Пока Адаш добежал до носа, там уже не только прицепили две лестницы, но двое ромеев даже успели перемахнуть через борт. Адаш пронзил одного мечом и, прикрывшись его телом, выбросил второго за борт, сбив телом противника, как тараном, еще двоих, лезущих наверх. Ситуация на носу, как и на корме вроде бы стабилизировалась, но тут между Сашкой и Адашем на борт были заброшены еще восемь лестниц. С таким количеством лезущих наверх врагов им было не справиться. Но матросы, наконец разбуженные громким карканьем своего капитана, бросились к борту, размахивая дубинами. Теперь был прикрыт и центр. Однако враг полез здесь на борт купца так активно, что матросы не смогли сдержать их у борта. Бой уже шел на палубе. Жидкая цепь матросов выгибалась внутрь, но пока еще держалась. Сашка и Адаш бросались время от времени помогать им, но тогда на палубу начинали лезть и с носа, и с кормы.
– Капитан! – Великий воевода наконец-то сообразил, как необходимо им поступить. – Надо сбросить концы на тот дромон и вызвать наших людей!
Трудно было предположить, что в этом старом, согбенном человеке скрывается столько ловкости и молодой энергии. Обрезав какую-то веревку, тянувшуюся над мостиком, и ухватившись за этот конец, он с ловкостью обезьяны, скачущей с лианы на лиану, перенесся с мостика к левому борту, пролетев над головами врагов. Чем там занимался капитан, Сашке смотреть было недосуг – ему постоянно приходилось отражать атаки сразу четырех-пяти противников. Но уже через минуту великому воеводе стало полегче, справа и слева от него в бой вступили его казаки. А еще через пару минут несколько десятков казаков заменили собой матросов, и ромеи дрогнули. Плавное отступление к правому борту тут же превратилось в бегство, и противник даже не воспользовался собственными лестницами, просто спрыгивая с купца на дромон.
Еще не все оставшиеся в живых ромеи вернулись на свой корабль, а на дромоне уже обрубили абордажные концы и отпихнулись веслами от купца. Тот, кто не успел, падал во все расширяющийся просвет между кораблями, хватаясь за весла. Кого-то подняли наверх, кто-то, менее везучий, был отброшен веслами в сторону. Казаки в горячке боя чуть было не сунулись за прыгающими в воду ромеями, но Сашке с Адашем вовремя удалось остановить их.
Дромон, натужно набирая скорость (на втором ярусе работала лишь треть весел), уходил прочь от купеческого корабля, который он только что безуспешно пытался взять на абордаж.
– Государь! Пересядем на другой дромон и догоним их! – дружно загалдели казаки, но великий воевода, подняв руку, остановил их.
– Стой! Убитые у нас есть?
– Не-е… Только матросы.
– Раненые?
– Да так, царапины…
– Все, братцы! Наша война закончилась! Вон уже виден крымский берег. А с дромоном… Бог с ним. Нам он уже не страшен. Они свое получили и больше не полезут.
На дромоне действительно и не помышляли больше ни о каких каверзах. Те, кому удалось унести ноги живым, считали, что еще счастливо отделались. На дромоне, уходящем на юго-запад, уже ставили паруса и, похоже, мечтали лишь об одном – избежать судьбы своих менее удачливых товарищей.
Оставив Адаша и капитана одних разбираться с захваченным дромоном, Сашка спустился вниз.
– Ты ранен, милый? – кинулась к нему Ольга.
– Нет, это не моя кровь, – попытался успокоить он ее. – Все уже кончилось. Теперь мы пойдем вдоль крымского берега и завтра будем в Кафе.
Ольга глубоко вздохнула. Платком она стерла чужую кровь с его лица и им же принялась стирать бурые подсыхающие пятна с его доспехов. Наткнувшись на глубокую зазубренную зарубку, принялась медленно водить вдоль нее пальцем, глядя на нее словно завороженная. Медленно, по слогам, произнесла:
– Эта броня спасла тебе сегодня жизнь… Но… Они не оставят нас в покое. Нам необходимо что-то придумать, Тимоша.
