Лишь под конец нашей беседы она спохватилась, что из-за меня пропустила вечернюю службу, таким образом добавив лишний грех к тем многочисленным, что скопились у нее за сегодняшний день. Ее упрек я с легкостью парировал, с грустью ответив, что одним больше, одним меньше – разницы уже нет, а учитывая то длительное время, которое ей суждено прозябать в монастыре, она их отмолит не один, а несколько тысяч раз, ибо больше тут все равно заняться нечем.
Переход к перспективам, которые ей сулила жизнь при отказе от предложения Дмитрия, оказался явно неприятен монахине. Разрумянившееся лицо ее сразу же потускнело, а в глазах явственно промелькнула тоска. Впрочем, оно и понятно: это с корабля на бал здорово, а обратный процесс – как бы не наоборот.
Особенно в ее случае.
Только что горела от воспоминаний, с улыбкой повествуя, как за ней ухлестывали ясновельможные паны, и тут на тебе – возвращайся в убогую действительность. Вместо блестящих нарядов – черная ряса, вместо разодетых кавалеров – мужички из села, вместо величественных замковых апартаментов – унылая келья. Словом, яркие, залитые солнцем картины прошлых лет, в которые она основательно погрузилась за последние часы, вдруг в одночасье сменились на убогий свет, льющийся от восковых свечей дня настоящего.
– Завтра мне надо возвращаться в Москву, – тихо, с грустью в голосе напомнил я. – Государь непременно спросит, что решила Мария Владимировна, и мне было бы очень жаль ответить ему, что она…
Я сознательно не договорил. Просто встал и, предупредив, что завтра перед самым отъездом непременно загляну, поклонившись, вышел из кельи.
– Денек-то отсрочь, – первым делом попросила меня Марфа, когда я появился у нее поутру. – Мне бы грамотку хотелось государю отписать, а пером водить – дело долгое. Разве к вечеру токмо и управлюсь…
На сей раз она выглядела не в пример хуже вчерашнего. И дело даже не в монашеском одеянии, в которое облачилась старица. По всему чувствовалось, что инокиня провела весьма и весьма беспокойную ночь, причем если и сомкнула глаза, так ближе к рассвету, а может, и вообще не спала. Во всяком случае, темных кругов под глазами и столь четко очерченных морщинок возле глаз ранее мне у нее видеть не доводилось. Впрочем, несколькими минутами позже она и сама подтвердила это. Мол, всю ночку напролет она была вынуждена молиться, прося всевышнего об искуплении ее вчерашних тяжких грехов.
– Стоило ли так торопиться? – усомнился я, вкрадчиво продолжив: – Это у королевы Ливонии Марии Владимировны уйма дел, а инокине Марфе спешить ни к чему. Зима впереди долгая, да и весной тоже радости мало. А потом придет печальная осень с унылыми дождями, когда, сидя в келье все дни и вечера напролет, можно молиться сколько душе угодно. А за нею вновь зима…
Она горестно вздохнула.
– Такова уж моя горькая судьбинушка. Зато тут… спокойнее. Да и ни к чему мне срамиться. Грады у ливонцев каменные, стены высокие, с наскока их не взять. Помнится, покойный королек мой сколь месяцев подле Колывани простоял, а что проку? У Риги же, я чаю, стены и того крепче. Сызнова встанут под ними воеводы наши, раскорячатся, и что тогда мне делать? Тут хошь не дует, а в шатре, поди, стужа.
– А вот об этом беспокоиться ни к чему, – поправил я ее. – Королева будет пребывать в Великом Новгороде со всем почетом, после чего ее прямым ходом отвезут в уже взятую Колывань. И поверьте, что стоять под нею враскорячку я не собираюсь.
– А ты почем ведаешь, что тебя государь воеводствовать поставит? – усмехнулась она.
– Ведаю, – твердо ответил я, – ибо указ о моем назначении первым воеводой уже подписан. Правда, еще не оглашен, но…
– А раз не оглашен, стало быть, не поспешай излиха, – перебила она. – Стоит токмо всем прочим о нем узнать, как враз местничаться с тобой учнут. Вот и придется тогда Дмитрию Иоанновичу его отменять.
