– А вам, Антон Иванович, – произнес он, – я попрошу приготовиться к возможному принятию командования Кавказским фронтом. Мы же, со своей стороны, сделаем все возможное для того, чтобы пресечь разложение и восстановить, насколько это возможно, боеспособность армейских частей. Геноцидом армянского и греческого населения, турки показали, что они во многом остались варварами, и потому к ним надо и относится соответственно.
10 февраля 1918 года. Вечер. Гельсингфорс. Свеаборг, Старая Крепость. Штаб.
Полковник Лесков Андрей Николаевич, Начальник корпуса пограничной стражи.
Весь январь я буквально разрывался на части, мотаясь по всей территории Финляндии, стараясь в кратчайший срок надежно перекрыть рубежи бывшего Великого княжества. При этом требовалось не только заново организовать пограничную службу, но и создать агентурную сеть в прилегающих к российско-шведской границе селениях.
В этом мне оказал большую помощь представитель ЦК партии большевиков Эйно Рахья. Человеком он был малообразованным, но умным и старательным. У него везде были свои люди. От них-то в штаб корпуса и стали поступать все более и более тревожные сообщения. Внимательно их проанализировав, я позвонил Эйно Рахья и предложил встретиться с ним и с командующим 2-м корпусом Красной гвардии генерал-майором Михаилом Степановичем Свечниковым для того, чтобы обсудить сложившееся положение.
А суть поступившей ко мне информации заключалась в следующем. Весьма подозрительно стали вести себя крупные лесоторговцы и владельцы многочисленных в Финляндии лесопильных заводов, бумажных, целлюлозных, фанерных и катушечных фабрик. Словом те, кого в народе метко окрестили "лесными баронами". Выяснилось, что эти люди готовят восстание против советской власти. И это было очень опасно.
"Лесные бароны" – это вам не болтливые интеллигенты, спятившие от национализма. Это – ХОЗЯЕВА. Они не желали терять или делить с кем-то власть, которая безраздельно принадлежала им в их вотчинах: лесных хуторах, селах, и мелких отдаленных городишках. Там эти люди делали что хотели, командуя простыми финскими мужиками – охотниками, лесорубами, рабочими на их лесопилках и заводиках. А те, в свою очередь, считали "лесных баронов" своими благодетелями, которые, как им казалось, давали возможность заработать на принадлежащих этим самым "баронам" предприятиях хлеб насущный и получить крышу над головой. Ведь в случае непослушания "лесные бароны" особо не церемонились, и безжалостно выбрасывали строптивца со всей его семьей на улицу подыхать от голода и холода.
Вот эти-то простые Пекко и Юхо, по приказу хозяев пойдут резать глотки своим соотечественникам. Сами же "лесные бароны" не полезут под пули и будут отсиживаться все это время на своих хуторах.
Все это я рассказал, прибыв в Старую крепость, Эйно Рахья и генералу Свечникову. Нельзя сказать, что мой рассказ их очень удивил. Они признались мне, что и до них доходили слухи о подозрительной возне "лесных баронов", которые вдруг стали зачем-то скупать оружие, приглашать на коллективные выпивки своих работников, во время которых жаловались на новую власть и стращали доверчивых финских мужиков тем, что, дескать, "советы" собираются отправить их всех в Сибирь, а их земли и дома отдать русским.
– Только мне непонятно, – Эйно Рахья задумчиво почесал затылок, – почему "лесные бароны" решили начать восстание именно сейчас, в разгар зимы? Могли бы и до лета подождать. Ведь тогда можно будет надежно укрыться в лесу, на охотничьих заимках, и оттуда совершать нападения на органы советской власти.
– Ну, тут вы не совсем правы, товарищ Рахья, – возразил я. – Зимний лес для финнов – дом родной. Лесные дороги и тропки засыпаны глубоким снегом. Передвижение возможно лишь на лыжах. А вы видели когда-нибудь финна на лыжах?
