– Страхуете.
Неожиданно за дверью послышался чей-то голос, и створка приоткрылась. Спиной показался еще один громила, широкоплечий, с бритой головой.
– Слушаюсь, – прогудел он и аккуратно прикрыл дверь.
Наум хотел было застрелить и этого, но передумал и ударил по бритой голове рукояткой пистолета.
Подбежавшие Иван с Миколой подхватили громилу.
– На допрос, – велел Эйтингон.
И опять они вернулись во "входную" комнату. Вялого громилу живо связали, а рот заклеили куском лейкопластыря.
Пинком приведя в чувство "языка", Наум присел и ласково сказал:
– Ну, здравствуй, друг ситный. Говорить будешь? Кивни! Не хочешь? А я тут плоскогубцы нашел… Ржавые, правда, но зажать, как следует, сосок смогут. Приступать? – Эйтингон рванул рубашку на пленном и сжал пассатижами розовый пупырышек.
Громила замычал и задергался. Потом что-то щелкнуло у него в мозгу, и он истово закивал.
Наум отложил свой инструмент и легонько сжал пальцами кадык у "языка".
– Сейчас я отлеплю пластырь, и мы с тобой поговорим. Но прежде чем я это сделаю… В общем, китайцы преподали мне один урок – как пальцами вырывать гортань. Я этот урок выучил на "отлично", поэтому, если ты вздумаешь орать и звать на помощь, то у тебя этот номер не пройдет – станет нечем орать. Дошло?
Сорвав пластырь, Эйтингон спросил:
– Как звать?
– Михаил… – просипел громила. – Порошенко.
– Там, откуда ты вышел, кабинет?
– Так точно.
– Судоплатов на допросе?
– Так точно.
– Кроме него и… хм… следователя, там больше никого нет?
– Никого.
Уловив движение глаз, Наум посильнее сжал горло.
– А если подумать? – промурлыкал он.
– Т-там… Степан. Фамилии не знаю. Говорят, из немцев. Всюду ходит за Абакумовым. Очень хорошо стреляет и пользуется ножом.
– Я смотрю, там слева пара дверных проемов заштукатурена. Кабинет расширили? Или что?
– Расширили.
– А справа что за дверь?
– Там комната отдыха.
– Она соединяется с кабинетом?
– Так точно.
– Сколько охраны внизу?
– Трое.
Эйтингон отстранился, убирая руку с гортани Порошенко, и вдруг резко ударил костяшками пальцев, ломая тому и горло, и позвонки.
– Работаем. Микола, накинь на себя пиджак Крупского или этого – постоишь у двери. Никого не впускать и не выпускать.
– А як же!
Жестами распределив роли, Наум доверил вскрытие дверей Трошкину – классный взломщик вышел бы из этого блюстителя закона.
Бесшумно пройдя в комнату отдыха, Эйтингон приблизился к внутренней двери. Коснулся ее – не заперто. Присев, он глянул в замочную скважину.
Ага! Судоплатов сидел перед большим столом, за которым развалился Абакумов.
– …Я не буду клясться и божиться, что ни в чем не повинен, – скучным голосом говорил Павел, – вам это не интересно. Лучше скажите мне, есть ли у вас хоть какие-то доказательства моей вины в тех преступлениях, которые вы на меня вешаете? Что, есть улики? Или нашлись свидетели? Нет же, верно? Тогда зачем весь этот балаган? Подломить меня решили? Не получится. Вы даже не представляете себе, какой у меня опыт по этой части! Бить будете? Так я же не стану это терпеть, сдачи дам! Убьете? Так хоть помру мужиком. Чего вы добиваетесь, Виктор Семенович?
Эйтингон отстранился и поманил Трошкина. Тот наклонился.
– Абакумов за столом, – прошептал Наум. – Боюсь, там кнопочка какая-нибудь, еще вызовет охрану. Войдем, когда этот смершевец встанет. И Степки не видно…
– Понял. Ждем.
Эйтингон прислушался.