XIII
Матери своей Веда не помнила, проведя все детство с бабкой. Это она ее так называла – бабушка, а на самом деле та была и не бабкой вовсе, а прабабкой или, может быть, и прапрабабкой. Веда никогда не играла с другими детьми, не бегала с ними пасти гусей, а, став постарше, не ходила в лес с крикливой, хохочущей, аукающей на все лады девчачьей стайкой по грибы и по ягоды. Все свое время проводила она с бабкой. И в лес они ходили вместе – собирать ведомые одной лишь бабке травы, и дома были все время вместе. Хозяйства у бабки никакого не было, но хлопот от этого ни у бабки, ни у маленькой Веды меньше не становилось. Собрать траву, разобрать, развесить ее сушиться. А потом ту траву надо было истолочь в порошок; какую-то – мешать с воском и делать свечи, другую же – настаивать или делать отвары. А еще собирать жаб, желуди и дубовую кору, ходить в лес за поганками и мухоморами… Да много всяких занятий находила бабка для маленькой Веды. А кроме всякого рода хлопот приходилось еще и учиться. Вернее, сами хлопоты тоже были учебой, когда Веде приходилось запоминать – что, для чего и с какой целью. Но помимо этого лет с пяти ей пришлось учиться читать толстенную бабкину книгу. Да еще и не по-русски, а на особом колдовском языке. И не просто читать, а изучать то, что написано в этой книге. А еще молитвы… Бабка была светлой колдуньей и все делала с именем Божьим на устах. Исусу молилась и старых родовых богов не забывала.
К своей семнадцатой весне Веда, можно сказать, овладела всеми бабкиными знаниями, как по знахарской, так и по колдовской части. Хотя разве отделишь одно от другого, когда переплелись они тесно, как в природе, так и в сущности человеческой? А вскорости бабка умерла. Отдала Богу душу тихо и спокойно, не мучаясь страшными предсмертными муками, как темные ведьмы. Лежа на смертном одре, взяла она Веду за руку и еле слышно молвила: "Прими дар мой, Ведушка. А я ухожу…" И – ушла.
Община позаботилась о сиротке, решив выдать ее замуж за домовитого и хозяйственного крестьянина средних лет, недавно оставшегося вдовцом. А избушку, где жили Веда с бабкой, передать какой-то молодой семье. Такой расклад пришелся Веде не по душе, и она, собрав необходимое в узелок, покинула родное село, отправившись странствовать по белу свету. То наймется к кому-нибудь на работу, а то пристанет к компании богомолок и ходит с ними из монастыря в монастырь, от одной святыни к другой. Чаще же всего просто шла от города к городу, от села к селу, от деревни к деревне. На ее искусство и умение спрос был везде и всегда. Кому-то зуб больной заговорить, а кому-то и женишка приворожить. Так к двадцати своим годам добрела Веда до Тушина, а местный староста возьми да и предложи ей здесь поселиться. И даже новую избу поставили ей тушинские мужики. Так и стала Веда тушинской знахаркой.
А когда в Тушине поселилась боярыня Тютчева, то у Веды появилась и подруга. Не сразу, конечно, но подружились они крепко и по-настоящему. Виделись ежедневно, за исключением того времени, когда в Тушине жил великий воевода. Тогда уж в боярскую усадьбу Веда по своей воле и носа не казала.
Об исчезновении из усадьбы боярыни Ольги вместе с дворецким Епифанием Веда узнала лишь через несколько дней. Занята была своими делами – лисий коготок зацвел. Надо было его постараться собрать как можно больше – уж больно незаменимая травка, этот лисий коготок. А вечерами надо было еще разбирать да обрабатывать собранное, вот и не оставалось у Веды ни одной свободной минутки в эти дни.
А как освободилась, так и решила в боярскую усадьбу забежать, справиться, что да как. Услышанное от дворовых девок: "А боярыня уж третий день как с Епифанием куда-то уехала", – повергло Веду в состояние искреннего изумления.
– Что значит "куда-то"? – попробовала она уточнить. – И на сколько уехала боярыня? Когда ждать-то ее?