Эйно Рахья и генерал Свечников кивнули. Им не надо было объяснять, что лыжи для финна – то же самое, что лошадь для монгола.
– Так вот, попробуйте сунуться с войском в зимний лес, – сказал я. – Не зная местности, не подозревая о заметенных снегом оврагах, камнях и буреломах, можно переломать не только лыжи, но и ноги. Хороший же стрелок, устроившись на удачной позиции, перестреляет половину вашего отряда, прежде чем вы сможете его обнаружить. А вы видели, как охотники орудуют своим "пуукко" – финским ножом? В рукопашной схватке с таким финном вам тоже придется нелегко. Кроме того, очевидно, их торопят из-за границы. Советская власть с каждым днем усиливается, граница укрепляется, и уже в самом скором времени оторвать Финляндию от Советской России будет практически невозможно.
– Понятно, – мрачно сказал генерал Свечников. – Так что же вы предлагаете, Андрей Николаевич? Неужели нам остается сидеть сложа руки и оставаться сторонними наблюдателями, дожидаясь пока не начнется мятеж?
– Нет, Михаил Степанович, – ответил я. – Мятеж легче предотвратить, чем подавить, поэтому сидеть сложа руки нам нельзя. Мы должны сделать все, чтобы не допустить такого развития событий. А чтобы разобраться с "лесными баронами", нам, похоже, придется попросить помощи у товарища Дзержинского.
Как мне удалось выяснить, следы от финских лесных хуторов тянутся за границу. Точнее, в Швецию и Норвегию. Впрочем, заправляют там всеми делами не местные контрагенты "лесных баронов", а люди из британской разведки. По моей информации, через филиалы британских банков в Стокгольме и в Кристиании прошли крупные суммы денег, переправленные, в свою очередь, финским лесопромышленникам. И местные контрабандисты, опять же по моим данным, сумели привезти с территории Швеции в Финляндию крупную партию оружия. Что характерно, не британского, а трофейного, германского. Карабины "маузер", пистолеты "люгер", пулеметы МГ-08, а также очень много боеприпасов.
– Понимаю, – кивнул генерал Свечников, – британцы, как всегда, стараются убить одним выстрелом двух зайцев. Они вооружают наших врагов, науськивая их на новую власть, и пытаются свалить всю вину на немцев, с которыми у нас заключен мирный договор. Да, англичане издавна славятся своим коварством и подлостью.
– Именно так, Михаил Степанович, – сказал я. – Потому я и хочу обратиться к товарищу Дзержинскому. Необходимо с помощью наших людей в Норвегии и Швеции выйти на посредников, через которых "лесные бароны" получают британские деньги и оружие, и предупредить их, что если они продолжат свою деятельность, направленную против Советской России, то у них в самом ближайшем будущем начнутся крупные неприятности. И не только финансовые.
– А нам что делать с самими "лесными баронами"? – спросил Эйно Рахья. – Ну, перестанут к ним поступать деньги и оружие. Так ведь у них и своих денег хватает. Да и оружие, какое-никакое, есть. У каждого охотника есть ружье, а то и не одно. А стреляют они – белке в глаз попадают…
– С охотниками и лесорубами, – сказал я, – вам, товарищ Рахья, придется поработать лично. Используйте для этого всех ваших однопартийцев-финнов. Пусть они разъяснят простым людям, что "лесные бароны" их обманывают и никого в Сибирь выселять советская власть не будет. И что восстание, если оно и случится, будет подавлено самым решительным образом, но при этом прольется кровь, очень много крови.
Что же касается самих "лесных баронов", то нам без помощи Уполномоченного Совнаркома генерал-майора Маннергейма никак не обойтись. У него есть немало знакомых среди промышленников и предпринимателей бывшего Великого княжества Финляндского. В их числе – и "лесные бароны". Надо попросить Густава Карловича пригласить некоторых из них – самых рассудительных и влиятельных – для беседы к нам. Эти господа хорошо умеют считать и деньги и риски.