– Ах, Павел Анатольевич… – притворно вздохнул Абакумов. – Вы что думаете, мы тут зря хлеб свой едим? Не зря, смею вас уверить. Были бы трупы, а улики найдутся! А уж свидетелей будет…
– Не сомневаюсь в ваших талантах, – без улыбки сказал Судоплатов. – Вы вчера обещали раскрыть тайну моих преступлений. Хотелось бы услышать, к каким выводам вы пришли.
– Да просто все, – пожал плечами Абакумов. – Вы частенько бывали за границей, а когда началась война, дважды отсутствовали, якобы участвуя в боевых действиях. Нет, нет, я верю, что вы воевали, и все такое, но с кем вы контактировали в это время? С кем выходили на связь? Особенно в зоне румынской оккупации?
Не с американцами ли? Или с англичанами?
Павел невесело рассмеялся:
– Господи, как все примитивно! Вы, говорят, толковый оперативник, но это все тактика, а вот в стратегии вы, простите, полный нуль. Вы же никак не можете вырваться из плоскости обыденных рассуждений! Раз Судоплатов не агент немцев, значит, тут замешаны штатовцы или британцы. Все! Вы даже не стали анализировать связь между всеми теми убийствами, которые вешаете на меня. А ведь она есть, эта связь, только вы ее уловить не в состоянии. Вы никак не подниметесь над ситуацией, не взглянете на нее в трех измерениях, что ли. Вам даже в голову не пришло задать самому себе вопрос: а зачем он убивал этих деятелей? Чего для? И почему именно их, а не Ворошилова, скажем, или Тимошенко? Калинина? Молотова? А ведь жертвы были выбраны отнюдь не по жребию. Однако от вас, Виктор Семенович, оказались скрыты и мотив совершенных убийств, и цель, и смысл.
– Хватит об этом! – резко сказал Абакумов. – Суду будет достаточно тех доказательств, которые мы приведем. А мы, кстати, не собираемся ограничиваться только теми свидетелями, которые говорят по-русски. На процессе выступят агенты "Интеллидженс сервис", они подтвердят ваши связи с англичанами!
– Это низость, Виктор Семенович, – спокойно проговорил генерал-лейтенант, – и явное свидетельство вашего непрофессионализма. Разочаровали вы меня.
Начальник СМЕРШа фыркнул, достал пистолет и положил его на край стола, словно провоцируя Судоплатова. В дальней части кабинета, выйдя из-за колонн, замаячил бледный малый. Наверное, тот самый Степан.
– Ларин! "Наган" есть?
– Имеется.
– Готовься.
Абакумов встал из-за стола и сделал несколько шагов, приближаясь к Павлу. Эйтингон заметил, как генерал-лейтенант медленно подтягивает правую ногу, готовясь прыгнуть. Пора!
– Пошли! – скомандовал Наум и резко толкнул дверь.
Первым порог перешагнул Ларин, стреляя от бедра из "нагана" с глушителем. Пок! – и пуля вошла Степану под лопатку.
У того хватило сил развернуться, вытягивая руку с оружием, но выстрела так и не последовало – верный телохран Абакумова умер.
Сам Виктор Семенович сделал движение к столу, чтобы схватить револьвер, но дуло "нагана", направленное на него Лариным, убедило главного смершевца не дергаться.
Эйтингон шагнул вслед за Иваном, подмигнул Судоплатову, натягивая на руку тонкую лайковую перчатку, и прибрал "наган" со стола.
– Вы что себе позволяете, товарищ полковник? – хрипло выговорил Абакумов. – Я сделаю все, чтобы вы кровью харкали на допросах, как гражданин Эйтингон!
Не обращая на него внимания, Наум распорядился:
– Федя, Женя – уводите Павла Анатольевича. Трупы собрать в "ЗИС", вывезти за город. Машину в кювет, и поджечь. Ларин, ты тоже иди. Мне нужно поговорить с гражданином Абакумовым.
Все вышли, а Эйтингон, пошарив под столом, нащупал тревожную кнопку и оборвал провод.
– Присаживайтесь, – велел Наум.
Начальник СМЕРШа опасливо приблизился к столу и медленно опустился в кресло.
