Тогда Карл со своей победоносной армией снова пересек провинцию в обратном направлении – и за свою неудачу у Нарбонна он рассчитался с христианами. Может, стоит надеяться, что его поведение было лишь предосторожностью на случай возвращения сарацин. Он методично опустошил Септиманию, разрушил Безье и Агд, а затем двинулся к Магелону, приморскому городу, находившемуся в руках сарацин, которые использовали его как базу для пиратского промысла. Карл стер этот город с лица земли. В Ниме он обрушил стены, сжег ворота и попытался спалить амфитеатр. "Как будто вражескую крепость взорвали", – негодует Гизо. Но пламя, следы которого можно видеть еще и сегодня, не могло повредить огромным скамьям амфитеатра, спаянным твердым, как камень, цементом. Правда, необходимо указать, что амфитеатры в то время служили цитаделью. Наконец, чтобы обеспечить покорность провинции, он взял в разных городах огромное множество заложников.
И хроника подводит итог: "Восторжествовав над вражеской армией, с всегдашней помощью Христа, Господа победы и спасения, он вернулся в землю франков, сердце своего королевства".
Больше никогда Карл не предпринимал новых попыток захватить Нарбонн, а Септимания была окончательно завоевана только его сыном Пипином.
Причиной тому были новые трудности и новые войны, которые всегда отвлекали его внимание, когда он находился на гребне победы.
Определенно нам не уклониться от сравнения, которое напрашивается, несмотря на свою банальность. В течение последних лет своей жизни и после битвы при Пуатье Карл напоминал паука, притаившегося в центре своей паутины.
Из Парижа он стремительно бросался в любую из четырех сторон света, куда его призывали соображения безопасности или необходимость защиты своей власти. Его активность невероятна с точки зрения удаленности мест, где она осуществлялась, – Бургундия, Фрисландия, Аквитания, снова Бургундия, потом Прованс, а теперь Саксония.
Без сомнения, причиной того, что установление мира на своей австразийской границе он счел более своевременным, чем дальнейшую борьбу против все еще неспокойного Прованса, были набеги и восстание саксов. Действительно, в этой обширной Германии отступничество одного народа могло вызвать общее восстание. Как мы уже отмечали, эту северную войну приходилось постоянно начинать сначала, а Карл, казалось, больше стремился к победе, чем к прочному установлению своей власти. Правда, жестокость его нападений всегда вызывала у побежденных жажду мести. В его оправдание можно сказать, что, безусловно, слишком много событий требовало его присутствия то на одной, то на другой границе, позволяя ему вести войну лишь стремительными набегами. Возможно, сложность его задачи определял дух германских народов, с которыми он боролся.
Итак, Карл переправился через Рейн в месте его слияния с Липпе. Как смерч он прошелся по Саксонии, покорил ее гордый и непокорный народ и обложил его данью. Ему были переданы заложники. Эта экспедиция была классической и успешной. Продолжатель Фредегара, Мецские и Петавийские анналы не сообщают нам других подробностей.
Тем временем в королевстве произошло важное событие. Мы не хотели включать его в рассказ об этих военных кампаниях, опасаясь, как бы они не затмили его и не отвлекли внимание читателя.
В 737 г. в Шелле, на восемнадцатом году своего правления, умер король Теодорих IV, сын Дагоберта Юного. Его смерть при неизвестных обстоятельствах осталась почти незамеченной, и вовсе не в ней заключается серьезность совершившегося факта. Карл Мартелл не назначил преемника Теодориха. Он продолжал править один, не принимая королевского титула, может быть, не решаясь на это. Но, главное, оставляя незанятым трон, который он, несомненно, готовил для своего потомства, Карл хотел незаметно приучить франков к мысли об уходе их королей с политической сцены. Мы присутствуем при последних конвульсиях первой королевской династии.
Скоро и роль Карла Мартелла была сыграна, как мы знаем, в 739 г.; и упоминавшиеся выше хроники и анналы, а также Павел Диакон рассказывают нам о последнем походе майордома. На это раз его гнев снова навлек на себя Прованс. Герцог Маурон, этот уже знакомый нам арльский патриций, после тщательной подготовки снова встал во главе значительной партии. Он не сложил оружие и снова привел в Септиманию сарацин. Усиленные новыми войсками, прибывшими из Испании, они начали свои вылазки на противоположный берег Роны.
Карл послал в Прованс новую армию под командованием Хильдебранда, за которым шел по пятам. Авиньон, захваченный Мауроном, был снова отвоеван. Сам патриций, разбитый и обращенный в бегство, укрылся "среди неприступных скал, защищенных морем и горами". Мятежники, прижатые к морю, были с легкостью истреблены. Снова появившись в Марселе, Карл еще раз привел в порядок управление Провансом. Согласно хронике Вердена, в ходе именно этой кампании Карл получил помощь от Лиутпранда, короля лангобардов. Льюис подтверждает: "Только помощь лангобардов с моря не дала майордому потерять Прованс".