В беседе следует им объяснить, что в том случае, если начнется мятеж, в Финляндии будет введено военное положение со всеми вытекающими из сего последствиями. То есть судопроизводством будут заниматься революционные трибуналы – это нечто вроде военно-полевых судов времен премьера Столыпина. А что прикажете делать – на войне, как на войне. Пусть даже эта война и гражданская…
Эйно Рахья одобрительно кивнул, а я продолжил.
– Кроме того, господ "лесных баронов" следует предупредить, что все движимое и недвижимое имущество тех, кто в той или иной степени примет участие в мятеже, будет конфисковано или национализировано, а сами они расстреляны или высланы в места куда пострашнее Сибири. Товарищ Дзержинский сказал мне, что в Совнаркоме находится на рассмотрении проект Декрета о военном положении, где предусмотрено именно такие санкции в отношении тех, кто открыто выступит с оружием в руках против Советской власти или примет участие в организации мятежей. Так что мы в данном случае отнюдь не будем блефовать. И возможно, что Финляндия может стать первой территорией, на которой начнут действовать положения этого декрета. Хотя нам очень не хотелось бы стать в этом деле первооткрывателями.
– Товарищ Лесков, – сказал Эйно Рахья. – Вы, как я слышал, собираетесь завтра отправиться в Петроград. Я попрошу вас сообщить о том, что у нас происходит, лично товарищу Сталину и товарищу Дзержинскому. И передайте им, что мы, финские большевики, сделаем все, чтобы не допустить контрреволюционного мятежа. Но при этом мы все же надеемся на помощь Советской России.
– А бойцы 2-го корпуса Красной гвардии, – добавил генерал-майор Свечников, – окажут финским товарищам вооруженную поддержку. Андрей Николаевич, я попрошу вас передать это товарищам Сталину и Дзержинскому.
– Как только я прибуду в Петроград, то непременно доложу обо всем здесь сказанном председателю Совнаркома товарищу Сталину, – сказал я, и, встав со стула, надел фуражку, показывая, что наш импровизированный военный совет закончился. – Ну, а с товарищем Дзержинским мне все равно придется встретиться, чтобы обсудить с ним первоочередные меры по усилению охраны государственной границы. Думаю, что правительство Советской России окажет нам всю необходимую помощь.
Честь имею, Михаил Степанович. Всего доброго, товарищ Рахья. До скорой встречи!
12 февраля 1918 года. Около полуночи. Забайкалье. Окрестности станции Даурия.
До станции Даурия спецкоманда старшего лейтенанта Николая Бесоева и неполная сотня Аргунского полка под командованием подъесаула Ивана Тетери добирались чуть более недели. Выступили они с 84-го разъезда ранним утром пятого февраля. Шли в обход через перевал Нерчинского хребта, расположенный примерно в тринадцати верстах восточнее того, через который проходила железная дорога. Путешественники пользовались этим путем редко, а уж зимой он считался почти непроходимым. Но, как говорится, "почти не считается". Казаки Аргунского полка с детства знали в этих местах каждую тропку и каждую расщелину в горах. Здесь зимой они охотились, в том числе и на белку с соболем, а осенью били кедрач.
Экспедиция была замаскирована под обычный санный обоз – чуть больше двух десятков саней-розвальней, запряженных маленькими лохматыми монгольскими лошаденками, за которыми в поводу шли укутанные попонами боевые кони. На розвальни погрузили амуниция и фураж, в них же разместились казаки постарше. Молодежь же, как и экипированные по походному бойцы из команды Бесоева, встала на лыжи – бить перед обозом занесенную недавним бураном тропу.
Так и тронулись в путь. Провожало их, почитай, все командование Забайкальской бригады: Сергей Лазо, Зиновий Метелица, Георгий Богомягков, Василий Балябин и другие. Обнялись на прощание, помахали вслед уходящему отряду руками и вернулись к своим делам, которых еще было ой как много.
