"У нас хоть в "белые тапочки" обувают, а тут, похоже, вообще беспредел!" – злился, стуча босыми пятками по могильным плитам.
Дверь склепа заперта. Особо не церемонясь, выбил ударом плеча. Поднялся по ступеням. Еще одна. На этот раз поддалась без насилия.
Захлестнула волна летнего, теплого воздуха. Шок от яркого, слепящего солнечного света…
Невольно зажмурился, после темноты нужно пообвыкнуть. Вдохнул полной грудью сладковатый воздух, прикрыл глаза ладонью. Когда убрал, – увидел кладбище. Вокруг надгробные плиты, памятники, склепы. Дорожки посыпаны гравием, кусты с длинными колючками, мелкими листиками и белыми, приторно пахнущими цветами. Две старушки в черных одеяниях сидят у дальних могилок. Они настолько поглощены своим горем, что не заметили "воскрешения покойничка".
Осмотревшись, увидел домик кладбищенского смотрителя.
Ощущая босыми ступнями каждый кусочек гравия, каждую колючку, с самым что ни на есть беспечным видом зашагал к нему. Представляю, как это выглядело со стороны: мертвец, разгуливающий средь бела дня на погосте. Вот откуда берутся дурные легенды и суеверия.
Осторожно заглянул в приоткрытую дверь. Пусто! Тем лучше! Не думаю, что наше знакомство доставило бы хозяину домика радость. Зайдя, плотно прикрыл дверь.
В нос ударил терпкий запах зеленого лука, кислого вина, копченой рыбы и пота. Кроме деревянного стола с остатками трапезы, двух стульев и кровати с потертым, в бурых пятнах матрацем, нашел беспорядочно сваленную в углу кучу старого тряпья и обуви. Стараясь не нюхать, вытянул робу и башмаки, быстро переоделся и выскочил вон.
За воротами остановился: "Ну, и куда дальше? При жизни, в родном городе, и то никому не нужен был. А здесь? Да еще в шкуре нищего воскресшего покойника – и подавно!"
Затравленно посмотрел по сторонам. Склон пологой горы. Позади кладбище, впереди овраг с колючим кустарником, между ними – дорога. Далеко внизу синеет море. Значит, если пойду вверх – выйду в поселок. Не стоять же вечно перед кладбищенскими воротами?
Разбитая мостовая с потрескавшимися от дождей и времени камнями норовит окончательно растрепать и без того ветхую обувку. Надорванная подошва насмешливо хлопает при каждом шаге. Того и гляди – оторвется. Свежий ветерок, жалея меня, шевелит ворованные лохмотья, хочет немного развеять исходящий от них смрад.
Навстречу идут две пожилые женщины в черных платках и длинных платьях. Стыдно-то как! Хоть сквозь землю провались! Отошел в сторонку, склонил голову, опустил глаза. Одна, задержавшись, посмотрела на меня долгим, печальным взглядом. Блеснула слеза. Дрогнувшей рукой достала из сумочки купюру, сунула мне в ладонь. Перекрестила и, хромая, пошла догонять спутницу.
Застыв на месте, я с открытым ртом смотрел ей вслед. "Вот как! Мне уже подают милостыню! И так, лет триста-пятьсот! Хе-хе… – начало не хилое".
Посмотрел на деньги: и не доллары, и не евро. Сунул в карман – пригодятся.
Мимо не спеша проехал элегантный черный "Форд-Багира". Приземистый, скоростной, словно готовая к прыжку рысь. Рядом с водителем в униформе сидит дама с закрытым черной вуалью лицом. "Едет проведать усопшего родственника. По-хвально". Спину держит прямо, голову гордо. Одним словом – белая кость. Мельком глянула и сразу брезгливо отвернулась. Так же ведут себя и нечастые прохожие.
Я же тем временем пытаюсь найти логическое объяснение случившемуся. Отстойник, астальды, привратник, нуклеаризации, – все это сейчас кажется сплошным бредом, галлюцинацией воспаленного мозга.
