– То племяша моего покойного, Степана, женка, – пояснил он прапорщику Воронину. – Погиб он на германском фронте год назад. Но бестолковая баба – сил на нее моих нет. Поперлась куда-то одна в такое время, вы только на нее поглядите.
– Ладно, дядя Акинфий, – примирительно сказал прапорщик Воронов, – будет с нее. Женщины – это такие тонкие существа, что нам мужчинам их ни за что не понять. Успокойтесь девушка, тут вас никто не обидит.
Услышав, что человек весь с головы до ног одетый в белое назвал ее девушкой, Дарья захлопала ресницами еще сильнее. От удивления у нее даже слезы высохли.
Кстати, взятый в плен со спущенными штанами офицер тоже оказался старым знакомцем Акинфия, только с другой стороны. Бывший подъесаул Аргунского полка барон Тирбах Артемий Игнатьевич. Услышав эту фамилию, прапорщик Воронов сразу сделал стойку. Барон Тирбах – это та еще сволочь и садист, и входил он в список лиц, подлежавших безусловной ликвидации. Но предварительно его следовало хорошенько допросить.
На дневку, предварительно выставив секреты, отряд устроился в небольшой балке верстах в пяти от Даурии. Ждали темноты, которая зимой наступает тут довольно рано. Тут же был самым жестоким образом допрошен и после чего прикончен барон Тирбах, причем сделала это Дарья, недрогнувшей рукой пристрелившая насильника из бесшумного оружия прапорщика Воронова. Кстати, ее тоже расспросили, и этот рассказ дополнил сведения, полученные при допросе языка.
Есаул Семенов со своим штабом уже неделю жил в пристанционном ресторане. Там же околачивался и раненый при штурме перевала его главный помощник барон фон Унгерн. Охраняла их полусотня конных баргутов и рота наемников-сербов, искренне убежденных в том, что заключив Рижский мир, русские вообще, и правительство Сталина в частности, их предали, и потому послушно исполнявших самые бесчеловечные приказы Семенова и Унгерна.
Раздосадованные неудачей, которую они потерпели у станции Борзя, эти двое лютовали так, что народ уже не знал, куда от них деваться. Семеновское воинство не жалело ни старого, ни малого. Вот и Дарья попробовала от них сбежать, но была настигнута бросившимся за ней в погоню бароном Тирбахом и чуть было не погибла.
Покачав головой, старший лейтенант Бесоев приказал готовиться к ночному делу, ради которого они, собственно говоря сюда и пришли. Кстати, за время недолгого общения с Дарьей он умудрился запасть в ее истосковавшееся по любви сердце. А то как же, красавец мужчина – храбрый боевой офицер, и при этом веселый и обходительный. Что она там себе еще нафантазировала – Бог весть, но пока речь собственно не об этом.
Когда окончательно стемнело и на небе зажглись холодные зимние звезды, спецназовцы проверили оружие, надвинули на глаза ноктовизоры, а казаки из сотни Ивана Тетери нацепив погоны, сели наконец в седла своих боевых коней. Сводный отряд в поздних сумерках выступил к станции Даурия.
Первыми умерли внезапно взятые в ножи часовые на околице, после чего спецназ и движущиеся следом казаки растеклись по пристанционному поселку, беспощадно убивая всех встречных, зная, что местные жители, исполняя приказ есаула Семенова о комендантском часе, с наступлением темноты безвылазно сидели по своим домам. Полчаса спустя дело было сделано: есаул Семенов, барон фон Унгерн и еще один персонаж, начальник семеновского штаба полковник Леонид Вериго, были оглушены и ослеплены светошумовой гранатой и связаны. Всю их охрану уничтожили, после чего из застенков контрразведки, которую возглавлял покойный барон Тирбах, были выпущены все узники.
Сделав дело, старший лейтенант Бесоев по рации вышел на связь с бронепоездом и сообщил Сергею Лазо и Зиновию Метелице, что станция Даурия ими освобождена, командование особого манчжурского отряда или уничтожено или взято в плен, и что завтра с утра можно начинать штурм перевала. До окончательного разгрома того, что осталось от банды Семенова, оставалось совсем немного.