Отныне эта страна, как и Бургундия, в полной мере признала власть Карла Мартелла. Помятые сарацины оставили Арль и ушли за Рону. С тех пор они больше не тревожили этих провинций, которым докучали в течение стольких лет.
И псевдо-Фредегар подводит итог этой кампании следующими словами:
"Приобретя всю эту империю, вышеназванный государь Карл вернулся победителем, никто не начинал войны с ним. Вернувшись в страну франков, он заболел в своей вилле Вербери за рекой Исрой".
Глава X
Завещание
В королевстве франков, воссозданном и защищенном от внешних угроз, как будто воцарилось полное затишье. Угнетенная Германия смирилась со своим ярмом. Бавария, Швабия, а также Фрисландия и Саксония покорились и платили дань. Волна спокойствия словно разлилась по великим провинциям "Regnum Francorum" (королевства франков), Австразии, Нейстрии и Бургундии, а обескровленная Аквитания, управляемая Гунальдом, хранила верность. Карл пребывал в покое; возможно, ему недоставало поводов для триумфа, или, что еще более определенно, он пришел в состояние морального упадка, внушенного физическим изнурением.
В 740 г., как пишут хроники, "Карл в мире правил своими государствами и не водил свою армию ни в одну из сторон света". В 741 г. мы уже не наблюдаем той военной суеты, которая кипела в прошедшую эпоху. Воля бойца ослабела; Карл дошел до того, что отказал Григорию III, умолявшего его о помощи против лангобардов.
Но какими знаками почтения и покорности папа сопроводил эту просьбу! Одного за другим он направил к принцепсу франков два посольства, которые, согласно хронике Муассака и Мецским анналам, передали Карлу ключи от гробницы св. Петра и часть его вериг. Это символическое подношение сопровождали богатые подарки. Если бы Карл взял на себя защиту Святого престола от лангобардских армий, то никогда вознаграждение, полученное им за свои военные усилия, не было бы более щедрым и внушительным. Фактически в награду папа обещал Карлу возвести его на место отныне бессильной императорской власти и предложил ему титул римского патриция. И, по-видимому, посланники принесли с собой еще и указ римского сената со сходными предложениями. Во имя народа Рима сенаторы принимали верховную власть Карла над этим городом.
Эта миссия, присланная главой христианского мира, безусловно, представляла собой зрелище, достаточно непривычное для франков. Карл принял посольство с пышностью, прекрасно осознавая почет, оказанный его власти Церковью и римским народом.
Какие причины побудили Карла отказать понтифику в содействии? Его дружеские чувства к Лиутпранду, лангобардскому королю, чьи достоинства он, как утверждают, ценил? Недовольство титулами "патриция" и "консула", которыми его почтили, хотя его власть была поистине королевской, и он бы предпочел именоваться "императором" или "августом"? Нежелание защищать мирские богатства Церкви, которые ему самому случалось присваивать? Вероятнее всего, ослабление его сил, перед которым честолюбие оказалось бессильным.
Таким образом, майордом не оказал никакой помощи Святому престолу, соблюдая строгий нейтралитет между папой и Лиутпрандом. Он ограничился отправкой в Рим посольства во главе с Гримоном, аббатом монастыря Корби, и Сигебертом, монахом из Сен-Дени. Эти два инока доставили понтифику письма, которые не дошли до наших дней. Без сомнения, Карл постарался склонить противников к заключению мира и предложил свое посредничество.
В том же году Карл принял еще одно посольство из Рима и делегацию от своего союзника Лиутпранда, объяснявшую его позицию. Он так и не стал вмешиваться. Заметим лишь, что этот демарш папы указал дорогу его наследникам, которые повели в Италию франкские войска.
Этот отказ стал последним событием политической жизни принцепса франков. Карл умер в Кьерси 22 октября 741 г. Эта дата, которой мы обязаны второму продолжателю Фредегара, вызывает некоторые возражения, хотя эта информация исходит от родного брата Карла Мартелла. Небольшое сообщение рукописи № 10837, анналы Сент-Амана и Петавийские анналы называют другой день – 15 октября. Можно заподозрить их в ошибке; однако некролог Сен-Дени называет днем кончины Карла 16 октября, и вполне возможно, что дата 22 октября в действительности относится к его погребению. Очень вероятно, что смерть его наступила неделей раньше.