"Не может быть! Ну не может! И все тут! Скорее, была длительная кома с амнезией или летаргический сон. Подобные случаи науке известны – даже хоронили живых, вот и меня в том числе. Я на Земле, среди людей, – в том никаких сомнений! Тоже мне: "В основном миры человеческие, хе-хе". С таким же успехом вместо Горио мог привидеться инопланетянин, дьявол, а то и сам Господь Бог. Сейчас главное – придти в себя и вспомнить… Вспомнить, кто я и где я? Пока на ум не приходит ни одной приемлемой версии…"
Задумавшись, не заметил, как вышел в город. Улочки узкие, но ровные. Одно- и двухэтажные домики. Окна небольшие, с деревянными или металлическими ставнями. Заборы из желтого ракушняка, в двориках зелени почти нет.
Прохожие одеты кто во что горазд: джинсы, футболки, хлопчатобумажные шорты, костюмы и рубашки, легкие цветастые платья и мини-юбки. На ногах сандалии, кроссовки, вьетнамки, туфли на высоких каблуках, пестрая, разноцветная мозаика.
Жадно прислушиваюсь к разговорам. Язык не знаком, но все-таки отдельные слова понятны.
Полицейский в серой, мышиного цвета, униформе и фуражке с кокардой проводил меня тяжелым, подозрительным взглядом. "Только его еще и не хватало. Нужно поскорее убираться восвояси. Вот хотя бы на тот небольшой рынок". Пусть время не самое удачное – во всю припекает южное солнце, но все равно, базар – визитная карточка городка, – богатства и потребностей, нравов его обитателей.
Я думал, увижу толпу людей, услышу шум, гам. Но нет! За невысоким сложенным из плоских камней заборчиком – "сонное царство". Два ряда грубо сколоченных деревянных столов под плетенными из тонких веточек крышами да несколько торговцев. Продают рыбу, морепродукты, гончарные изделия, фрукты и домашнее вино. Покупателей можно счесть по пальцам.
Спрятавшись в тень, жадно ловлю каждое слово. Понемногу начинаю понимать.
– Что хочешь за присохшую ставридку и десяток дохлых крабов? – вопрошает розовощекий, похожий на поросенка толстяк в соломенной шляпе, растянутой огромным животом не очень чистой футболке и серых клетчатых шортах. Он тяжело дышит, время от времени, вытирает потный лоб.
– Три тысячи драхм! – глядя с нескрываемой ехидцей, отвечает покуривая загорелый до черноты пожилой рыбак, высушенный солнцем, как лежащая на прилавке вобла, седой, с перебитым носом и потрескавшимися от соли и тяжкой работы руками.
– С ума, что ли, спятил? Да это же почти десять евразов! Дам половину… лады?
Я вытянул из кармана недавно "заработанную" купюру – пятьсот драхм – значит, полтора евро. – "Драхмы,… море,… горы… – похоже, черти в тандеме с привратником занесли меня в Грецию".
С моими деньгами здесь делать нечего. А есть и пить хочется все сильнее. С тоской вспомнил неоконченный обед в "отстойнике". Не дал одноглазый черт даже доесть! Отправил прямиком в гроб.
Проглотил набежавшую слюну и оставив уютное местечко в тени, вышел на солнцепек, в город.
Вновь узкие ровные улочки старого города, вдалеке, на вершине горы, виднеется полуразрушенная крепость. Засмотревшись, чуть не угодил под машину. Резкий сигнал заставил от-скочить в сторону. Перед входом в красный кирпичный дом увидел вывеску: "Оттонуполис – почта". Все-таки – Греция!
Ближе к центру – новый город: асфальт, трех- и пятиэтажные дома, разноцветные рекламные щиты, стало больше машин, с летних площадок ресторанчиков зазывно звучит музыка. В часы дневного зноя улицы малолюдны, посетителей немного. Не-сколько парочек в тени зонтов не спеша потягивают из высоких стаканов с кусочками льда прохладительные напитки.