А ночью к разместившемуся в ее доме старшему лейтенанту Бесоеву на цыпочках, дрожа от волнения как незамужняя девица, пришла Дарья. Ни слова не говоря, она задула свечку, после чего спустив с плеч ночную рубашку, всхлипнула и нырнула к нему под одеяло, прижавшись своим горячим, истосковавшимся по любви телом. Вот и пойми после этого женщин…
14 февраля 1918 года. Владикавказ. Александровский проспект. 10, Гостиница "Париж".
Михаил Александрович Романов бывший великий князь, а ныне командир конно-механизированной бригады корпуса Красной гвардии.
Никогда бы, даже в самых страшных своих снах, я не воевал в России против жителей России. Но теперь настало такое время, когда мне довелось испытать все "прелести" гражданской войны, которая, как я раньше полагал, возможна лишь в Мексике или Северо-Американских Соединенных Штатах. Нет, я прекрасно понимаю, что есть у нас и такие, кто мечтает растащить нашу матушку-Россию на куски, и за плечами у них стоят наши бывшие союзники по Антанте или бывшие враги вроде турок. Об этом мне рассказывал и человек из будущего – полковник Бережной, и мой современник господин (товарищ) Сталин. Да я и сам смог в этом убедиться во время моего участия в боевом походе корпуса Красной гвардии по территории, раньше называвшейся Российской империей, а теперь ставшей Советской Российской Республикой. Как там у Пушкина: "Не приведи Бог видеть русский бунт – бессмысленный и беспощадный. Те, которые замышляют у нас невозможные перевороты, или молоды и не знают нашего народа, или уж люди жестокосердные, коим чужая головушка полушка, да и своя шейка копейка". Да, уж, лучше не скажешь…
Правда, похоже, что во Владикавказе кровь лить мне все же не придется. Здесь Советская власть была установлена еще задолго до нашего прибытия. И это потому, что у Сталина и его друзей тут находились опытные товарищи-организаторы. Первый из них – Сергей Киров, недавно отправился в Баку, чтобы навести там порядок, а второй – Ной Буачидзе, стоит рядом со мной и рассказывает о творящихся сейчас здесь делах.
Скажу сразу – и мне и ему несколько неловко в общении друг с другом. Ему – потому что с ним рядом стоит брат ненавистного всем революционерам императора Николая, а мне – потому что мне придется иметь дело с человеком, который всю свою жизнь занимался свержением власти моего брата, за что Кавказским военным судом в 1911 году он и был заочно приговорен к смертной казни. Такая вот веселая компания – брат императора и сам несостоявшийся самодержец, и несостоявшийся висельник-революционер… Но, как сказал полковник Бережной "бывает так, что политика укладывает в одну постель самых разных людей". Верное наблюдение…
Я невольно улыбнулся. Ной Буачидзе, заметив мою улыбку, замолк на полуслове и с удивлением поднял свои густые черные брови.
– Товарищ Романов (как странно для меня такое обращение, но я уже начинаю к нему привыкать), – обиженно сказал он, – вы меня не слушаете? А зря – то, что я вам сейчас рассказываю, вам необходимо знать, чтобы вы поняли то, с чем вам придется здесь столкнуться. Например, вы знаете, какова ситуация с земельными наделами в Терской области?
Я отрицательно покачал головой. Хотя мне и довелось командовать Дикой дивизией, джигиты которой были уроженцами этих краев, тогда в мою голову как-то не приходила мысль поинтересоваться об их повседневном житие-бытие.
– Так вот, – начал свою лекцию Ной Буачидзе, – перед революцией в казачьих станицах на каждую мужскую душу приходилось по двенадцать десятин удобных земель, что вполне обеспечивало успешное ведение хозяйства. Для сравнения – в горной Чечне этот показатель составлял треть десятины, а в Ингушетии и Осетии – по две десятых десятины на одного мужчину.