Как часто бывает, в этом же самом 741 г. со сцены ушло сразу три великих деятеля этой эпохи: Григорий III, преемником которого через четыре года стал Захария; Лев III Исавр, которому наследовал Константин V Копроним, и Карл Мартелл, завещание которого предполагало раздел королевства, что было в обычае у королей.
Что же касается нас, историков этой короткой эпохи, Карл передал нам прежде всего итоги своей битвы, битвы при Пуатье – отравленный подарок, повод для яростных споров. Какие последствия имела его победа и какую роль отводят разные авторы этому военному столкновению?
Для удобства при обсуждении разделим второстепенные итоги, те результаты, которые никто и не думает отрицать, и главный "результат", то есть спасение Галлии и христианского мира, совершенное Карлом Мартеллом у Пуатье.
Таким образом, прежде всего рассмотрим один за другим все побочные последствия, приписываемые битве.
С точки зрения хронологии первым следствием победы Карла было спасение аббатства Сен-Мартен, которое в результате избежало грабежа и уничтожения. А ведь мы уже видели, какое значение следует придавать этому святому месту, первому в Галлии. Аббатство, сверкающее сокровищами, центр притяжения, не имеющий себе равных, уцелел.
Другим непосредственным итогом, вероятно, было облегчение, испытанное населением, избавившимся от завоевателя, который слишком уж охотно разрушал, мучил и убивал. Разумеется, это непременное следствие всех сражений; тем не менее в данном случае арабская оккупация продолжалась в течение одного долгого года, а жить в постоянном страхе нелегко. После 733 г. и именно по причине битвы при Пуатье жителям Аквитании или Пуату больше никогда не приходилось испытывать на себе разрушительной силы арабских армий. Напротив, это Карл Великий направил свои войска на арабскую сторону Пиренеев. Однако следует заметить, что Аквитания была до крайности истощена вторжением, до такой степени, что после этого периода отмечается резкий спад товарообмена между этой южной провинцией и областями к северу от Луары. Так, можно говорить о полном прекращении добычи и продажи аквитанского мрамора, который распространялся вплоть до Парижского региона. Аббат Лестокуа сообщает нам об этом в своей работе ("Последствия сарацинского вторжения на юг Франции").
Этот вывод не должен заслонить нам последствие, на которое указывается в анналах Санкт-Арнульфа и хронике Фонтанеля: Аквитания была завоевана Карлом. Г. Пертц в связи с этим делает более точные выводы и говорит о временном присоединении Аквитании к Франкскому королевству, смягчая тем самым утверждения аббата де Шона, который заявляет, что битва надолго загасила националистические устремления аквитанцев. Даже если сражение при Пуатье и не положило конец стремлению двух сыновей герцога Аквитанского к независимости, то тем не менее оно изменило военную и политическую позицию Карла Мартелла.
Действительно, после столкновения с арабами мы наблюдаем в поведении принцепса франков перемену, как будто это сражение открыло ему новые перспективы. До 733 г. майордом, целиком находясь во власти страха перед Нейстрией, всегда готовой вспыхнуть, ограничивал поле своей деятельности пространством между Луарой и крайними точками Саксонии и Баварии. После этого времени все пошло совершенно по-другому. Его победа свалила дерево, загораживавшее собою лес. Она окончательно освободила его от страхов и комплексов. Для него она стала обретением подлинной уверенности, освобождением, которое позволило ему задуматься о более честолюбивых устремлениях. Теперь он свободно колесил по всему государству, размеры которого прежде, кажется, подавляли его. Впрочем, при этом Карл, несомненно, также стремился к войне с арабами, как и к восстановлению огромной франкской державы. Он стремился продолжить дело, начатое при Пуатье, дело, которое, кажется, увенчало его лаврами великого полководца. Вот почему, по нашему мнению, знаменитая битва закончилась только в 739 г. Бесспорно, она принесла Карлу славу, которая, выйдя за границы Галлии, окружала его имя даже за Альпами. Действительно, Григорий III обратился со своим призывом не к майордому, ведущему нескончаемые войны и с трудом сдерживающему натиск германских народов. И не как к покровителю Бонифация, а как к новому человеку, одержавшему победу при Пуатье, в Аквитании, в Бургундии и установившему свою власть над берегами Средиземного моря, куда долгое время христианам был путь заказан. Именно к этому государю и только к нему папа мог заставить себя направить унизительное посольство. Эта попытка установления отношений между Карлом Мартеллом и Святым престолом подготовила приход к власти Пипина Короткого, который, желая столкнуть династию Меровингов с трона, не попросил ни совета, ни помощи у народа франков, или своих сторонников, или епископов и магнатов. Он обратился за поддержкой к папе Захарии. И счастье улыбнулось ему, так как, и этим фактом нельзя пренебрегать, битва при Пуатье укрепила позиции Пипинидов как среди равной им австразийской знати, так и среди их собратьев-соперников в Нейстрии.
