Лондон
– Бригадир Николсон должен держать Кале насколько это возможно, – Уинстон Черчилль пыхнул сигарой, выпустив клуб дыма. Ситуация складывалась чертовски пренеприятная, но энергичный потомок герцогов Мальборо, несмотря на изрядную полноту, пока не видел в ней трагедии.
– Ни в коем случае не капитулировать или попытаться вывезти гарнизон. Иначе армия Горта потеряет поддержку с тыла… Вот тогда действительно будет плохо! Немедленно радируйте об этом в Кале.
Адъютант молча наклонил голову и тут же вышел из кабинета, а Черчилль в очередной раз пыхнул сигарой и задумался: "Чертовы немцы – ну кто ожидал, что они пошлют свои танки через лесистые Арденны, местность ведь самая неподходящая для движения моторизованных колонн". Но они прошли и вышли к Каналу, так англичане привыкли называть Ла-Манш.
Сейчас Черчилль думал о главном – война может быть проиграна. Хотя лично он надеялся, что на берегах Соммы или Сены французам удастся остановить ненавистных им "бошей". Но тут премьер-министр усмехнулся – второй раз чудо вряд ли произойдет, уж слишком велика разница в силе. Вернее, в умении ее применять. Блицкриг оказался страшнее, чем рассчитывали английские и французские генералы с политиками.
Стремительные танковые прорывы, германские самолеты, что постоянно висели над полем боя, великолепное взаимодействие между ними, артиллерийская поддержка – все это вместе сломило уверенность у союзников.
Черчилль понял это два дня тому назад, когда отдал распоряжение начать выводить из Дюнкерка тыловые подразделения британской армии. Чутье политика его не обмануло – отчаянные атаки британцев на Бапом оказались безрезультатными – прорваться за Сомму и соединиться с главными силами французов они не смогли.
Теперь выбора не оставалось – если дивизии генерала Горта задержатся у Арраса и Лилля, то они неизбежно будут отсечены от побережья и погибнут в окружении. Чертов Гудериан, его танки уже у Кале, до Дюнкерка один рывок. И тогда произойдет катастрофа!
Черчилль еще раз пыхнул сигарой, он осознал, что решение необходимо принимать без промедления. Французы потерпят поражение, пусть даже агония Четвертой республики затянется еще на несколько недель. Нет, с ними все кончено. И никто не поможет, как в той, первой войне, когда русские начали наступление в Восточной Пруссии, погубили два корпуса, но спасли Париж. Нет, Сталин так не сделает, зачем ему выручать Антанту?!
Он уже поделил с Гитлером Польшу, в ближайшее время полностью заглотнет прибалтийские лимитрофы, а потом на очереди будут румыны и неуступчивые финны. Тем достанется от большевиков во второй раз, не стоит обольщаться. Нет, Францию уже ничто не спасет!
Черчилль тяжело поднялся с удобного кресла – решение окончательно пришло. Англия не может потерять свою армию на побережье! Другой у нее просто нет. Она не должна остаться беззащитной, когда судьба Франции предрешена, а будущее британской короны под страшной угрозой германского вторжения. Нет, нет и еще раз нет!
Глава вторая
"ПУСТИТЬ ИМ КРОВЬ"
"Фельзеннест"
– Доброе утро, мой фюрер!
– И вам того же, Геринг! – Андрей старался держаться в соответствии с фильмами и кинохроникой, когда там показывали Гитлера, и теми скудными описаниями или романами, которые он прочитал о Второй мировой войне.
Глядя на фельдмаршала, не удержался от мысленной ухмылки – это был не боров, а здоровенная свиноматка с обвисшим брюхом, огромная и расплывшаяся, намного крупнее, чем он считал раньше.
А может, все дело в его новом теле – Гитлер был просто худым доходягой, и хоть чуть выше Андрея, но доставал макушкой командующему люфтваффе только до подбородка. И тощ – дистрофик какой-то!
"Вроде проскочило. Не дождешься, хорек оплывший!" – брезгливо подумал Андрей, поймав оценивающий взгляд Геринга, который тот бросил на перебинтованную голову и налившиеся фиолетовыми переливами синяки. Но с утешениями или расспросами о здоровье никто не лез – он дал понять, что сейчас не в духе.
Впрочем, народу в бункере было немного – кроме них, еще стройный пожилой генерал Кейтель в монокле, с хорошей прусской выправкой, второй генерал почти такого же облика, прям под копирку сделан, только помоложе.