– Не придется, – уверенно улыбнулся я. – Местничаться они бы стали, если б он назначил их ниже меня, а ведь такого не будет, поскольку государь тем же указом дает мне право выбрать на прочие должности кого угодно, а я ни одного из бояр и князей звать не стану. Зачем мне старые бородатые пеньки, от которых за семь верст тянет плесенью? Да и тебе, государыня, думаю, куда приятнее видеть подле себя кого-нибудь помоложе, вроде такого, как я.
– Забыл ты. Не государыня я, а… старица Марфа, – поправила она меня, но до чего ж неуверенным тоном.
Даже паузу сделала, перед тем как назваться. Ну да, "королева Мария Владимировна" звучит куда приятнее.
И она тут же свернула на тему предстоящего похода. Мол, какие силы даст государь для похода, кого я наметил поставить воеводами других полков, да хватит ли пушек, чтобы разбить толстые каменные стены, да не опасно ли это для нее самой, если, конечно, предположить такое невероятное, что она согласится.
Относительно воевод пришлось соврать, что пока не решил, кого выбрать. Не говорить же ей, что собрался на войну всего с одним полком. Что же до всего остального… Тут я лишь немного слукавил. Дескать, Дмитрий ни в чем меня не ограничил, дав столько, сколько мне требуется для взятия Колывани и прочих городов, включая не только людей, но и артиллерию.
Правда, сразу уточнил, что штурм Риги мною не планируется, поскольку за одну зиму овладеть всей Ливонией все равно не получится, посему лучше на этот град и не замахиваться. И вообще, трезвомыслящий полководец должен ставить перед собой реальные задачи, которые действительно ему по силам, чтобы не надорваться от неподъемного груза.
– Уж больно ты молод для воеводы, – недоверчиво покачала она головой. – Если б я о тебе кой-что не слыхала, непременно бы усомнилась. Токмо ты не больно тут ершись, потому как у них там тоже справные вои. Помнится, ухаживал за мной виленский воевода Миколай. Тоже из Радзивиллов. И прозвище у него знатное – Перун…
Вначале я слушал невнимательно. Ну какая мне разница, кто там за нею ухлестывал, пускай даже с самыми серьезными намерениями. Но когда речь зашла о том, что этот Николай – наихрабрейший воевода, который еще при Иване Грозном, всего с четырьмя тысячами конницы совершил дерзкий рейд на Русь, пройдя через Витебск, Ржев, Старицу, Торопец и Старую Руссу у озера Ильмень, неоднократно громя по пути русские войска, я насторожился и ловил каждое слово.
– Вот я и сказываю, что одно дело – ляхов на Москве гонять, а совсем иное – в чистом поле с ними ратиться, – подытожила она.
– Чистого поля не будет, государыня, – твердо ответил я. – Мой девиз: "Неожиданность, натиск и быстрота".
– Ишь ты, какой спорый, – фыркнула она, пропустив мимо ушей мое "неправильное" обращение. – Скоро токмо сказка сказывается, милок. Хотя князь ты и впрямь лихой. Да и наскок тебе… удается, – протянула она чуть охрипшим голосом. – Эвон яко на меня налетел – даже опомниться не успела, как ты уж и венец на меня напялил, и словес стока срамных да лукавых наговорил, отмаливать теперь да отмаливать. Сам-то, поди, в душе ухмыляешься над бабой старой, а языком так и облизываешь, ровно и впрямь истину речешь.
– Не лукавил, но что видел, то и говорил, – горячо возразил я.
– А чего видал-то? Старуху в рясе?
– Ряса действительно никого не красит, хотя ты, государыня, и в ней выглядишь в самом расцвете женской красоты. А уж когда я вчера увидел тебя в наряде королевы, то тут и вовсе нет слов.
