Вслух фамилий никто не произнес, но все дружно оглянулись к Вонифатьичу и Евсеичу. Те не сговариваясь попятились, натолкнулись на лавку и полетели вместе с нею на пол, вызвав очередной взрыв смеха. На этот раз смеялись не так долго и достаточно добродушно, но все тот же любопытный заметил:
– Так их токмо двое, а кто ж третий, кой в черную свой кругляш запхал?
Горчаков усмехнулся и повернул голову в мою сторону. Народ тоже уставился на меня. Я молчал. А чего тут скажешь-то? Вице-спикер, блин, прах меня побери.
– Ишь ты! – весело восхитился все тот же любопытный. – Отвертеться удумал! Ан нет, милай, не выйдет.
– Уничижение паче гордыни, – негромко произнес князь, и усы его укоризненно шевельнулись. – А теперь прошу. – И он широким жестом гостеприимного хозяина указал мне на стол на помосте.
Глава 32
Накануне
После выборов Брянцева вице-председателем мне стало понятно, что его полк трогать нельзя. Может, это и хорошо, поскольку именно в нем служит сотня Андрея Подлесова, а в ней одним из десятников Снегирь, с которым я на всякий случай встретился, якобы заехав за Васюком, получившим отпуск.
О своем обещании, данном мне близ Волги, десятник помнил, так что тут все оказалось в порядке. А вот нездоровые слухи касаемо Гришки-расстриги уже начали ходить среди стрельцов. Правда, пока безуспешно. Во всяком случае, оба кабацких ярыжки, которые заводили со стрельцами эдакие крамольные речи, были быстренько схвачены. Одного грохнули там же при попытке бежать, а второй исчез в казематах Константино-Еленинской башни.
Басманов, с которым я поговорил по поводу этих слухов, был настроен благодушно.
– У меня и мышь худого слова не пискнет, – заверил он меня. – К тому ж ныне иных забот в достатке, куда важнее. Государева женитьба, она…
Я понимающе кивнул. И впрямь царская свадьба – мероприятие такое, что ой-ой-ой, всем седых волос прибавит – от постельничего до самого последнего поваренка в царских палатах.
Кстати, за то, что Марина Мнишек вместе с папашкой уже выехала из Самбора, Дмитрий мог бы хотя бы сказать мне спасибо. Не думаю, что без моих советов они так резво сорвались бы с места.
Нет, должное оправдание для этой торопливости у них имелось. Мол, негоже будущей императрице всея Руси сидеть в Кракове, где собирался обвенчаться с юной Констанцией король Сигизмунд, ниже австрийской эрцгерцогини. На самой свадьбе – да, понятно, ибо она невеста, а вот далее… Лишь поэтому, дабы уберечь от унижения свой будущий титул, Марина спешно выехала на Русь. А то, что вдогон за ними потянулся пышный шлейф батюшкиных кредиторов, отношения к делу не имеет.
Надо ли говорить, что Дмитрию было не до меня. Едва узнав о долгожданном выезде Марины, он заметался, торопясь все успеть. Планов-то громадье, а времени в обрез, так что ему было не до благодарностей и вообще ни до чего. Хотя, может, оно и к лучшему, поскольку на все мои просьбы и пожелания он только отмахивался, торопливо бросая на ходу один и тот же стереотипный ответ:
– Скажи Еловику, пущай заготовит должный указ.
И все.
Более обстоятельно мне удалось поговорить с ним лишь один раз, перед самым отъездом, когда я окончательно определился с выбором четырех стрелецких полков и прочими делами. Да и то разговор этот все равно касался свадьбы, на которой, судя по его словам, ему очень хотелось бы увидеть именно меня и Федора, как наиболее дорогих и желанных гостей. Более того, он в случае нашей задержки будет всячески откладывать день венчания, но предупредил, что далее Масленицы перенести его не выйдет – следом за ней Великий пост, во время которого свадьбы церковью воспрещены, а потому просьба уложиться до этого срока.
Поначалу я был несколько удивлен, решив, что эти пожелания всего лишь дежурный комплимент, но потом до меня дошло. Непобедимый кесарь жаждет, чтобы мы с Годуновым преподнесли ему своеобразный свадебный подарок – Эстляндию. Однако запросы у нашего "инператора"! Это даже не Остап Бендер, требовавший миллион на блюдечке с голубой каемочкой, – куда круче.
Обещать ничего не стал, заявив, что там будет видно, но заверил, что приложу все силы, дабы успеть, а заодно подсунул ему два очередных указа. На сей раз оба касались Шеина. Согласно одному из них окольничему надлежало выдвинуться совместно с четырьмя стрелецкими полками князя Мак-Альпина, добраться до Ивангорода и принять там воеводство. Второй – секретный – был датирован следующим числом и отменял предыдущий, вменяя в обязанность Михаилу Борисовичу быть третьим воеводой в войске князя Мак-Альпина и во всем следовать его дальнейшим указаниям, каковыми бы они ни были.