Главный военный адъютант Шмундт и адъютант от люфтваффе фон Белов скромно притулились в углу за столиком. Был еще и адъютант Йодля, но он, расстелив карту, немедленно вышел.
Родионов уже разобрался, где он находится, но вылезать на поверхность земли в штабной барак, что служил и столовой, сейчас не намеревался. Еще не пришло время показывать себя народу, часов десять можно было потянуть. Но вот вечером придется – в ставке "им" лично было назначено совещание всего военного руководства рейха.
– Докладывайте обстановку, генерал, – тихо буркнул Андрей, бросив короткий взгляд на Йодля, того самого, что повесили в Нюрнберге. Вернее, еще повесят, но тогда и ему самому в новой шкуре придет кирдык. От таких мыслей у Андрея ум за разум заехал в очередной раз.
– Мой фюрер, операция идет в соответствии с графиком. Вступившие в Бельгию англо-французские армии рассечены, до 30 дивизий отрезаны в районе Кале – Дюнкерк – Аррас – Лилль. Генерал Рундштедт докладывает, что англичане энергично ведут подготовку к вероятному наступлению на Аррас. На данный момент сложилась следующая обстановка…
Андрей внимательно смотрел на карту, почти не слушая Йодля, который монотонно, скупым военным языком перечислял номера дивизий и показывал что-то на карте короткой указкой.
"Если уничтожить английскую армию полностью, до последнего солдата, то на проклятом острове с обороной станет туго. Регулярную армию из необученных резервистов сразу не создашь, потребно полгода, не меньше. А потому терять время нельзя, момент очень удачный. Британцы свои острова защищать будут отчаянно, и немцы серьезные потери понесут, что нам и требуется. – Андрей нахмурился. – Надо пустить им кровь, и немцам, и британцам. Хорошо пустить, чтоб обессилели и озлобились друг на дружку. Тогда уж точно не сговорятся, если меня расколют… – Мысли начинали потихоньку оформляться в более-менее нечто складное. – Ага! Товарищ Сталин их по загривку ледорубом враз ударит, как проститутку Троцкого, искушения не выдержит. И я ему тем поспособствую, чего не хотелось бы. Достали меня эти коммуняки еще в той жизни, со своими "ГУЛАГами" и "славой КПСС". Пусть со всеми в мире живут – страна большая, лучше ее обустроить, хоть в магазинах для народа что-то появится. Вот веселье будет, праздник живота!"
– Генералу Рундштедту необходимы два дня для приостановки наступления, чтобы перегруппировать войска…
– Нет, генерал. Нельзя терять не только два дня, но даже часа. Промедление смерти подобно. Вы же знаете, что прорыв не терпит перерыва! – Андрей заговорил таким сварливым голосом, что тут же сам удивился. Наверное, от "прежнего" передалась такая манера. – Нужно уничтожить их всех, они не должны увести на остров даже роты. Пусть Рундштедт наступает всеми силами, а танки Гудериана должны с боем занять Дюнкерк до прихода туда главных сил британцев. И держать его любой ценой! Это единственный оборудованный порт, ведь Булонь и Кале почти в наших руках. И эвакуация сорвется…
– Англичане тогда не станут увозить войска, мой фюрер. Они сейчас наступают на Аррас. Если британцы прорвут наши дивизии, которые вытянулись тонкой цепочкой, то отбросят танки Клейста и соединятся на Сомме с французами. Корпус Гудериана будет полностью отсечен и разгромлен, ведь он зарвался. Нужно время на перегруппировку…
– Нет, Йодль, и еще раз нет. Пусть Рундштедт поторапливает отставшую пехоту, а танки должны наступать. Англичане не пойдут на прорыв, я в этом уверен, они начнут эвакуацию из Дюнкерка!
"Я не только в этом уверен, я это знаю!" – мысленно добавил Андрей и посмотрел на Йодля. Тот покорно наклонил голову, выражая этим согласие, но тут встрял Кейтель:
– Мой фюрер, в ту войну они устроили нашим войскам "чудо на Марне", и мы поплатились за это…
– Если мы не дадим им ни секунды передышки, то им никакое чудо не поможет! – Андрей чувствовал, что начинает закипать как чайник.
Теперь он понял, почему во всех фильмах Гитлер кричал на генералов. Попробовали бы эти пруссаки вот так товарищу Сталину возражать! А ведь бывшие здесь генералы самые покорные и преданные. Что же будет вечером, когда он столкнется клюв клювом с вояками, возглавляющими сейчас ОКХ? Ведь они фюрера, что в ту войну ефрейтором был, открыто презирают!
