не выезжал, – приглушенно доложил Шереметев, – приехал еще один "ЗИС", и один тип выходил, в магазин смотался и вернулся. Знаете, кто? Серега Крупский.
– Крупа? – поразился Трошкин.
– Знаешь его? – спросил Наум.
– Да чего его знать! Крыса та еще. Его перевели в "СМЕРШ", хотя оперативник он никудышний.
– Вряд ли в этом милом домишке служат опера, – усмехнулся Эйтингон. – Приступим. Только помните: всех, кто нас там увидит, надо будет валить. Иначе нас самих усадят рядом с Павлом, как соучастников и пособников.
– Да пошто вы нас все увещеваете? – усмехнулся Ларин. – И так все ясно. Схватили Павла Анатолича? Стало быть, поганки. Перебьем, однако…
– Ну, раз вы все понимаете, вперед!
Ломиться в ворота никто не стал. Ермаков ловко залез по водосточной трубе на карниз второго этажа, с помощью стеклореза и собственного локтя "отворил" оконную раму. Осмотрев помещение, сбросил вниз прихваченную веревку.
Вскоре вся группа очутилась в темной комнате, где пахло бумагой и кошками. На то, чтобы отворить дверь, запертую снаружи, потребовалось полсекунды. Щелчок – и Наум выглянул в неширокую щель. Он увидел длинный коридор, ряд дверей по одну сторону и широкие окна – по другую. Две тусклые лампочки давали мало света, едва выделяя казенные темно-зеленые панели и беленый верх.
"Ну, тем лучше, – подумал Эйтингон, – нам светиться ни к чему".
– За мной, – шепнул он. – Трошкин налево, Ларин направо!
Бывший милиционер и бывший охотник скользнули, пригибаясь, вдоль стены и вскоре вернулись.
– Никого! – доложил Евгений.
– Однако, мужик, – сообщил Иван. – Видно, что сторожить приставлен. А пол там хороший, не скрипит.
Эйтингон подумал и сказал:
– Трошкин… А ну-ка, глянь своим глазом. Не ваш ли знакомец там сторожем подрабатывает?
Капитан бесшумно прокрался и выглянул. Ему хватило одного мгновения, а после он обернулся и кивнул.
– Он! – сообщил Трошкин, вернувшись. – "Крупа"!
– Будем брать, – решил Наум.
Осторожно, бочком, он выглянул в окно. Во дворе горел яркий фонарь, и за окнами просматривались коридоры второго этажа – напротив и слева, а вот тот, где маялся Крупа, имел иную планировку – там комнаты и кабинеты располагались по обе стороны.
– Никого вроде. Ты, Гаврик, и ты, Федя, идете вкругаля и заходите с тыла. Крупа вас не заметит, он будет смотреть на меня.
Эйтингон, готовясь к операции, хотел сначала обрядиться в камуфляж, но потом передумал и остался как есть – в галифе и в кителе полковника.
Зайдя в комнату, через которую они проникли в особняк, Наум подсветил маленьким фонариком и выбрал себе папку посолиднее.
– Начали!
Дождавшись, пока за окнами по ту сторону двора мелькнет платок, Эйтингон решительно свернул за угол и пошагал прямо к "сторожу". Тот удивился малость, обнаружив полковника, энергично приближавшегося к нему. Лицо полковника выражало озабоченность, его губы шевелились, вычитывая что-то из открытой папки, которую он держал в руках.
Остановившись напротив Крупского, Наум поднял голову и спросил будничным тоном:
– Судоплатов еще здесь?
– Здесь… – вымолвил верзила, растерявшись. – А…
Договорить ему не дали – пистолет с глушителем, который Эйтингон держал под папкой, коротко прошипел.
Крупа вздрогнул, дернулся, словно желая прикрыть рану в груди, но сердце уже остановилось. Упасть верзиле не дали – подоспевшие Ермаков с Шереметевым подхватили никнувшее тело.
Наум махнул им рукой – в комнату, и подозвал Ларина с Приходько.