И вдруг он почувствовал, что у него зачесались глаза. Вместе с этой навязчивой чесоткой в нижней части живота Валентин Маркович образовался маленький шарик. Этот горячий пузырек стал нетерпеливо толкаться и подниматься вверх, увеличиваясь при этом в размерах. Пораженный этим происшествием, не зная как вести себя дальше, Валентин Маркович сжался в комок. Но горячий шарик, достигнув уровня сердца, мягко надавил и лопнул, разлив по полости грудной клетки теплоту, породившую пронзительное ощущение предстоящего чуда.
Подобное с Валентином Марковичем произошло однажды в детском саду, когда из-за елки вдруг вышел настоящий Дед Мороз со Снегурочкой. И сейчас, находясь на галерке обычного класса на открытом уроке, к своему глубочайшему удивлению, ему захотелось увидеть настоящее, маленькое Солнце и микроскопические планеты на своих орбитах. И еще он понял, что если сейчас же не предпримет решительных действий, то просто разрыдается от нежданного умиления и непонятного восторга.
Валентин Маркович завозился на парте, как отстающий по всем предметам, и стал делать вид, хотя никто из присутствующих не обращал на него внимания, что у него просто зачесался глаз. Поспешно вытянув из кармана белоснежный носовой платок, Валентин Маркович стал усиленно тереть им правый глаз и несколько раз сдержанно кашлянул. Когда Валентин Маркович отнял платок от лица, то вынужден был открыть рот от картины, способной потрясти чье угодно воображение.
На расстоянии семисот шестидесяти сантиметров от биллиардного шара строго по концентрической орбите, которая пролегала прямо по проходу между предпоследним и последним рядом парт, на высоте ста восьмидесяти сантиметров от пола неторопливо и упруго плыло маковое зернышко – Земля, весело и радужно переливаясь при этом голубым спектром. А вокруг микро-Земли, радостно вращалась микро-Луна. Эту, потрясающую любое воображение картину, Валентин Маркович наблюдал таким образом, как будто бы воспользовался услугами телескопа Хаббла. Он ясно видел: пылинка – Меркурий имеет форму шара.
Костяной шар – Солнце – утратил свой черный номер восемь и приобрел цвет поверхности расплавленного металла. Этот шар, погруженный в миниатюрную, красновато-фиолетовую хромосферу с такой же домашней, жемчужно-серебристой, солнечной короной, изредка пощелкивал крохотными язычками-протуберанцами, как самая настоящая звезда.
Наблюдая все это, изумленный Валентин Маркович Шустрый, понимал: температура в глубинных слоях этого малюсенького Солнца достигает пятнадцать миллионов градусов по Цельсию, и реакции термоядерного синтеза происходят в центральных частях при огромном давлении. Он также сознавал, что в результате этих термоядерных реакций протоны сливаются в ядра гелия, а освобождающаяся энергия медленно просачивается сквозь недра бильярдного шарика, и уже трансформированная излучается в мировое пространство. В данном случае – в пространство классной комнаты номер тридцать один, что на третьем этаже городской школы номер два.
Крошка-Меркурий, между тем, нежась в этих видимых и не видимых, но смертоносных для всего живого излучениях, медленно полз по концентрической орбите, сверкающей микроскопической пылинкой. Оцепеневший Валентин Маркович со вспотевшими от сильного волнения ладошками и прилипшей к спине рубашкой под пиджаком, стараясь не поворачивать голову, скосил глаза на ближайшего коллегу из комиссии с целью определить, видит ли она тоже самое. И не определил.
– Наваждения и галлюцинации. Наверное, сердце шалит, – беззвучно прошептал Валентин Маркович и, прикрыв носовым платком рот, интуитивно добавил с выражением полной веры первый раз в жизни. – Прости меня, господи, – и чуть было прилюдно не сотворил крест.
Глава 30
Воскресенье, 18 июля 1999 года. Южный Урал
– Прошу! – Юрий Петрович открыл дверь номера и пропустил вперед Юлию Сергеевну.