В этой веренице последствий, которые считаются второстепенными, нельзя оставить без внимания один итог стратегического порядка. Как представляется, битва с арабами продемонстрировала необходимость увеличения конных войск. Впрочем, в дальнейшем ее боеспособность преувеличивалась, пока дело не дошло до той катафрактарной конницы, чье участие в третьей битве при Пуатье, при Нуайе-Мопертюи завершилось для нас так плачевно.
Таковы результаты события, которое многие считают самым поразительным из всех, что произошли в Галлии со времен завоеваний Хлодвига. Но теперь речь идет о том, чтобы дать оценку мнению, выражаемому рядом историков, которое можно резюмировать следующей фразой Седилло. "Именно здесь, – пишет он, говоря о битве, – решилась судьба Запада". Нужно ли вместе с Диго верить, что это было решающее событие, и утверждать, как Шатобриан: "Это одно из величайших событий истории: если бы сарацины победили, мир был бы исламским".
Во все времена энтузиасты и убежденные приверженцы этого мнения не жалели хвалебных слов в адрес битвы. Анри Мартен, Гизо и Дюкудре вместе с Дегуи-Вюрмзером, аббатом Лельевром, Аното, Малле, Эгреном, Рейно присоединяются к нижеследующему утверждению Левиллана и Самарана: "Это одно из основополагающих событий мировой истории".
Процитировать их всех невозможно, но все они с уверенностью выражают это чувство значимости битвы, чувство, которое для них столь естественно, что они не подвергают его рассмотрению, а просто объявляют как некую истину: "Битва при Пуатье – памятная дата нашей истории" (П. Гаксот).
Стоя на перепутье между этими историками и другими, настроенными более скептически, Зеллер заканчивает свой рассказ об этом сражении гораздо более осторожно: "Это была битва, которая, по мнению одних, спасла Запад и христианскую цивилизацию, а, по мнению других, была лишь эпизодом в этой войне из набегов и выпадов, которой арабы изводили Галлию и Юг". А Анри Пиренн решительно прокладывает путь тем, кто методично старается развенчать то, что они называют мифом. В 1935 г. в своей книге "Мухаммед и Карл Великий" Пиренн написал: "Это сражение не имело того значения, которое ему приписывают. Оно не сравнимо с победой, одержанной Аэцием над Аттилой. Оно отмечает собой конец одного набега, но в действительности ничего не завершает. Если бы Карл был разбит, это сказалось бы только на масштабе грабежа".
Таким образом, Пиренн выразил мнение, которое мы можем пояснить, сформулировав его следующим образом: событие 733 г. у Пуатье обозначило крайнюю точку мусульманской экспансии и начало отступления арабов, но причина этой остановки и перемены никак не связана с тем, что Карл Мартелл победил в самой битве.
Чтобы настаивать на истинности этого тезиса, который в числе прочих поддерживают Лависс, Бремон, Берль, Ру и Жюлиан, необходимо прежде всего опровергнуть всякую значимость этого столкновения, а затем найти глубокие причины, приведшие к тому, что ислам выдохся. Мы уже отмели те доводы, которые часто приводят с целью свести к минимуму роль битвы. Все они, кроме одного, представляются нам негативными. Таким образом, перед нами снова встает вопрос о рукописи № 10837.
Монах-переписчик, автор записей на календаре св. Виллиброрда, не упомянул о битве при Пуатье. Однако он сообщает обо всех важных событиях периода правления Карла Мартелла. Следовательно, напрашивается один вывод: это был лишь малозначительный инцидент, не поразивший воображения современников.
Это соображение не выдерживает серьезной проверки. В действительности ради простоты мы не указали, что в этой рукописи восемь записей, а не четыре. Отбросим вторую и последнюю, которые можно считать позднейшими.
В этих двух записях, как и в третьей, четвертой и седьмой, содержится намек на траурные даты, связанные со смертью Кольха, Плектруды и Карла Мартелла (что, впрочем, не дает нам права заявлять, что кончина Дагоберта III в 715 г., Хлотаря IV в 719 г. или Теодориха IV в 737 г. не имели ни малейшего значения, на том основании, что данный монах о них не упоминает).
Как бы то ни было, кажется поразительным, что три другие записи сообщают, причем исключительно, о сражениях Карла за власть. Здесь речь идет только о поединке между Австразией и Нейстрией и больше ни о чем. Довод, опирающийся на факт молчания монаха, рушится сам собой, тем более что свидетельства современников, о которых мы уже говорили выше, в полной мере отдают должное битве при Пуатье.