– Ну вот чего… – Она прикусила губу, о чем-то напряженно размышляя. – Тут сразу так всего не обмыслить, уж больно оно страховито. А вот к вечеру, как сумерки наступят, загляни. Я к тому времени и грамотку государю отпишу. Да не забудь своих стрельцов захватить, чтоб на часах встали, а то как бы кто не подкрался да не подслушал. Придешь ли? – И она впилась в меня взглядом.
Странный вопрос.
– Приду, – уверил я ее.
– Ну-ну, – кивнула она и, по-прежнему не отрывая от меня глаз, глухо молвила: – Ждать буду.
Однако когда я пришел, на традиционную фразу: "Господи Исусе Христе, помилуй нас", – ответа так и не услышал. Уснула? Или отлучилась? Пришлось повторить. И опять тишина. Только на третий раз раздался хрипловатый голос старицы:
– Аминь. – Облегченно вздохнув, я уверенно толкнул тяжелую дубовую дверь, шагнул внутрь и остолбенел.
Как оказалось, встречала меня не инокиня Марфа – передо мной вновь стояла Мария Владимировна во всем великолепии королевского облачения. Вот только стояла она как-то странно, вполоборота, и поворачиваться явно не спешила. Вместо этого указала рукой на дверь:
– Прикрой поплотней на засов, чтоб… не сквозило.
Я нахмурился, насторожившись. Что-то было не так в самом убранстве кельи. Все как обычно, но что-то изменилось. Да и просьба ее… Раньше она такого не требовала, тем более что два моих молодца застыли у ее крыльца и не пропустят ни единой души, даже если перед ними предстанет сама настоятельница.
"Уж не хочет ли и она предложить мне вступить в заговор против Дмитрия? Вот будет весело", – промелькнуло у меня в голове, пока я задвигал в паз здоровенный засов.
– Знобко мне штой-то, – зябко передернула она плечами и лишь после этого медленно повернула ко мне свое лицо.
Ах вон оно в чем дело. Ну да, будущая королева и впрямь явно простыла – вон как лицо раскраснелось, хоть свечу зажигай. Да и голос совсем охрипший. Ох как же оно не вовремя.
– А вон и грамотка для государя лежит, – кивнула она в сторону своей постели, где на красном атласном одеяле сиротливо белел тонкой палочкой долгожданный свиток.
А вот это уже замечательно. К тому же, судя по ее наряду, кажется, понятно, что она написала. Однако для приличия все равно надо спросить, и я, взяв грамотку, повернулся, но вопрос задать не получилось – хозяйка кельи стояла уже подле меня и спросила первой:
– Не ожидал, что я в таковском одеянии пред тобой предстану?
– Для меня это весьма приятный сюрприз, – уклончиво прокомментировал я.
– А я тут помыслила, что королева должна под стать своему воеводе быть, вот и явила тебе… нежданность… Так что, и впрямь тебе глянусь?
Я вместо ответа только красноречиво закатил глаза.
– А… чего ж тогда застыл… яко истукан? – хриплым шепотом выдохнула она. – Нежданность с меня, а… натиск с быстротой… давай уж… сам… яви… как обещался. – И, видя, что я еще не решаюсь, она поторопила: – На вдовий двор хоть щепку брось, и за то бог помилует. Вот и поднеси мне свое… поленце.
Я остолбенел. Вообще-то когда сюда шел, то вариантов в голове крутилось только три. Да, нет и продолжение колебаний. Но я никак не думал, что за согласие придется расплачиваться столь оригинальным способом.
Если б у меня было побольше времени, возможно, я что-нибудь придумал бы, вот только его не было вовсе. Мария Владимировна налетела, в точности использовав мой девиз. Вначале неожиданное одеяние, затем натиск речи, после чего она, не став дожидаться обещанной быстроты с моей стороны, властно обхватила меня за плечи и, падая, увлекла следом за собой на свое ложе, и вариантов дальнейшего поведения у меня не осталось вовсе.
Кроме одного.
Ох, быть тебе, старица, королевой Ливонии. Хотя какая она старица? Скорее уж… Впрочем, промолчу…
А что в келье было не так, я понял, когда одевался. Перед тем как превратиться из Марфы в Марию Владимировну, монахиня аккуратно задвинула занавеску на иконостасе. Чтоб святые не подглядывали.