– Я только приму душ, – отрывисто произнесла она, – а потом пойдем на пляж.
Но вместо душа она страстно обняла Юрия Петровича, застывшего с чемоданом на пороге.
– Может, я хотя бы закрою дверь? – сделал попытку освободиться из горячего плена Лукьянов.
– Закрывай, только быстро, – и смело обнажив живот и грудь, Юлия Сергеевна сняла сарафанчик через голову.
Юрий Петрович поставил тяжелый чемодан на пол, прикрыл ногой дверь и стал осторожно гладить нежную кожу на животике Юлии:
– Понимаешь, – продолжал мямлить Лукьянов, – я сначала ничего толком не мог понять…
В дверь постучали.
– Что за черт? – Юлия выскользнула из слабых объятий Лукьянова и скрылась в ванной.
– Кто там? – уныло осведомился Лукьянов, задвигая чемодан ногой под стол. – Сейчас открою! Одну минуту!
– Извините меня, – послышалось из коридора. – Это я, ваш сосед. Шустрый Валентин Маркович.
Юрий Петрович открыл входную дверь.
– Прошу простить меня за настойчивость, – принюхивался с порога Валентин Маркович, снимая бежевую панаму с большой головы, – но дело у меня просто чрезвычайной важности и срочности. Могу я пройти?
– Да, конечно. Вот, присаживайтесь, – указал на диван Юрий Петрович, слегка озадаченный такой срочностью, – прошу.
– Дело в том, – начал слегка заикаться Шустрый, присев на краешек дивана, – чем быстрее вы узнаете, тем лучше будет для всех нас.
– Для кого для всех?
– Для всей вашей компании, для Вас, Юрий Петрович, – быстро заговорил Шустрый, – для Валенды, а, главное, для Зориных!
– Похоже, вы уже всю нашу команду знаете? – удивился Лукьянов, – чем мы обязаны таким пристальным вниманием, Валентин Маркович?
– Да тут в двух словах не расскажешь, – честно посмотрел в глаза Лукьянову Валентин Маркович, – но все же я попробую изложить. Вкратце.
– Я в душе! – послышался громкий голос Юлии Сергеевны из-за двери. – И хочу апельсинового соку! Холодного!
– Сейчас! – откликнулся Юрий Петрович, а затем тихо обратился к Шустрому. – А до ужина не терпит? Можно мы с дороги хоть приведем себя в порядок?
– Да, конечно, – посмотрел на дверь в спальню Валентин Маркович. – Только я должен вас предупредить. Если вдруг что-то вам покажется странным, сообщите мне, пожалуйста.
– Почему именно вам и что странного может здесь произойти? – упрямился Лукьянов.
– Дело в том, – стал окончательно серьезным Валентин Маркович, – дело в том, что в этом здании в период с весны сорок третьего по весну сорок четвертого располагалось особо секретное подразделение НКВД, которое производило исследования в области радиосвязи и по решению проблем перехвата информации противника и последующей дешифровки. И ваш дядя, родной брат вашей матери, Кондратьев Николай Иванович, был одним из ведущих научных работников этого заведения. Помните? Были такие шарашки. Но здесь была всем шарашкам шарашка! Шарашка на высшем уровне! Об этих сверхсекретных объектах даже в сегодняшнее смутное время на всплыло не единого фактика! Сверхсекретность! Весь санаторий был особой зоной за колючей проволокой и охранялся по высшей категории. А заключенными здесь были в основном физики, прошедшие специальный отбор. Жили они в нормальных условиях – по одному человеку в номере. Такие комфортные условия были специально созданы, в надежде, что они дадут ошеломляющий результат. Фактически так оно и вышло, но в апреле сорок четвертого случилась беда – погибли люди – ответственные работники, в частности, мой отец. Он был комендантом гарнизона. И дело приняло трагический оборот. Вот так. А ваш дядя – Николай Иванович был на пороге одного научного открытия государственного важности.