Более половины удобных для обработки и лучших земель Терской области принадлежит казачеству. Составляя около пятой части населения области, казачество владеет тридцатью процентами ее земельных угодий, тысячью шестьюстами квадратными верстами морских вод, побережьем Каспия с рыбными промыслами, исключительным правом рыболовства на Тереке, Сунже и Малке, соляными промыслами, каменоломнями. Кроме того, Терское казачье войско за аренду своих земель получало от нефтепромышленников до двадцати пяти миллионов рублей, ежегодно имея два миллиона рублей арендной платы. Казаки держали сеть запасных продовольственных и фуражных "магазинов", агрономические прокатные пункты с сельхозмашинами и орудиями, распоряжались капиталом из благотворительных поступлений для оказания помощи бедным семьям.
К тому же казаки не облагаются никакими налогами. Они занимают господствующее положение в управлении краем. Наказные атаманы казачьих войск одновременно являются начальниками областей и командующими войсками края.
– Да, но как я полагаю, госпо…, извините, товарищ Буачидзе, – сказал я, слегка удивленный тем, что мне пришлось сейчас выслушать, – все это, наверное, вскоре изменится. Хочу вам напомнить, что приведенные сейчас вами цифры мне, в общем-то, знакомы. Но все эти привилегии даны казакам отнюдь не за красивые глаза. Терское казачье войско во время войны выставило на службу "царю и Отечеству" более шестнадцати тысяч штыков и сабель, причем экипированных и вооруженных за свой счет. И, как я полагаю, далеко не все из терских казаков будут в восторге от того, что их лишат подобных доходов и урежут земельные участки, что, кстати будет противоречить "Декрету о земле", ибо по нему отчуждению подлежат только помещичьи и монастырские земли, являющиеся государственной собственностью.
Господин-товарищ Буачидзе хмуро кивнул и подозрительно на меня покосился. Видимо, его покоробило мое упоминание о "царе и Отечестве", как и о том, что не все в этом мире так просто, как бы хотелось некоторым. Но спорить при этом он со мной не стал.
– Да, казаки это сила, – произнес он после небольшой паузы, – причем, многие из них будут руками и зубами держаться за свои привилегии. Но не стоит забывать и о том, что мы, большевики, не собираемся огульно лишать их всех льгот. К тому же казаки смертельно устали от войны. Многие из них погибли на фронте, многие стали калеками. Так что они благодарны большевикам хотя бы за то, что те закончили, наконец, эту треклятую войну.
Немного помолчав, он продолжил.
– Я знаю, что вы, Михаил Александрович, – тут он впервые обратился ко мне по имени и отчеству, – лично принимали участие в боях с германцами в составе Красной гвардии под Ригой. Думаю, что это вам поможет в общении с местными жителями. Ведь местные горцы весьма уважают храбрых воинов.
Я не удержался и напомнил Ною Буачидзе о том, что до Февральского переворота я командовал Дикой дивизией, и ее бойцы не могут упрекнуть меня ни в трусости, ни в невнимании к их нуждам и заботам.
– Мы помним об этом, – кивнул мой собеседник. – Дикая дивизия показала себя с лучшей стороны во время мятежа генерала Корнилова. Ее эшелоны были направлены Корниловым на Петроград. Но горцы, узнав, для чего и зачем их туда направили, остановились под Вырицей и отказались участвовать в авантюре несостоявшегося диктатора.
Я тяжело вздохнул. Если сказать начистоту, я тогда, в августе прошлого года, втайне сочувствовал генералу Корнилову, хотя, наверное, никогда не смогу простить ему участие в аресте семьи моего брата. Впрочем, уже потом мои новые знакомые буквально на пальцах сумели разъяснить мне, почему замысел корниловского выступления никак не мог быть успешным, и что ждало Россию в случае хотя бы частичного осуществления этого плана. Кровавая бойня всех против всех, в которую по самую Москву и Петроград влезли бы и германские войска – вот что получила бы наша страна в случае установления в ней военной диктатуры.