– Руки на стол. Вот так, хороший мальчик. Я тут подслушал ваши откровения и понял, что вы заигрались. Павел – истинно советский человек, не чета вам. Да, у него есть тайна, которая мне известна, а вот вы даже на миллиметр не приблизились к разгадке. Намекну: Павлу известно о том, какие пакости вы совершите в будущем.
Абакумов вдруг резко побледнел. Дошло ли до него, или Виктор Семенович просто переволновался, а только для Наума все это уже не играло никакой роли. Он говорил не для того, чтобы поиздеваться над жертвой. Просто надо было чем-то заполнить паузу, выиграть минуты, нужные товарищам для благополучного ухода.
Но вот "ЗИС-101" отъехал от подъезда, высветив фарами запертые ворота, и могутный Приходько скрестил руки: заканчивай!
Одним быстрым движением Эйтингон приставил дуло табельного "нагана" к голове Абакумова и нажал на спуск.
Голова дернулась и бессильно повисла. Наум аккуратно вложил револьвер в руку начальника главка и смерил глазами линию огня. Да, похоже на то, что Абакумов сперва пристрелил Степана, а после покончил с собой.
Убийство, конечно, не идеальное, но на то, чтобы лучше замести следы, не оставалось времени.
В последний раз оглядев кабинет, обойдя его весь, Эйтингон вышел в коридор и быстро добрался до лестницы.
Внизу было тихо и пусто.
Осмотрев двор, Наум выбрался на улицу и пошагал к переулку, где ему мигнула фарами "эмка". За рулем сидел Трошкин и весело скалился, а на заднем сиденье развалился Судоплатов.
Эйтингон устроился рядом и выдохнул:
– Трогай!
Лишь теперь рука Павла нашла его руку и крепко ее сжала.
– Спасибо!
– Не за что!
– Мы своих не бросаем! – отозвался Трошкин, стараясь не гнать.
– Ах, ты! – скривился Наум. – Я ж обещал позвонить Эмме, что все в порядке!
– Ничего, – утешил его Судоплатов, – скажешь ей это лично.
Из воспоминаний П. А. Судоплатова:
"Послевоенный период деятельности Сталина заложил основу усложнения механизма руководства экономикой и социально-политической сферой. Создавались целые направления, новые отрасли народного хозяйства. Обострение борьбы между приближенными Сталина вылилось в новые репрессии и разгром некоторых "антипартийных группировок" (например, "Ленинградское дело"). В результате против самого министра Абакумова фабрикуется дело о заговоре МГБ против руководства страны. Итак, спецслужбы снова оказались под огнем различных фракций в Политбюро и Секретариате ЦК партии.
"Дело Абакумова" и привязанный к нему "сионистский заговор в МГБ", фоном для которого стала антисемитская кампания, – апофеоз политических разборок накануне смерти Сталина. Весной 1953 года Берия, на три месяца поставленный у руля Лубянки во главе расширенного МВД, искусственно выделил "дело врачей" из дела МГБ. Ведь врачи были подшиты к заговору лишь как инструмент, с помощью которого Абакумов якобы готовил захват власти.
Все, что могло как-то обелить Виктора Абакумова, не устраивало ни Берию, ни Хрущева, ни других, кто разбирался с этим делом, – вплоть до комиссии со Старой площади, возглавляемой М. С. Соломенцевым, а на излете перестройки – А. Н. Яковлевым. Только совсем недавно стало документально известно о существовавшей с 30-х годов в недрах Политбюро комиссии по судебным вопросам. Репрессивные мероприятия, проводимые спецслужбами, а также нацеленные против самих органов госбезопасности и их номинальных руководителей, направлялись не узкой группой кураторов секретных служб, а всем Политбюро. Но последнее слово всегда принадлежало Хозяину – Сталину, Хрущеву, Брежневу, Горбачеву…"
Глава 24
Москва, Кремль
24 декабря 1942 года
…С июля по октябрь шла битва за Днепр.
Освобождение Донбасса вернуло советской промышленности уголь и заводы, что стало существенным подспорьем.