– Кто ж их знает… Ихнее дело хозяйское, – был ответ. – Никому они ничего не говорили. А уехали просто, и все.
Подобное объяснение, может быть, и могло кого-нибудь удовлетворить, но только не Веду.
– Да вы, девки, вконец одурели, что ли? – возмутилась она. – Кто видел, как уезжала боярыня?
Оказалось, что при отъезде боярыни Ольги и Епифания никто из дворни не присутствовал. Более того, и боярынин возок, и кони все на месте оказались.
– Ах, дурищи вы бестолковые! – бушевала Веда, устроив разнос тютчевской дворне. – Это что ж получается? Боярыня пешком ушла вдвоем с Епифанием незнамо куда и никого об этом не предупредила? Быть того не может! Лахудры толстомясые! Боярыня уже несколько дней как из дому исчезла, а они и не чешутся!
– Да что ты, Ведушка, бог с тобой, – пробовали оправдываться девицы. – Куда ж ей, боярыне-то деться? Ушла куда, уж найдется небось. А кому мы пожалиться можем? Нам и пожалиться некому.
– А губной староста на что? Дуры! – обругала их напоследок Веда.
В Ольгиной спальне она взяла гребень с остатками ее волос, а в комнате Епифания – тонкий сыромятный ремешок, которым он имел обыкновение подвязывать волосы на манер ремесленников. И к губному старосте, и к общинному Веда сходила сама. Те тотчас организовали поиски, разослав людей верхами в разные стороны. Губной староста осмотрел боярскую усадьбу. Хотя похитители и старались не оставить следов, но от внимательного глаза не могло укрыться, что боярыня Ольга и Епифаний были увезены против своей воли. Вечером вернулись те, кто уезжал на поиски. Проехав по 25–30 верст, они не обнаружили ни боярыни Ольги, ни ее следов.
Впрочем, Веда не особенно на них и надеялась. Действовать она решила своими методами, в чем ей должны были помочь Ольгин гребень и ремешок Епифания. Сначала она увидела Ольгу. Та сидела в крытом возке рядом с каким-то незнакомым мужиком, купцом по виду, а в открытые окна возка сквозь тонкую завесу пыли, поднятую в воздух лошадиным копытами, виднелась бескрайняя степь. Ольга была какая-то странная. Вроде бы бодрствовала, а в то же время была как бы и не в себе. "Опоили", – догадалась Веда. Епифаний тоже был жив-здоров и находился где-то рядом с Ольгой, но разглядеть его Веда не смогла, ибо лежал он в каком-то темном ящике, как в гробу.
Увидев их живыми, Веда несколько успокоилась. Теперь она направила свои усилия на то, чтобы определить, в каком направлении следует искать похищенную боярыню. Получилось, что Ольга с Епифанием в той стороне, где солнце в полдень стоит. Чуть-чуть правее. С этой информацией Веда вновь пошла к губному старосте.
– Степь, говоришь, кругом… Гм-м, – хмыкнул он. – Это они далеко отсюда уже. Три дня, почитай, уже прошло. Ежели лошадей на каждом яме меняли, да еще и ночью с факелами ехали, то они, знаешь, сколько уже проехали… – Он почесал лоб, видимо пытаясь подсчитать длину проделанного похитителями пути. – Много проехали. Степь – это далеко. Даже будь у нас настоящие кони, а не крестьянские клячи, и то не достали бы. Далеко.
Веда и сама поняла уже, что далеко. Вернувшись домой, она вновь попыталась увидеть Ольгу, но в этот раз у нее ничего не получилось, как она ни билась. Как будто кто-то повесил перед ней толстый занавес, сквозь который ее взгляду ну никак не пробиться. Веда поняла, что ее предыдущий контакт с Ольгой не остался незамеченным, и теперь ей противодействуют самым серьезным образом. На такой случай у нее имелось свое секретное оружие – бабушка. К ее помощи Веда прибегала лишь в тех случаях, когда сама не могла добиться необходимого результата. Вот и сейчас.
Она зажгла специальную "бабушкину" свечу с густым цветочным ароматом и, дав ей разгореться, негромко позвала:
– Бабушка… Приди, мне нужна твоя помощь.