– Товарищ Романов, – произнес Буачидзе, прервав мои размышления, – вам нужно помнить и о разноплеменном населении Северного Кавказа. Многие из здешних народов сотни лет враждуют друг с другом. И достаточно одной искры, чтобы мир в этих краях, взорвался, словно пороховая бочка, и пролилась кровь. А, как вам известно, кровная месть среди горцев – это дело чести, которое зачастую передается из поколения в поколение. Потому действовать нам следует очень осторожно, не спеша, тщательно продумывая каждый поступок и каждое слово.
– Да, удружил мне полковник Бережной, – подумал я. – Что называется – из огня да в полымя! Но, с другой стороны, что же мне – надо было остаться в Гатчине, на положении частного лица, спрятавшегося за женские юбки? Да я бы сам себя после этого перестал бы уважать!
Мой пращур Петр Великий лично брал на абордаж вражеские корабли, водил в атаку под Полтавой солдат. А мой отец, император Александр III, во время войны за освобождение Болгарии командовал Рущукским отрядом и не раз участвовал в рекогносцировках в передовых цепях, под огнем турок. А чем я хуже них?! Тем более, что именно работу по замирению кавказских горцев я могу исполнить получше многих иных…
Видимо, по выражению моего лица Ной Буачидзе понял, о чем я сейчас думаю, и решил меня приободрить.
– Михаил Александрович, – сказал он, – я думаю, что все будет в порядке. Я уже послал старейшинам здешних племен приглашение встретиться с вами. И никто из них не отказался от этой встречи. Во-первых, вы, как-никак, командовали дивизией, в которой сражались лучшие воины этих племен. И они сохранили о вас добрую память. Во-вторых, вы представитель ранее правившей в России династии. И хотя власти она уже не имеет, но старейшины и главы родов очень уважают брата бывшего царя. В-третьих, вы сейчас сила – я имею в виду бронепоезда и те части вашего корпуса, которые вы привели во Владикавказ. А силу здесь испокон веков принято уважать. И, в-четвертых, с вами слава победителя германцев. Ведь мы в наших газетах подробно рассказали о том, как вы храбро и доблестно сражались под Ригой. А горцы ценят славу, и считают за честь служить под началом сильного, знатного и прославленного военачальника.
Выслушав своего собеседника, я кивнул. Все так оно и есть. Как там сказал мне полковник Бережной на прощание? Добрым словом и вооруженной силой можно добиться гораздо большего, чем просто добрым словом.
– Как я понял, товарищ Буачидзе, – сказал я, тщательно подбирая слова, – главный принцип социализма гласит: "От каждого по способностям, каждому по заслугам". Вот из этого мы и должны исходить, невзирая на то, кто перед нами, казак, иногородний, горец или представитель какого иного народа. По крайней мере, главком товарищ Фрунзе дал мне именно такие инструкции.
– Совершенно верно, Михаил Александрович, – подтвердил Ной Буачидзе, – а теперь отдохните немного в своем номере, а завтра утром, как я уже говорил, у вас состоится встреча со старейшинами горских народов Терской области и вам к ней нужно хорошенько подготовиться. Не забудьте надеть черкеску и все свои награды…
15 февраля 1918 года. Утро. Забайкалье. станция Даурия.
Утром тринадцатого февраля бригада Красной гвардии перешла в генеральное наступление на занятый остатками семеновской банды перевал через Нерчинский хребет. Глухо бухали пушки бронепоезда и орудия трехдюймовой батареи бригады, под прикрытием которых бойцы сводного лыжно-егерского батальона Слащева, обмундированные в самодельные маскхалаты из бязи, маскируясь в складках местности, начали подбираться к семеновским позициям. Вскоре их редкие, но убийственно точные выстрелы стали косить окопавшихся на перевале китайских наемников и спешенных баргут, которым и без того неслабо доставалось от не дающей поднять головы красногвардейской артиллерии.