46-я и 8-я гвардейская армии РККА, при поддержке 17-й воздушной армии и Авиации дальнего действия, освободили Днепропетровск и форсировали Днепр, заняв два плацдарма на правом берегу.
Немецкие войска напрягали все силы для удержания Кривого Рога, но наступление Красной Армии, казалось, шло неумолимо – обе армии, 46-я и 8-я гвардейская, прорвали оборону противника и стремительными ударами атаковали криворожскую и никопольскую группировки врага. Но гитлеровцы все еще были сильны – перебросив на опасный участок три танковых дивизии, одну моторизованную и одну пехотную, они сильными контрударами сковали наступавшие войска.
После продолжительных боев 3-я гвардейская, 6-я и 12-я армии РККА прорвали внешний и промежуточные рубежи обороны запорожского плацдарма, где Клейст и фон Манштейн собрали 1-ю танковую армию. Будто в зеркальном отражении, ей противостояла 1-я танковая армия РККА.
Генерал Малиновский, вопреки канонам воинского искусства, решил штурмовать Запорожье ночью и ровно в 22.00 повел войска в бой. Немцы были ошеломлены, попытались переправить свои части на правый берег Днепра, однако к двум часам ночи советские танки ворвались на южную окраину города. К исходу следующего дня Запорожье было освобождено.
В конце сентября войска Воронежского фронта (генерал армии Ватутин) в составе 38-й, 13-й, 40-й, 27-й и 60-й армий, поддержанные 3-й и 5-й танковыми армиями, а также 2-й воздушной армией, захватили плацдармы на правом берегу Днепра, севернее и южнее Киева. К исходу первого дня боев Красная Армия уже входила в киевский пригород Пуща-Водица. С утра 1 октября противник начал отход из города по шоссе на Васильков.
В первой половине ноября войска вышли на линию Чернобыль – Житомир – Фастов, глубоко вклинившись в оборону противника на стыке групп армий "Центр" и "Юг".
В это самое время бойцы Брянского, Западного и Калининского фронтов также перешли в наступление, не давая немцам перебрасывать свои войска на Днепр.
Войска Северного фронта заняли всю южную Финляндию, выходя к Ботническому заливу. Корабли Балтийского флота отшвартовались в Гельсингфорсе, Або и Мариенхамне, полностью взяв под контроль Аландские острова. Начались авианалеты на Моонзундский архипелаг – острова Эзель и Даго, на Таллин, Ригу и Либаву.
Корабли Северного флота во главе с новым флагманом – линкором "Ленин" – атаковали Киркенес и Петсамо, поддержанные авиацией и пехотой. Немецкой 20-й горной армии удалось отстоять порт Лиинахамари, но поставки никелевой руды в рейх были сорваны.
Гитлер утратил надежду на победу. Той армии, что наступала в 41-м, уже не было – вермахт понес чудовищные потери, лишившись опытных солдат и офицеров, а новое пополнение было обучено наспех, навыков не имея вовсе.
Тем не менее силы у Германии были велики – приходилось напрягаться и бить со всей дури, чтобы отстоять Советскую родину.
* * *
Шум вокруг самоубийства Абакумова никто не поднимал. Расследование шло вяло, сгоревший "ЗИС" и два трупа в секретном "домзаке" никак не стыковались. Следователи склонялись к тому, что к трагедии привели некие внутренние разногласия.
Что интересно, ни одна версия не учитывала один маленький факт – прорезанную дыру в стекле на втором этаже. Вероятно, следователи даже мысли не допускали о возможности нападения на "домзак".
Лично Судоплатов был уверен, что НКВД спустит "дело Абакумова" на тормозах – Виктор Семенович проявлял слишком много прыти. Часто докладывая Сталину об успехах СМЕРШа, он не упускал случая выставить ведомство Берии как сборище неумех и ротозеев, копал под самого Лаврентия Павловича.
Так что внезапный "суицид" стал подарком для наркома.
Разного рода проверки и "меры по усилению бдительности" прошелестели и утихли еще до августа.