И та пришла, Веда сразу ощутила легкий холодок у правого плеча.
– Здесь я, Ведушка. Чего тебе надобно?
– Бабушка, кто-то украл подругу мою – боярыню Ольгу. Хочу увидеть ее сейчас, а они не дают. Помоги мне, бабушка.
Бабушка ответила не сразу, а спустя некоторое время:
– Не могу, Веда. Большая сила. Темная сила. Не лезь к ним, Веда. А то можешь не только дара, но и жизни лишиться. Они у тебя под боком, в Сходненском овраге обитают. Очень уж вы их встревожили тем, что хотели к ним проникнуть. Потому и подругу твою похитили. Будешь им мешаться, и тебе несдобровать.
Такое, чтобы бабушка отказала ей в просьбе, было у Веды впервые. Другая на ее месте на этом бы и успокоилась. И действительно, ну что она может сделать, чем помочь? Похитители уже далеко, достать их нет никакой возможности…
Другая точно успокоилась бы, а то и позабыла бы о своей подруге. Но не Веда. Каждый божий день, как только выдавалась у нее свободная минутка, доставала она из своего сундука Ольгин гребень и ремешок ее дворецкого и пыталась увидеть горемычных пленников. И каждый раз пресловутое одеяло не давало ей к ним пробиться. Но однажды ее усилия были вознаграждены. Она увидела Епифания. Старик сидел у костра и что-то ел, черпая ложкой из котелка. А вокруг него тоже орудовали ложками бравые вояки-усачи. "Эге, – подумала Веда. – Далеко ж они забрались. Епифаний-то, похоже, уже находится среди воинов великого воеводы. Эдак, Бог даст, и Ольга скоро будет на свободе". А через несколько дней пала и плотная пелена, установленная чьей-то злой волей вокруг боярыни Ольги. Увидела Веда ее на сеновале, сидящей в обнимочку со своим миленочком Тимошей.
Прошло какое-то время, и вновь Веде захотелось взглянуть, как там Ольга. А она опять с Тимофеем, счастливая, смеется… Конечно, хорошо, когда друг рядом, но знать, что у твоего друга все хорошо, что он счастлив, – это тоже неплохо.
Хотя Ольга теперь была и свободна, мысль о тех, кто посмел ее похитить, не давала Веде покоя. Получается, что похитили боярыню Ольгу для того, чтобы таким образом повлиять на великого воеводу.
Ведь бабушка, отказавшись помогать ей, одну важную вещь для Веды все-таки сказала: похищение вызвано попыткой открыть "чертово окно". Здорово, выходит, перепугались темные силы. Что же там такое важное находится за этим "окном"? Может, как в сказке, игла запрятана, на кончике которой Кощеево бессмертие подвешено? Веда вспомнила, как держались они за руки с Ириноем и Бормотуном, удерживая открытым "чертово окно", и поняла, что ей сейчас надо делать.
До Бормотуна было верст тридцать, Ириной жил поближе, но Веде нужен был именно Бормотун. Отправляться на ночь глядя в столь дальний путь было неразумно, поэтому она спокойно легла спать, а чуть свет поднялась и направила свои стопы к коллеге-колдуну.
Бормотун был мельником и жил там же, при своей мельнице. Всем известно, что все мельники – колдуны. Правда, был он совсем непохож на настоящего мельника, ибо как известно, мельник должен быть стар, неразговорчив и зловеще-мрачен, носить бородищу по пояс и длинные седые волосы. Бормотун же был молод (чуть старше двадцати лет), румян, весел и общителен.
Еще подходя к плотине, Веда заметила Бормотуна, помогающего разгрузить подъехавшую к мельнице подводу. "Вот принесла их нелегкая, – подумала Веда о приехавших крестьянах. – Скоро уж новый урожай подоспеет, а эти все старое зерно никак не смелют". Перейдя по плотине реку, Веда вышла к мельнице.
– Здравствуйте, люди добрые. Где ж сам мельник-то? – поинтересовалась она.
– Тама… – мотнул кудлатой башкой один из мужиков, и не думая отвечать на ее приветствие.