Следом за егерями вперед двинулась сводная железнодорожная ремонтная рота, сформированная из рабочих Забайкальской железной дороги, которая должна была восстанавливать поврежденный семеновцами путь, чтобы по нему смог пройти бронепоезд.
Тем временем на станции Даурия сводный отряд Бесоева – Тетери, пополненный хлебнувшими по самые ноздри семеновской "власти" местными жителями, лихорадочно готовился встретить разрозненные отступающие части противника, чтобы не дать ему повторно овладеть железнодорожной станцией Даурия. В самом начале операции под командой подъесаула Тетери было чуть больше шестидесяти сабель. Но уже к утру тринадцатого за счет добровольцев численность его отряда возросла до двухсот бойцов и продолжала расти дальше. Добровольцы шли к Тетере и по одному и целыми семьями, там были и седые ветераны еще русско-турецкой войны, и безусые пацаны. Этот людской поток не прекращался. Шли и конные в полной экипировке, при шашке и карабине, и пешие с одной дедовской берданкой, и вовсе безоружные, но, тем не менее, готовые встать в строй рядом со своими соседями и товарищами.
Происходило это потому, что при отсутствии в петроградских верхах Троцкого и Свердлова – инициаторов так называемого "разказачивания", поддержка советской власти забайкальскими казаками с самого начала была значительно выше, чем в реальной истории. Именно это и вызвало более жестокие репрессии по отношению к местному населению со стороны взбешенного подобным развитием событий Семенова, что, в свою очередь, повлекло за собой куда более решительное сопротивление вторгнувшимся из Манчжурии бандам. Если в самом начале вторжения воевать казакам совсем не хотелось, то теперь, всего за какие-то две недели, почитай что в каждой семье были выпоротые, повешенные, изнасилованные и расстрелянные "освободителями от большевистского ига". Настроение основной массы казачества резко качнулось в сторону большевиков, и они были готовы рвать Семенова и его банду хоть голыми руками. Против была только богатая казачья верхушка, но она уже утратила влияние на умы и авторитет, после чего ей оставалось только бессильно взирать на все происходящее со стороны.
Сыграло свою роль и присланное из Петрограда подкрепление. Вроде бы бронепоезд, сводный красногвардейский батальон и три десятка первоклассных военспецов – это немного. Но и такая малость показала забайкальцам, что они не брошены и не забыты, о них помнят, на них рассчитывают, и шлют им подмогу, причем не каких-то там агитаторов-горланов-главарей, чем советская власть часто грешила в нашей истории, а по настоящему серьезных специалистов, которым по плечу любое дело.
Слухи об отряде Бесоева и присланном из Петрограда бронепоезде росли и множились, как эхо перекатывающееся в ущелье, чему немало поспособствовали бойцы Тетери изрядно приукрасившие и преувеличившие те события, которым они были очевидцами. Так, например, бронепоезд, по сути представлявший из себя сухопутную версию эсминца "Новик" со всей положенной артиллерией и приборами управления огнем, в этих рассказах превратился в самый настоящий "линкор на колесах", вооруженный двенадцатидюймовыми орудиями. Подвиги отряда Бесоева на станции Даурия тоже были изрядно приукрашены, причем рассказывали об этих событий всякое, весьма далекое от правдоподобия. Да, нигде так не врут, как на охоте и на войне.
Кстати, японцы, получившие сообщение о бедственном положении, в которое попал их протеже, расщедрились и помогли Семенову чем Бог послал. В основном всяким старьем времен еще той русско-японской войны. Только ночью и утром тринадцатого числа на станцию Даурия пришло два эшелона с оружием, боеприпасами и снаряжением, в том числе и с четырьмя двенадцатисантиметровыми гаубицами Круппа. Получив такой подарок, Бесоев и Тетеря возрадовались, ибо их маленький отряд таким образом превращался в полноценную боевую единицу состоящую из трех родов войск: пехоты, кавалерии и артиллерии.