Глава 28
Новые хлопоты
Уехать из монастыря удалось лишь на третий день. Я был измочален и выжат как лимон – не иначе как инокиня, сорвавшись, вознамерилась разом компенсировать себе все семнадцать "постных" лет. Хотел сбежать пораньше, но у нее оказалось не приготовлено прошение к патриарху, а на это тоже требовалось время, которое, как она "деликатно" выразилась, нечего тратить впустую. Да уж…
…Погасшим не зови
Незримый пламень тот, что под золой таится.
И старцам праведным знаком огонь в крови.
Как во дворцах, Амур в монастырях гнездится.
Могучий царь богов, великий бог любви,
Молитвы гонит он и над постом глумится.
Что касается постов – не знаю, но насчет молитв – точно. Во всяком случае, при мне она не молилась ни разу, очевидно решив, что ни к чему совмещать столь разные занятия, и целиком посвятив себя более приятному.
Не хотелось лишать женщину матримониальных надежд, но куда деваться. Первый намек я пропустил мимо ушей. Во второй раз она мне простодушно поведала, что "кровя у нее еще идуть", а потому запросто может родить будущему мужу сыновей, и не одного. Но когда речь зашла о том, что на троне Ливонии как раз и нужен крепкий и храбрый воевода, и не беда, если он окажется юн летами, я сокрушенно вздохнул и молча показал ей безымянный палец правой руки, на котором красовался золотой перстень с крупным синим сапфиром – подарок Ксении.
– То-то он мне весь бок ободрал, – сквозь зубы выдавила она. – Ну что ж, ладноть. Пущай. Хоть ночка, да моя. Да и в Ливонии, мыслю, не оставишь меня своей лаской, а мне ныне и крошек довольно.
Хороши крошки. Что же тогда она считает караваем? Но пришлось дать туманное обещание насчет Ливонии.
Одно из непременных условий, которые она хотела включить в грамотку, – пострижение в монахини главной виновницы своего пострига Марии Григорьевны Годуновой, но я уговорил ее не делать этого, пояснив, что это само собой разумеется, поскольку она произносила за нее слова обета, следовательно, приняла тем самым на себя монашеский чин.
С патриархом Игнатием тоже все обошлось, хотя святейший не отважился самостоятельно принять решение по столь небывалому делу, предпочтя собрать синклит, синод или как он там у них называется. Я уж было настроился на новое ожидание – пока еще все соберутся, но оказалось, что церковное руководство не больно-то стремится заниматься непосредственным руководством своими епархиями, предпочитая обретаться в Москве. Помимо Крутицкого митрополита в настоящее время в столице находились и Новгородский, и Тверской, и Ростовский, судьбу которого так и не могли решить.
Кстати, касаемо последнего из перечисленных.
Патриарх все-таки кое-что поимел с Дмитрия в обмен на расстрижение старицы Марфы. Дело в том, что государь весьма рьяно настаивал на смещении ростовского бедолаги и отправке его в монастырь, чтобы удоволить старца Филарета. Игнатий же всячески упирался, ссылаясь, что без всяких видимых причин так поступать негоже, а потому пусть лучше монах пока будет поставлен на бывшую епархию святителя, то есть на Рязанско-Муромскую. И ничего страшного, что эта кафедра не митрополичья, а всего лишь архиепископская. Напротив, будет усмотрена некая последовательность в продвижении, поскольку возводить простого монаха сразу в сан митрополита как-то неправильно.
Хитрюган-патриарх специально вернулся к обсуждению этого вопроса в моем присутствии, не без оснований рассчитывая, что я поддержу его, и не ошибся. Он даже на это время вышел из своей кельи якобы по каким-то неотложным делам, предоставив возможность поговорить откровенно.
– Что скажешь? – обратился ко мне Дмитрий, едва Игнатий закрыл за собой дверь. – Оставим Кирилла Завидова в Ростове али как?