Тут заскрипела поднимаемая задвижка, вода с шумом хлынула в лоток, и колесо, мерно постукивая, начало набирать свой ход, на что в мельнице шершавым скрежетом тут же отозвались жернова.
– Эй, чего стоите-то? – раздалось изнутри мельницы. – А мешки вместо вас я подставлять буду?
Мужики тут же заспешили внутрь. Ждать Веде пришлось недолго. Видимо, зерна на помол привезли они совсем немного. Вскорости оба мужика с мешками на горбу вышли из мельницы, сгрузили мешки на подводу и, усевшись на нее, отправились восвояси. Бормотун вышел вслед за ними и буквально наткнулся на Веду.
– Веда? Кой черт тебя принес? – Судя по его реакции, он от этого визита не ожидал для себя ничего хорошего.
– Здравствуй, Бормотуша, – елейным голосом поздоровалась она. – Здоров ли ты? Как твои ладони поживают?
– Ничего поживают, – буркнул он, пряча руки за спину. – Зачем пожаловала?
– Проведать тебя захотела. На руки твои поглядеть… Может, помощь моя требуется? Ты-то не силен в знахарстве да лекарстве. Некогда ведь мельнику этими делами заниматься. У мельника и своих дел хватает. Вот…
– Ты тут мне голову не морочь, старая ведьма. Если пришла опять звать в Сходненский овраг, не пойду. Хватит мне и одного раза.
– Какая ж я старая, Бормотуша? Да и не ведьма я вовсе… Скажи, Бормотуша, раз уж ты помянул Сходненский овраг… Чего это дед Ириной тогда на тебя взъелся? С нечистым, говорил, будто ты знаешься?
– Дурак твой Ириной, – пробурчал Бормотун. – Темный я. И что с того?
– Понятное дело, – охотно согласилась с ним Веда. – Без тьмы не было бы света. Разве ж мы выбираем, какими нам стать? А без нечистой силы, поговаривают, и плотины не возведешь.
– Вот-вот, – радостно поддержал ее Бормотун. – Мельники все испокон века темные. А Ириной, старый дурак, не понимает…
– Дурак, дурак, – поддержала его Веда.
– Я ж тогда какие муки мученические принял через того Ириноя… У меня ладони горят, а он меня держит! – При воспоминании о столь неприятном для себя событии Бормотун аж зубами заскрежетал от злости. – И ради чего? Чтоб на пустыню ту лишний раз поглазеть да великана того несчастного обманом выманить?
При последних словах Бормотуна Веда навострила уши. Собственно, чего-то подобного она и ожидала. Ради такой проговорки и был затеян весь этот разговор.
– Лишний раз? Ты сказал "лишний раз", Бормотуша, да? Я не ослышалась?
– Ну, сказал… Чего привязалась… – Бормотун, кажется, понял, что сболтнул лишнее.
– Так ты бывал там, Бормотуша? Да? Расскажи… Страсть как интересно! Расскажи, будь душкой, – заныла Веда. – Нам-то, светлым, туда путь заказан.
Пока Веда продолжала канючить, упрашивая его рассказать о том мире, что находится за "чертовым окном", Бормотун, отвернувшись от нее, усиленно размышлял над тем, как ему поступить. С одной стороны, не к лицу представителю темных сил делиться своими знаниями, умениями и прочим с представителем светлых. Не принято это. А с другой… Ну, погонит он ее сейчас от себя и останется на своей мельнице один-одинешенек. И для того, чтобы переброситься хоть с кем-то парой ничего не значащих фраз, придется неизвестно сколько дожидаться каких-нибудь залетных мужичков вроде сегодняшних. И те норовят смыться поскорее. И – тишина, лишь вода шумит в колесе.
В конце концов, природная словоохотливость взяла верх над всеми остальными чувствами и резонами, и Бормотун, вновь обернувшись к Веде, изрек с самым наиважнецким видом, который только смог на себя напустить:
– Ладно. Только не здесь, пойдем к колесу.
Обойдя мельницу, они спустились к реке и остановились под самым мельничным колесом, на которое так и продолжала падать вода из лотка.