– Валентин Маркович, – смущенно сказал, слушая звуки льющейся воды в ванной Лукьянов, – все это безумно интересно, но…
– Я все понял и исчезаю, – поднялся с дивана Шустрый, – только хочу вам сообщить еще вот что. Ваш дядя – Николай Иванович Кондратьев – как раз жил и работал в этом самом номере, где мы с вами сейчас находимся – номер двадцать три. И именно здесь во время последнего эксперимента при загадочных обстоятельствах погиб мой отец – Шустрый Марк Глебович. А я тогда только собирался появиться на свет. Отец умер вон там – Валентин Маркович указал рукой в угол комнаты, – в том месте тогда стояла простая, железная кровать. Все это я узнал из протоколов допроса вашего дяди. Мне в свое время разрешили ознакомиться с архивами. И с тех пор я стал ездить сюда в отпуск. Не знаю почему, но меня за последние лет десять стало сюда тянуть, что ли? Я и отдыхал всегда в этом санатории в этом номере. Вот такая странность.
– Понятно, – Юрий Петрович внимательно смотрел на Шустрого, – знаете что, Валентин Маркович? Давайте после ужина продолжим воспоминания?
– Хорошо, – согласился, надевая на бритую голову древнюю панаму Валентин Маркович. – Спасибо, что выслушали. Теперь, вы хотя бы не будете думать, что я сумасшедший. Один последний вопрос, – остановился он на пороге, – а вам что-нибудь известно о чемодане с вензелем NT? Мне показалось, вы у автобуса держали в руках что-то подобное?
Юрий Петрович не успел даже сообразить, что ответить, как крик из ванной насчет апельсинового сока повторился.
– Все понял! Исчезаю, до встречи, – пробормотал Шустрый и скрылся.
– Начинается, – Юрий Петрович плотно закрыл дверь, – я даже не успел еще тетрадь до конца прочитать, а меня уже допрашивают о фибровом чемодане. Похоже, над переводом стихотворения мне придется работать в обстановке, приближенной к "боевой".
Юрий Петрович достал чемодан и положил его на стол, приготовившись открыть. Из ванной комнаты возникла Юлия Сергеевна в мини-халатике на голое тело.
– Где мой сок? Шагом марш в душ и быстро возвращайся, – скомандовала она, грациозно устраиваясь на свежих простынях, – и намажешь мне ноги кремом.
– Хорошо, – пробормотал Лукьянов, направляясь в ванную с чемоданом, – неужели все сказанное Шустрым – правда, и все так здесь и случилось? – пробормотал он, всматриваясь в очертания острова посередине маленького круглого озера за окном.
Юрий Петрович направился в душ и открыл воду для "конспирации".
– Хорошо, что есть розетка, – подумал он и быстро собрал схему.
– Ну, с Богом, – произнес Юрий Петрович и двинул рычажок реостата вперед.
Ванная комната моментально наполнилась розовым туманом. Юрий Петрович прижался к прохладному кафелю и стал наблюдать непонятное…
…Лейтенант НКВД Петров задыхался от ужаса близкой смерти. Ненасытная боль медленно заглатывала тело, и когда влажное удушье окончательно сплющило легкие, и последний вздох стал невозможен, смерть занавесила глаза кровавой пеленой. Иван Владимирович готов был издать последний вопль отчаяния, но в этот момент уверенная рука сдернула с его головы окровавленную наволочку, впустив в гортань теплый потный воздух.
Связанные за спинкой стула руки мешали Петрову сесть нормальным образом, и от унизительного бессилия он зашелся судорожным кашлем. Справившись с приступом, Иван Владимирович различил сквозь жгучую слезную завесу размытые очертания санаторного номера фигуру начальника особого отдела гарнизона майора НКВД Шустрого, развалившегося на кровати в мундире и сапогах, и заключенного Кондратьева, склонившего бритую голову над письменным столом.
– Живой? – послышался резкий возглас, отозвавшийся острой болью в затылке лейтенанта, – слава Богу. Вот тебе, Кондратьев, и полигон для испытаний! Действуй!