Подошел к ресторану с мраморными ступенями, прочитал гордое – "Кастеляо Россо". Заглянул в приоткрытое окно – интерьер выдержан в багровых тонах, мебель резная из красного дерева, зеркала, хрусталь, бар с батареей разноцветных бутылок. Сюда меня не пустят, а если стану настаивать, и вовсе сдадут в полицию.
Вот бар намного скромнее – "Веселый дельфин". Открыл дверь, мелодично зазвенел подвешенный на хвосте деревянного дельфина серебряный колокольчик. Всего четыре столика жмутся к стенам, на них голубые обои с изображением морских рыб, дельфинов и осьминога. К счастью, посетителей нет. Подошел к стойке, протянул бармену все свое "состояние", показал рукой, что хочу есть. Гладко выбритый, благоухающий цветочным одеколоном красавчик, презрительно ухмыльнувшись, словно милостыню, подал мне блюдце с бутербродом и стакан мутного сока.
Его наглый вид не на шутку меня разозлил. Захотелось швырнуть "подаяние" прямо в его лоснящуюся рожу. В душе лавиной поднималась ярость. С трудом сдержавшись, присел в углу и стал сосредоточенно жевать. Сухая, жилистая говядина застрявала меж зубов. Сок, похоже, давили из прогнившего апельсина – кислющий, аж скулы сводит.
Зазвенел колокольчик, пропуская рыжую стриженую девицу и высокого парня. Почти сразу за окном раздался рев мотоциклов и в бар вошли три рокера.
"В Греции все есть и рокеры тоже", – подумал я, давясь мутным пойлом. Разъяренный свалившимися на мою голову зло-ключениями, никак не мог успокоиться. Злость клокотала, словно вулкан, готовая в любой миг извергнуться наружу. Наверно, потому я столь безрассудно ввязался в драку. Да и кто мог предположить, что все настолько серьезно! Подумаешь, событие! Три подвыпивших, выряженных с ног до головы в потертую кожу и металлические побрякушки рокера пристают в небольшом приморском баре к стриженой рыжей красотке и ее бой-френду. Ну какое мне, собственно говоря, до них дело?…
"Боже ж ты мой, ну до чего болит голова…"
* * *
…Выкручивает кости, тянет позвоночник! До чего же все-таки гнусно! Во рту горечь и солоноватый привкус крови, язык сух и неповоротлив, перед глазами пелена, руки и ноги противно дрожат, в ушах раздается звон, словно раскаты грома. Вот и пережили четвертую нуклеаризацию. Четная… значит – экстрасенсорная. Если не врал Горио, у других ее и вовсе не бывает. Толку от нее? Поживем – увидим.
Так, я на яхте, в каюте "орешка". На непозволительно долго оставил Мерли одну. Как бы не натворила бед. Что это? Опять грохот. Похоже, на этот раз уже не в ушах, а за стенами. Гроза! Во-на, как качает. Того и гляди разгуляется шторм.
Интересно, рыжая спит? Стоит проверить. Но вначале… на камбуз – попить водицы. Сушняк! Невмоготу! И "Smirnoff" тут совершенно ни при чем. После каждого "перерождения" хлещу воду, словно верблюд, прошедший через три пустыни.
В каюте темно. Однако для меня теперь это не проблема. Ночное зрение не хуже дневного. Глянул на трофейный "Tissot" – без пятнадцати час. Значит, провалялся чуть больше двух часов. Раньше нуклеаризации длились дольше да и давались тяжелее.
Покачиваясь от слабости, вышел в коридор. Благодаря мягкому неоновому свету невидимых ламп здесь царил полумрак. Приходилось держаться за стены, догонять коварно убегающий из-под ног пол. Краешком глаза заметил, как дрогнула дверь каюты Стаса. Значит, Мерли еще не спит, но и ко мне не вышла.
В камбузе, дрожащей рукой налил большой стакан чистой гренландской водицы. Залпом выпил – словно капля в сухую по-трескавшуюся почву. Почти без остановок влил в себя около двух литров и только потом присел на табурет, чувствуя, как постепенно возвращаются силы, проясняется разум. На лбу проступила испарина, захотелось вдохнуть свежего воздуха. Поднялся на палубу.