Всю осень Судоплатов разрывался между севером и югом – наводил порядок на оккупированной территории Финляндии, одновременно укрепляя 1-ю партизанскую армию.
Едва войска вошли в Гельсингфорс, который финны переиначили в Хельсинки, как Иосиф Виссарионович призвал к "мягкой советизации" Суоми. Стратегия предлагалась двоякая – жестоко подавлять малейшее выступление против новых властей, но всячески поддерживать местное население, желающее жить в мире с освободителями.
Сталин просто использовал опыт, полученный на Западной Украине и в Прибалтике, не желая, чтобы в Финляндии объявились свои бандеровцы и "зеленые братья".
А курс был такой – после войны в состав Советского Союза должна была войти Финская ССР. Уже и флаг придумали – белая и синяя полосы по нижнему краю красного полотнища.
Пока же шла война, и городские комендатуры в Гельсингфорсе, Або, Улеаборге искали опору в местных, подтягивая активных товарищей.
Мира и спокойствия, конечно же, не было – фашистские недобитки, чьи мечты о Великой Финляндии были так грубо порушены, мстили "русским оккупантам". Убивали, нападали, грабили, жгли.
Опергруппы 4-й ОМСБОН были переброшены в местный край лесов и озер. Бандитов не ловили, не отправляли в Сибирь на перевоспитание, а уничтожали.
На Украине тоже было весело. Немцы медленно отступали от Днепра, исповедуя тактику выжженной земли. Раз сами не сумели удержать лакомый кусок, то пусть и русским он достанется горелым.
Устраивать поджоги и минировать дома, плотины, заводы мешали партизаны – та самая земля, которую фашисты намеревались выжечь, тлела у них под ногами. Стычки происходили постоянно, бои шли днем и ночью.
Поезда с награбленным добром останавливали и разгружали, загоняя в тупики, воинские эшелоны пускали под откос.
Темной октябрьской ночью через линию фронта, в Цуманские леса, перегнали три девятки трофейных "Юнкерсов". Комполка Четверкин очень обрадовался и с утра "нанес" визит в Здолбунов, Ровно, Луцк. Бомб, в отличие от "средств доставки", хватало.
Судоплатов служил как надо и радовался.
Избежав Харьковской катастрофы, обороны Севастополя, битвы за Кавказ и Сталинградской эпопеи, Красная Армия сберегла год времени и миллионы жизней. Можно еще, сидя на досуге, подсчитать тысячи сохраненных танков, самолетов, орудий, но эти железяки не вызывали в душе чувства глубокого удовлетворения.
Ровно за неделю до Нового года Судоплатова и Эйтингона вызвали в Кремль.
Дело шло к Новому году, и нынче в воздухе витало куда больше надежд, чем зимой 41-го.
Уже никто не сомневался в окончательной победе над фашизмом, и приходилось даже делать внушения чересчур ретивым – враг все еще оставался сильным, коварным, опасным.
…Павел бродил по Свердловскому залу, улыбался, здоровался, кивал знакомым и незнакомым, встречным и поперечным.
Церемония вручения орденов Ленина и Суворова уже не захватывала воображения – было просто приятно. Вообще-то орден Суворова полагался полководцу, но разве он не ходил в командармах, хоть и временно?
После совместного фотографирования орденоносцев с Калининым Павла с Наумом пригласили "наверх".
В кабинете Сталина было накурено, но не душно – народу пришло не слишком много. Присутствовали Берия и Василевский, Жуков и Малиновский. Были и "новенькие" – Черняховский, Горбатов, Рыбалко.
Иосиф Виссарионович расхаживал, как именинник.
– Здравствуйте, товарищ командарм, – пошутил он, обращаясь к Судоплатову. – Кого прочите на свое место?
– Здравствуйте, товарищ Сталин. Считаю, что с обязанностями командующего 1-й партизанской армией справится Дмитрий Медведев. Опыт у него есть.
Сталин кивнул. Поведя рукой с погасшей трубкой в сторону Малиновского, он сказал:
– Южному фронту, товарищ Малиновский, мы уделяем особое внимание. Именно там мы начали наступление. Что дальше?