– Слушаюсь, товарищ майор, – отвечал заключенный Кондратьев.
– Вишь, какой живучий оказался, стервец. Обычно "морозовскую обработку" не многие выдерживают. Так вот, ты должен сделать так, чтобы Петров окончательно умер часиков так в семь утра. Договорились?
– Так точно, товарищ майор, – отвечал заключенный Кондратьев? – постараюсь.
– А я, пожалуй, вздремну, а то измотался за эту неделю: кругом одни диверсанты и саботажники, – комкал подушку Марк Глебович. – Еще полный подвал работы ждет!
Тучи спрятали последний кусочек Солнца и стали розоветь.
– Импульс смерти, говоришь, – бормотал полусонный Шустрый, – очень романтическое название! Значит, посылаем по радио сигнал и ку-ку! Целуй прохожих. И никаких следов. Впечатляет. Но запомни: главное, чтобы у тебя все получилось, а то я тебя без всякого радио укокошу: поджарю – просто на костре, и сам умрешь в муках.
Николай Иванович посмотрел на закат.
– От меня еще что-нибудь надо? – осведомился Шустрый. – Нет? Тогда мне – отбой.
И через минуту Марк Глебович, отвернувшись к стене, спокойно засопел.
Кондратьев с ненавистью посмотрел на бритый затылок офицера НКВД, затем заскрипел стулом, защелкал переключателями и заполнил комнату фиолетовым туманом.
– Пощади, – еле слышно просипел лейтенант Петров, пытаясь подтянуть длинные ноги в грязных сапогах, – Коля, пощади меня…
Николай Иванович Кондратьев, сидя за столом перед открытым фибровым чемоданом с клеймом "NT" на крышке, продолжал манипулировать рычажками, тумблерами и ключом передатчика рации.
– Пощади, – задрожал всем телом лейтенант Петров, – мне очень страшно. Ты даже не можешь представить себе, как мне страшно…
– Т-с-с, – приложил палец к губам Кондратьев…
"Чемодан – тот же самый, а это значит – тот человек в робе и есть мой дядя – Кондратьев Николай Иванович, – подумал, плотно прижимаясь спиной к стене Лукьянов, – похоже на то, что они меня не видят, тогда подойду ближе к столу".
И, обливаясь потом от страха, он двинулся вперед.
"Аппаратура собрана в точности, как это сделал я, – отметил Юрий Петрович, стоя за спиной Кондратьева и внимательно рассматривая стоящие на столе агрегаты, – и картину я точно также запараллелил. Случайно".
Юрий Петрович увидел, что Николай Иванович, убедившись, что Петров уже спит глубоким сном, укрыл плафон настольной лампы полотенцем, а затем положил тетрадь в открытый чемодан.
"Вот и зеленая тетрадь с переводом, – отметил для себя Юрий Петрович, – как бы подглядеть?"
– Теперь, пожалуй, все готово для управляемого заключительного эксперимента, – внятно проговорил Кондратьев, – тут, главное, подобрать правильные слова, их порядок. Важна и глубина значения каждого.
– Согласен, – кивнул Юрий Петрович. – А вот и красный паучок, – обрадовался он, заметив алую капельку на крышке чемодана. Кстати, где Парус Майор?
Из темноты просторного санаторного номера бесшумно выпорхнула синица и уселась Лукьянову на плечо. Николай Иванович оглянулся в темноту и скомандовал сам себе:
– Так, поехали, – и щелкнул тумблером.
Полутемная комната моментально наполнилась светящимся сиреневым туманом. Николай Иванович погасил настольную лампу, и, стоя у балконной двери, с интересом наблюдал, как сказочный туман наполняет комнату. Не удержавшись от соблазна, он наклонился и зачерпнул рукой сиреневый свет. На его широкой ладони расположились смирные, микроскопические звездочки, радужно переливающиеся всевозможными цветами и оттенками.
Полюбовавшись на искорки, Кондратьев возвратил туман на место и уверенно застучал ключом передатчика.