Здесь меня встретили свежий ветер и дождь. Разинув рот, уставился на небеса, укрытые многослойным покрывалом грозовых облаков. Освещаемые ярким огнем частых молний, они грозно роптали, пытаясь разорвать наброшенные богами оковы. Тучи не поддавались, – жгли адским пламенем, и небеса от невыносимой боли плакали редкими, но крупными, словно вишни, каплями-слезами. До сих пор ничего подобного я не видел. Но море, ровесник мироздания, оставалось равнодушным. Лишь слегка вспенив и немного приподняв темные волны, швыряло соленые брызги на палубу.
Я бы, наверное, и дольше любовался игрой природы, но вернувшаяся жажда погнала вниз. Напившись вдоволь, уже твердым шагом направился в "свою" каюту. Дверь приоткрыта. Мелькнула, со-гревая душу, мысль о том, что ко мне пришла Мерли. Но как часто случается, хрусталь иллюзий при столкновении с реальной жизнью рассыпался вдребезги. Ее интересовала совсем не моя скромная личность, а спрятанный за зеркалом сейф. Она так увлеклась, пытаясь поддеть дверцу тонким кинжалом, что не услышала как я вошел.
– Ну как, милая, получается? – поинтересовался участливо. – Смотри, не поранься!
Она подпрыгнула, как ошпаренная. Резко обернулась. В карих глазах, как и тогда в баре, я прочел страх, ненависть и угрозу.
В следующее мгновение, по-звериному оскалив зубы, распрямилась, целясь острием прямо в сердце.
Обычный человек вряд ли бы успел среагировать. Я же, развернувшись боком, отклонил корпус. Пришлось уклоняться еще дважды, пока не остановил "танец с саблями" увесистой звонкой пощечиной, повергшей Мерли на пол.
– Угомонись, дуреха! Шею сверну!
"Лечение" болью, несомненно, пошло на пользу. Глаза погасли, на ресницах заблестели слезы. Выронив кинжал и держась за щеку, Мерли поднялась на ноги, и, словно побитая собачонка, поплелась прочь из каюты.
Закрыв дверь, подошел к сейфу, – кроме замочной щели только кнопки с цифрами от нуля до девяти. Достал из кармана ключ на брелоке с копьеносным кентавром в звездном круге, попытался вставить на законное место. Ключик вроде тот, да вот только до конца не входит. Нужен цифровой код.
Ну и что? Так просто взять и сдаться? Максимально обострив зрение, стал рассматривать кнопки. Те, на которые нажимали чаще, отполированы чуть больше. Сильнее всего восьмерка, тройка и ноль, слабее семерка. Прикинул возможные варианты – возиться и возиться. Хватит до самого утра. Нужно придумать нечто более радикальное. Разве выломать дверцу? Мерли уже пыталась. Тогда, как же отодвинуть зубчик, не пропускавший ключ в средину?
Сосредоточившись на замке, органически ощутил препят-ствие, мысленно сжал пружину и… вставил ключ. "Ведь не зря муки принял", – так, кажется, говорил привратник.
Раздался щелчок, и дверца открылась. За ней была еще одна с углублением, точно повторявшим форму брелока. Вдавил его в выемку и повернул по часовой стрелке. Сейф открыт. Загорелась подсветка.
Первой достал цветную фотографию: "орешек" в компании двух стройных голубоглазых блондинок. Сзади надпись: "Дорогому Карлу от любящих и всегда ждущих Марты и Лизы". Наверное, жена и дочь, любят, ждут, надеются… Думают, что их муж и отец – бизнесмен или ученый-путешественник,… а я… На душе стало гадко, заскребли кошки. Решительно отбросил сантименты: кормит ваш наркоторговец Диоген крабов на дне морском. Таким гадам прощенья нет! Смял фотографию, бросил на пол.