И тут же в голову пришла интересная идея. Он вспомнил прочитанные мемуары одного немецкого генерала, которого называли "блестящим оперативным умом вермахта".
– Вечером начнется совещание, на нем и обсудим все вопросы. Пока же радируйте Рундштедту – наступать, наступать и наступать. Танки Гудериана должны завтра ворваться в Дюнкерк!
– Мы можем потерять его корпус, мой фюрер. Танки понесут большие потери, местность для их продвижения малопригодна. – Йодль склонил голову и сжал челюсти, как бульдог, у которого пытаются вытащить кость из пасти. – Потому Рундштедт просит день на перегруппировку…
– Нет и еще раз нет! Сейчас же отправьте мой прямой приказ Гудериану – пусть немедленно атакует Дюнкерк, пока там небольшой гарнизон. Ведь стоит отойти туда всей британской армии, и мы уже дорого заплатим за промедление. И Рундштедту мой категорический приказ, Йодль, укажите в нем строго то, что я его не отменю. Геринг!
– Да, мой фюрер! – толстяк презрительно посмотрел на генералов и даже сделал шажок в сторону.
– Помогите авиацией, как только возможно, но Дюнкерк должен быть у нас. И проследите за созывом всех на совещание. Оно будет, как запланировали. К вечеру. Да, вот еще, – Андрей повернулся к Кейтелю. – Где сейчас Манштейн?
– Назначен командиром 38-го корпуса 12-й армии, мой фюрер, – генерал тут же отозвался, услужливо склонившись. Родионов вспомнил, что Кейтель никогда не перечил Гитлеру, за что получил от генералов вермахта кличку Лакейтель.
– Вызовите его ко мне сюда, не мешкая! Геринг, прошу вас, немедленно дайте самолет с самым лучшим пилотом. Манштейн должен быть у меня за несколько часов до нашего совещания.
– Он будет у вас, мой фюрер! Мои люфтваффе берут это на себя!
Кале
– Больше пота, меньше крови, парни! – гауптштурмфюрер Курт Майер поторапливал своих мотоциклистов, что отчаянно рыли окопы. – Лучше десять метров траншеи, чем один метр могилы!
Его разведывательный эскадрон уже вырвался далеко вперед, опередив "лейб-штандарт". Впереди виднелись поднятые вверх стальные рамы портовых кранов, и думалось: один рывок, и все – его мотоциклисты и танки из армейской дивизии ворвутся в город.
Да не тут-то было – англичане встретили немцев таким плотным огнем, что враз стало не до лихих налетов, пришлось думать о кропотливой осаде. Но уныния не было – одна радость царила на душе.
Ах, как все начиналось хорошо, а идет еще лучше. Даже десятки сожженных Ю-52, что садились под убийственным огнем голландцев, не оставили смятения в душе эсэсовского капитана. Он даже позавидовал отчаянным парашютистам генерала Штудента, что выпрыгивали из горящих самолетов и атаковали яростно отбивавшийся гарнизон. Вот как надо воевать, он так и будет.
– Гауптштурмфюрер! – перед офицером как из-под земли возник молодой обершарфюрер в запыленном мундире. – Мои парни взяли в плен голландского сержанта, что сбежал из города. Поспрашивали его вдумчиво. Тебе надо знать – интересные вещи рассказывает этот недомерок.
– Какие, Пауль? – в эсэсовских частях были товарищеские отношения между офицерами и солдатами, на "ты" и без армейского "герр". Отсутствие такого субординационного барьера делало ваффен СС, с одной стороны, необычайно стойкими, но с другой – вело к неоправданно большим потерям.
– Англичане разоружили всех французов, голландцев и бельгийцев, они полностью деморализованы поражениями. Тысяч десять солдат. Разогнали галлов по подвалам и поставили часовых. Британцев до пяти тысяч, командует бригадир Николсон – у него приказ оборонять город до крайности. Сюда и к Дюнкерку отходят британские дивизии для эвакуации.
– Пленного сейчас же отвезите в штаб панцер-дивизии. Там "Быстроходный Хайнц" крутится. Для него это будет хорошая новость!
Майер, как и все эсэсовские офицеры, недолюбливал армейских генералов. Они закоснели в мышлении и не понимали нового характера войны. Но не Гудериан – вот его в "лейб-штандарте" стали крепко уважать за прошедшие дни.