Сиреневый туман заполз в ноздри и рот улыбающемуся во сне Марку Глебовичу Шустрому и укрыл мягким плащом избитое тело лейтенанта Петрова. Еще через три минуты Николай Иванович любовался полнолунием, а лейтенант НКВД Петров, перестав стонать от ужаса и боли, погрузился в глубокий сон. И уже мертвый палач Марк Глебович Шустрый продолжал улыбаться. Николай Иванович вернулся в номер, отключил всю аппаратуру, смотал провода и аккуратно поместил все в чемодан.
На секунду задумавшись, Кондратьев быстро открыл тетрадь, вырвал страницу с двумя последними четверостишьями перевода стихотворения "Через Вселенную", пододвинул массивную пепельницу и зажег спичку. Глядя на яркое пламя, Николай Иванович взял ножницы и, быстро отхватив маленькую прядку своих волос с макушки, положил ее на огонь.
Вдыхая запах, он вложил зеленую тетрадь внутрь коробки "Красный мак", затем покрыл приборы куском серого холста, сверху устроил коробку и закрыл чемодан.
– Пожалуй, теперь все, – Николай Иванович посмотрел на настенные часы и добавил, – этот перевод он должен сделать сам, – а потом закрыл замки крышки с вензелем "NT".
Взглянув на настенные часы, Николай Иванович устроился за письменным столом и начал быстро писать в зеленой школьной тетрадке остро отточенным простым карандашом. Затаив дыхание, Юрий Петрович Лукьянов бесшумно приблизился к столу и, стоя за спиной Кондратьева, прочитал:
"…Дорогой Юра, чтобы нейтрализовать импульс смерти, предназначенный для Андрея Зорина, тебе необходимо стать "Черным Дворником". Ты узнаешь, как это сделать восемнадцатого июля 1999 года. Но запомни главное: импульс смерти – энергетический сгусток огромной мощности, и если он не будет нейтрализован, то в этом случае нарушится баланс четырех взаимодействий, и это будет означать только одно – конец нашей барионной Вселенной. И еще. После нейтрализации импульса ты должен сделать так, чтобы это открытие не было использовано во зло всему человечеству! Это будет очень непростой выбор. Твой дядя Коля".
– Теперь все понятно, – еле слышно сказал Юрий Петрович, – получается, что было всего пять четверостиший, два из них сейчас сожгли, и я их не запомнил! Теперь, насколько я понял: для того, чтобы стать Черным Дворником со всеми последствиями, мне надо дописать перевод стихотворения Джона Леннона "Через Вселенную"! Только есть одно обстоятельство, усложняющее мою задачу до предела: мой перевод должен слово в слово, буква в букву, запятая в запятую совпасть с оригинальным переводом моего дяди Кондратьева Николая Ивановича, который он сжег! Отлично придумано, ничего не скажешь.
Юрий Петрович протянул руку и установил рычажок реостата на ноль.
Тут же исчезла кровать с мертвым телом полковника Шустрого, стул со спящим с лейтенантом Петровым, стол с аппаратурой и пропал сам Кондратьев: ванная комната санаторного номера двадцать три приобрела знакомые очертания.
– Ты что, утонул?! – кричала Юлия Сергеевна, стуча в дверь ванной комнаты. – Выходи немедленно!
– Юлька! Действует, – Юрий Петрович вышел из ванной комнаты с чемоданом, но совершенно сухой. – Действует! Значит, это точно случилось здесь в сорок четвертом году. Здесь и есть этот вход в Лабиринт, о котором он говорил. А в квартире мне показали только фрагмент – демоверсию. Юлька! – поднял на руки одноклассницу, – представляешь? У меня в руках открытие дяди Коли! У нас теперь с тобой все-все будет! – кричал Лукьянов во весь голос от восторга.
– Вот бестолочь! – в сердцах ругалась Юлия Сергеевна. – Зачем надо было дверь закрывать? Я думала, тебе с сердцем стало плохо!