Вытянул одну за другой стянутые резинками три объемистые пачки купюр: евразы и доллары Североамериканского содружества достоинством по сотне, а также русские рубли с портретом Деникина – по пятьдесят. Уж не знаю, зачем, но пересчитал. Евразов и долларов по двадцать пять тысяч и десять тысяч рублей. Достал оставшиеся бумаги. Приятно хрустящие, золотистого цвета с серебряным теснением – акции Российской государственной газовой компании, пятьдесят штук номиналом по тысяче каждая.
"Вот я уже и не беден! На пятьсот лет жизни, пожалуй, маловато, но на первое время хватит с лихвой!"
Возможно, эта мысль меня согрела и утешила, потому что спал глубоко и спокойно до самого утра. Открыл глаза, когда лучи южного солнца, проникнув в иллюминатор, стали нахально щекотать сомкнутые веки.
Сел на кровати и сразу ощутил – самочувствие великолепное. Никаких последствий вчерашней "экзекуции". Глянул в зеркало – смуглое, слегка заросшее щетиной с разгладившимися морщинками и здоровым румянцем лицо. А в глазах… в глазах золотистые точки превратились в заметные полоски, будто надел контактные линзы.
Умылся, нашел запечатанную щетку, почистил зубы пастой с острым мятным привкусом, облачился во вчерашний "наряд".
Первым делом решил навестить рубку. Мерли сидела за штурвалом. Услышав шаги, обернулась. Вопросительно-тревожный взгляд очаровательных карих глаз ждал немедленного ответа.
– Я… я… ночью… ну, честно говоря, не знаю, что нашло… – неуверенно промямлили губы.
Доброжелательно улыбнувшись, примирительно сказал:
– Да ладно, с кем не бывает… Кто старое помянет… в общем, проехали, забыли…
Ответная улыбка показалась мне натянутой. Не поверила.
– Умник, что у тебя с глазами?
– Так бывает всегда после приступов, воспалились сосуды. Знаешь, ты сегодня неотразима. И шорты, и футболка, – все к лицу.
Похоже, зря сказал. Ее взгляд стал еще тревожней, в нем без особого усилия читалось: "Подонок, хочет воспользоваться моментом и меня трахнуть".
Первый опыт телепатии особой радости не принес. Тем более, что я прекрасно понимал: рыжая недалека от истины. "Ну и черт с тобой!"
Развернувшись, бодро зашагал на камбуз, где с аппетитом позавтракал бутербродами с красной икрой, ветчиной, сыром и выпил чашку ароматного бразильского кофе.
Вновь поднялся в рубку. На этот раз мое появление было воспринято гораздо милостивей. Похоже, ее настроение менялось быстрее, чем погода на море.
– Вот смотри, Умник, – показала на красную точку монитора, – сейчас мы недалеко от острова Эвбея. Дальше пойдем сюда. – Розовый пальчик скользнул по стеклу. – Из залива Петалия – к Схиматориону. Здесь и заправимся…
Ожидающе умолкла. "Хочет, чтобы спросил. Пожалуйста, мы не гордые".
– И что дальше?
– Зависит от того, как ответишь на мой вчерашний вопрос… Ну… насчет полумиллиона…
И одарила самой лучезарной улыбкой, обещавшей намного больше, чем все сокровища мира.
– Наркотики на яхте? – спросил я.
Улыбка не исчезла, наоборот, засияла еще ярче.
– Ну что ты все о делах, да о делах? Дались тебе эти наркотики. Сейчас я брошу якорь, а ты быстрехонько на камбуз за "Танго". Искупаемся, а потом обсудим детали. Тут не глубоко, всего два-три метра, и кораллы – настоящий рай! В психушке такого не увидишь…
Достав из бара бутылку вермута и взяв два стакана, вернулся на палубу.
Вот это да! Не устает удивлять! В одних малюсеньких полу-прозрачных плавках, зато в маске, с трубкой и в ластах – она выглядела более чем импозантно.
"Не желает ли мерзавка меня утопить или сбежать на яхте, бросив одного в море".
Прощупал телепатически. Вроде нет, все спокойно. Да и оружие спрятать негде. Разве что… в мини-бикини. Так оно и так там, наверное, самое страшное для нашего брата.
С размерами маски и ласт для меня тоже не ошиблась.