– Если его попросту снять, то такое самоуправство и впрямь ни в какие ворота, – ответил я. – Сам посуди. Тебе же нужно одобрение церкви во всех ее начинаниях, так?
– Они и без того в превеликом почете, – отрезал Дмитрий.
– То почет, – возразил я. – Зато они будут знать, что в любой день и час ты можешь кого угодно без всяких на то видимых причин взять и упрятать в монастырь. И что они станут думать о тебе после такого?
– Пущай что хотят, то и мыслят – мне-то что! – презрительно фыркнул Дмитрий. – Зато своего ставленника возведу – так-то оно надежнее будет.
– Ты спрашивал моего совета. Так вот, я против, – твердо произнес я.
– Ентот Кирилл все письма супротив меня, кои от патриарха Иова шли, подписывал, вот пущай теперь и расплачивается, – откровенно заявил Дмитрий, ничуть не смущаясь вернувшегося в келью Игнатия. – Верно ведь, святитель? – повернулся он к патриарху.
Тот, поджав губы, деликатно промолчал, очевидно вновь вспомнив мое обещание про Соловки. Вместо него ответил я:
– Хорош ставленник, который тоже будет знать, что если ты захочешь его сменить, то церемониться с ним не станешь. Разумеется, решать тебе и святителю, – я поклонился Игнатию, – но мне кажется, что столь опрометчиво действовать нельзя. Я бы посоветовал поступить иначе. Пускай святейший переговорит с владыкой Кириллом и намекнет, что государь помнит о тех письмах, что он подписывал, поэтому единственный способ удержаться на своей кафедре – впредь ни в чем не перечить, но всегда и во всем поддерживать волю своего кесаря.
– Мыслится, что после такого разговора он и ныне первым из владык словцо свое насчет расстрижения старицы Марфы молвит, – добавил Игнатий.
– Тогда выходит, что Филарета на Рязань?
– А почему бы и нет? – пожал плечами я. – Более того, сдается, что даже если бы в Ростове и пустовала кафедра митрополита, все равно ставить его туда не следовало. Должна же быть какая-то переходность, а то и впрямь никуда не годится – из простых чернецов и в митрополиты. К тому же мужчина он властный, а потому рязанская епархия для него самое то, уж больно беспокойная. Народец-то там сплошь буйный, вот пусть и выкажет себя – достоин ли он более высокого сана или как.
– Резон имеется, – важно кивнул государь. – Что ж, быть по сему. Пущай для начала на Рязани посидит, а уж опосля можно сыскать ему местечко и повыше… – И он посмотрел на патриарха.
Взгляд был не просто задумчивый, но, как мне показалось, какой-то оценивающий. По-моему, Дмитрий в этот момент прикидывал, а не возвести ли потом Филарета из архиепископов, минуя митрополичье кресло, сразу в… А чего церемониться, тем более что и сам Игнатий в свое время до патриаршества был архиепископом в той же самой Рязани, причем не так уж и долго, всего пару лет. Словом, дорожка проторена, ступай смело.
Кажется, Игнатий тоже догадался, в каком направлении устремились мысли государя, иначе бы не поморщился.
Впрочем, это их дела, а у меня и своих в избытке. К примеру, замена печати, изготовленной с именем Густава. Переделывать ее – возни не меньше двух недель, да и то если вкалывать день и ночь. Пришлось уговаривать ювелиров пойти на иной вариант, попроще. Следуя моим указаниям, они сбили слово "Густав" и вместо него спешно изготовили и напаяли пять других букв – "Мария". По счастью, далее исправлять почти ничего не понадобилось, только убрать мягкий знак в слове "Гдрь". Вообще-то очень удобно на будущее, ибо теперь текст гласил: "Гдр Ливонии", и понимай как хочешь – то ли государь, то ли государыня.
Затем я дорвался и до самого послания, напрочь забраковав королевский титул: "Светлейшему и могущественнейшему государю господину Карлу IX, королю и наследственному государю шведов, готов и венедов…" Ну куда это годится?