Тем временем на станцию Борзя непрерывным потоком прибывали добровольцы, и этот поток не ослабевал, а только усиливался. Помог этому захваченный Зиновием Метелицей японский капитан Окуномия. Нет, сам он знал не очень много. Кое о чем он догадывался или предполагал. Но даже и этой малости, выложенной им как на духу под воздействием "сыворотки правды" хватило для того, чтобы забайкальское казачество буквально вскипело.
Японцев тут не любили поболее других иных. Даже соседи по ту сторону границы, с которыми казаки нет-нет да и резались не на жизнь а насмерть из-за угнанного скота, не вызывали к себе такой ненависти. То было зло привычное и мелко-назойливое, с ним уже казаки успели сжиться и сродниться. А вот японцы, с которыми казаки и воевали-то только один раз, ощущались как раз как самое настоящее зло. Новость о том, что Семенов хочет посадить им на шеи "вот энтих косорылых" взбесила буквально всех, за исключением разве что самых богатых и их верных прихвостней, рассчитывающих хорошо устроиться при любой власти, кроме советской.
Так что существующие батальоны и эскадроны бригады быстро пополнялись добровольцами. Кроме того, в преддверии боев за перевал формировались новые части, в том числе и четыре лыжных роты из лучших охотников, которых вооружили захваченными у японцев винтовками "арисака". Для лесных снайперов, и из дедовской кремневки бьющих белку в глаз, такое оружие, по выражению русского оружейника Федорова "обладающее избыточной точностью", оказалось в самый раз.
Командовал и натаскивал сводный лыжный батальон бывший полковник русской императорской армии Яков Слащев, в этой истории вместо несуществующей Добровольческой армии одновременно с генералом Деникиным присоединившийся к корпусу Красной гвардии. Отчаянно храбрый человек и талантливый тактик, он всю дорогу от Петрограда до Борзи как губка впитывал рассказы старшего лейтенанта Бесоева о тактике спецназа и штурмовых групп, накладывая эти рассказы на свой фронтовой опыт на Германском фронте, где ему довелось командовать ротой, а затем и батальоном. Повоевал тогда Яков Александрович лихо, о чем говорили ордена Святой Анны 4-й, 3-й и 2-й степеней, Святого Владимира с мечами 4-й и 3-й степеней, Святого Станислава 2-й степени с мечами, Георгиевское оружие и Георгиевский же крест 4-й степени, а также продвижение по службе – за три года от ротного до полкового командира.
Пока на станции Борзя переформировывалась и пополнялась Забайкальская бригада Красной гвардии, сводный отряд старшего лейтенанта Бесоева и подъесаула Тетери медленно продвигался вперед. Впереди отряда двигался головной дозор, состоявший из опытного охотника, уже пожилого, в возрасте за сорок, старшего урядника Акинфия Митрохина и четырех спецназовцев старшего лейтенанта Бесоева, одетых в зимний камуфляж и полностью экипированных по стандартам двадцать первого века.
На первом же ночном привале старший урядник отозвал в сторону своего командира.
– Волки это натуральные, Иван Никодимович, – тихо сказал он, – и ни разу не городские. Но не охотники. Смотрят и движутся совсем иначе, чем мы. Хотя на тигру я бы с ними пошел.
Иван Тетеря только вздохнул. Офицер военного времени, сумевший дослужиться за два с половиной года за счет своей храбрости и сметки от подхорунжего до подъесаула, он и сам не раз примечал в своих недавних спутниках много чего интересного. Ну не похожи они были на знакомых ему фронтовиков германской войны. Не похожи, и в то же время опыт войны у них явно был, да еще какой. Ближе всего к ним по повадкам стояли кубанские пластуны и солдаты полковых охотничьих команд. Но все же это было не то.
А оружие, а снаряжение. Вы только подумайте – три ручных пулемета на взвод, да еще что-то вроде тяжелых крепостных ружей с оптическим прицелом, бьющих чуть ли не на версту. И все оружие замотано белыми тряпками. Зимой не разглядишь их, пока не наступишь.