Напористый, быстрый и решительный – с ним одержаны победы. Недаром танкисты череп на петлицах носят – даже отчаянно храбрые эсэсовцы, у которых была та же эмблема на фуражках, завидовали им, клятвенно утверждая, что те носят "мертвую голову" по законному праву. А уже это одно о многом говорило.
"Фельзеннест"
"Я на этих морковкиных котлетках загнусь раньше срока. Твою мать, с этим вегетарианством. Ты смотри, что деется – весь мир кровью по макушку зальет, а мясо не ест!" – Андрея внутри трясло, но он держал себя в руках. Одно дело прочитать про быт Гитлера, и совсем другое – столкнуться с ним наяву, чтоб ему ни дна ни покрышки.
Он хотел жрать, именно жрать – слово "есть" не подходило. По его просьбе принесли обычный завтрак фюрера с поправкой на полевые условия. Да в студенческой столовой до такого непотребства не доходили, хоть и воровали повара знатно! А здесь порцию такую подали, что лупа нужна, на один зубок. Обрадовался поначалу, как же – котлетки, а через минуту вспомнил Лизу из "Двенадцати стульев", что, давясь, сквозь силу ела фальшивого зайца. И еще хотелось курить – жадно, взахлеб. Но то было его желание, ведь настоящий фюрер был некурящим.
"Все же хорошо, что я харей славно приложился. Сбылась мечта идиота – заехал самому Гитлеру в рожу. Вернее, по морде. То есть харей приложился. Тьфу ты, одна у него образина, а вариаций сколько. Теперь дня два у меня есть, а потом спалюсь, как "тигр" под Прохоровкой. Этот гребаный фюрер в любую свободную минуту речи толкал да еще своим секретаршам по ночам видение мира излагал, насквозь кровожадное. Лучше бы трахал их, а не по ушам ездил. Да еще Ева Браун где-то ходит, припожалует вскоре. Она же его как облупленного знает! А если он на этой уродине мужской долг проявлял?! И как мне сие делать прикажете?!!! Нет, хана мне, расколют! Надо что-то срочно придумать!"
Андрей прилег на диван – он продолжал симулировать небольшое сотрясение, хотя чувствовал себя относительно хорошо. Но такое "болезненное" состояние позволило ему отдать категорический приказ – никто, ни под каким предлогом, не должен беспокоить фюрера, за исключением экстраординарных событий на фронте.
А так как Родионов знал, что в ближайшее время там для фашистских войск не будет неприятностей, то сутки-другие проволынить можно, а там, может, и рассосется, как беременность у гимназистки.
Но в глубине души он понимал, что не пронесет – бабы, а их Гитлера окружала целая прорва, от любовницы до секретарши и стенографисток, в столице их пруд пруди, твари наблюдательные и быстро выводы сделают, мнениями поделятся, пересуды женские – вещь постоянная и интернациональная, что немок взять, что наших.
"Хорошо, что я не в Берлине, рейхсканцелярии, а в ставке. Это я удачно пока кручусь. По крайней мере, тут народа меньше, все же ставка верховного главнокомандующего. Ох, и накомандую им, дайте только срок! Но нужно что-то начинать делать, а то заподозрят!"
Андрей заворочался от дурного предчувствия. В голове крутилась фраза из анекдота – "никогда Штирлиц так не был близок к провалу". И тут же помимо воли хихикнул, припомнив другой анекдот из этой же серии. Мюллер со Штирлицем сидели на берегу канала Шпрее на травке. Глава гестапо припомнил родные березки в Рязанщине, штандартенфюрер грустил о любимых белых ночах в Ленинграде. Так они и сидели, пока Мюллер не сказал: "А может, фюрер тоже наш человек?"
Родионов чуть не подавился смехом, но тут его осенило. Гитлер же в Первую мировую войну на Западном фронте рядовым солдатом воевал, и если он сейчас захочет к войскам выехать, никто не удивится.
"А так как поездка будет полевой, то лишний народец за мной не потянется, я их просто с хвоста срублю. Так-с! А ведь это выход! Надо немедленно рвать когти завтра утром. Вечером совещание как раз, поставлю перед генералами вопросы и свалю с рассветом. Решено, так и делаю".
Андрей приподнялся и сел на диване, отвалившись на спинку. Ему захотелось закурить до ломоты зубов. Чтобы отвлечься от назойливого желания, он посмотрел на приоткрытую дверь, за которой дежурил его главный адъютант, и громко произнес:
– Шмундт, Шмундт!