– Кадровые оне, Акинфий Никитич, – ответил он чуть погодя, – и пострашнее тигры зверь бывает двуногий – человеком кличут, сам знаешь, как оно на войне бывает. На того зверя они и охотники, но ты все равно приглядывайся – что там да как.
Как и ожидалось, на дальнем перевале у семеновцев не было даже пикетов, хотя путь там торить не пришлось. В обход железной дороги, за которую сейчас велись бои, до них явно прошел, возможно даже не один, санный обоз. Война войной, а жизнь в этих краях продолжала идти своим чередом. На укатанной дороге стало двигаться полегче, но и риск нежелательных встреч тоже возрос.
Покрутив ус, Иван Тетеря посоветовался с Николаем Бесоевым, и тот приказал усилить головной дозор еще двумя парами бойцов.
Но ни нагнать попутный, ни напороться на встречный обоз им так и не довелось. Правда, все эти предосторожности все же сыграли свою роль, но уже позже, сегодня после полудня, в родной Даурской степи у поселка Семиозерье, от которого до станции Даурия оставалось чуть более двенадцати верст. Места тут уже пошли людные, поэтому шли сторожко, высылая не только головной, но и фланговые дозоры. Тем более, что на снегу виднелись не только следы санных полозьев, но и отпечатки копыт верховых разъездов.
Это только кажется, что степь ровная как стол. А на самом деле она вполне изобилует балками, сопками, увалами и невысокими холмами, между которых и петлял как обычно торный санный путь. И вот у одного такого поворота головной дозор остановился, настороженно прислушиваясь. Там впереди что происходило. Пронзительно и отчаянно кричала какая-то женщина, гнусаво звучали мужские голоса, переговаривающиеся по-монгольски.
Акинфий Митрохин потянул из-за спины кавалерийский карабин Мосина.
– Тихо, дядя Акинфий, мы сами тут разберемся, – негромко сказал ему старший дозора прапорщик Воронов, застегивая маску масхалата и беря наизготовку автомат. – Работаем, ребята.
И ребята сработали. Они тихо подкрались к повороту дороги и оценили обстановку. Возле одиночных саней бродили шесть невысоких лохматых монгольских лошаденок и один жеребец куда как лучших статей. Их хозяева в ватных халатах и лисьих малахаях, спешившись столпились вокруг саней, в которых кто-то валял ту самую кричащую женщину. И больше никого вокруг, кто мог бы заметить внезапное и бесшумное появление из-за поворота белых как снег теней. Банальная уголовщина: групповое изнасилование с предположительно смертельным последующим исходом.
– Хлоп, хлоп, хлоп, хлоп, хлоп, – одиночными выстрелами заговорили автоматы с прикрученными глушителями, и баргутский разъезд полег за несколько секунд, даже не успев понять – кто и как их убивает. Только один успел вскрикнуть: "ок мангус", и тут же лег с снег с дыркой во лбу.
Ничего не понял и насильник с расцарапанной до крови мордой и спущенными штанами, одетый при этом в русскую офицерскую бекешу. Сильные руки выдернули его из саней, хорошенько дали по почкам, обезоружили и скрутили руки за спиной, сунув в раззявленный рот вместо кляпа рукавицу. Вам нужен язык – пожалуйста, получите и распишитесь.
Самой последней из саней была извлечена простоволосая, испуганно лупающая глазами то ли девка, то ли молодуха, одной рукой оправляющая задранную до пояса юбку, а другой запахивающая на груди шубейку с оторванными пуговицами.
– Тю, – сказал подошедший последним Акинфий Митрохин, – Дашка, неужто ты. А я то думал – кто это так там вопит? Прикрылась бы что ли…
– Ой, дядька Акинфий, – только и смогла вымолвить Дарья, и тут же разрыдалась.
– Да не вой ты, дура, – сплюнул на снег старший урядник Митрохин, – все уже кончилось.
Сказав это Акинфий вздохнул.