Ниже имелась приписка: "А быть в походе всем без мест". Ее я добавил во избежание попыток Шеина местничаться. Со мной-то вряд ли, все-таки я такой же окольничий, как и он, вдобавок еще и князь, а вот с Зомме, который второй воевода, запросто.
Под конец беседы с государем мне вспомнился избранный вице-спикером ростовский митрополит Кирилл. Как-никак ныне он мой коллега, такой же зампредседателя собора, и я на всякий случай напомнил Дмитрию, что теперь-то, после избрания, сгонять владыку с его епархии нельзя ни в коем разе – члены Освященного собора могут быть недовольны, а то и, чего доброго, решат, что это начало репрессий, направленных против них. Скорее уж наоборот, надо всячески выказать к нему да и прочим свою ласку и милость. И тут же вынул еще один заготовленный указ.
Согласно ему утверждалось, что если депутат является не просто членом собора, но входит в какую-либо комиссию, то ему надлежит выплачивать не три новгородки в день, а гораздо больше – три алтына, заместителям комиссий – четыре, а ее старшим – пять. Не забыл и товарищей председателя, и самого председателя. В дни работы собора жалованье секретаря должно быть десять копейных денег в день, у замов – полуполтина, а у председателя вдвое больше.
– Так ты меня без последних портов оставишь, – проворчал Дмитрий.
– Пятьдесят пять с половиной рублей в месяц на оплату всего руководства Освященного собора – это много?! – возмутился я. – Да у тебя один Мстиславский в сенате чуть ли не вдвое больше получает, а что делает, чем занимается? Ничем. Как, впрочем, и все они. Зато деньжищ на них из твоей казны уходит тьма-тьмущая. Тоже мне Федеральное Собрание нашлось! А собор одним постановлением о холопах и закладничестве тебе сотни тысяч принес.
– Сам же ведаешь, нельзя мне никого из сената убирать, – возразил он. – Я б их половину оттуда выгнал, да руки коротки.
– Тогда хоть не прибавляй, – посоветовал я, остывая – уж больно грустно он произнес насчет коротких рук.
– Как же, не прибавишь тут, – хмыкнул государь. – Вон, теперь и Федора Никитича тоже придется включать, иначе обида.
Я нахмурился. Имя-отчество звучали как-то знакомо, но так сразу и не сообразишь. Из Голицыных, Шереметевых? Да нет, что я – они давно в Думе. Долгорукие, Трубецкие? Видя недоумение на моем лице, Дмитрий пояснил:
– Романова.
– Так ведь мы договаривались, что в Думе, кроме патриарха, из церковных архиереев никого не будет, – напомнил я.
– Ах да, ты ж ничего не ведаешь, – спохватился он и принялся рассказывать.
Оказывается, мы понапрасну спорили о Филарете и приемлемой для его бывшего высокого титула боярина церковной кафедре. Старец меж тем поступил куда хитрее и сделал неожиданный ход конем. В ответ на предложение занять место рязанского архиепископа он замялся, попросив время на раздумье.
Поначалу Игнатий решил, что старец кинется с жалобой к Дмитрию – родню забижают! Хотя даже если бы тот на самом деле был сыном Ивана Грозного, то я на месте Филарета постыдился бы упоминать о родственных отношениях – если призадуматься, то он же ему вообще никто. Как тут в народе говорят: ваш-то Охрим да нашему Митяю троюродный Ефим.
Но день проходил за днем, а Дмитрий помалкивал, то есть получалось, что монах действительно взял тайм-аут на размышления. Но не далее как за три дня до моего приезда в Москву Филарет заявился к святителю и заявил ему, что старица Марфа далеко не одна в списке насильно постриженных. Взять, к примеру, его самого. Всем известно, что Борис Федорович Годунов не спрашивал у боярина Федора Никитича согласия на постриг. Да и при свершении самого обряда пострига все было точь-в-точь как с Марией Владимировной – двое держали, а один говорил за него нужные слова отречения от мирского. Видоки у него тому имеются. А потому нижайшая просьба: свершить аналогичный обряд расстрижения и над ним.
Игнатий вытаращил от удивления глаза, но потом… дал добро. Мол, если и впрямь сыщешь очевидцев, то никаких проблем.
– Дивлюсь я, отчего патриарх перечить не стал, – выразил свое отношение к этому Дмитрий.
Я мог бы пояснить отчего, поскольку вспомнил келью, наш разговор о старце Филарете и задумчивый взгляд государя, устремленный на Игнатия. Не понравилась святейшему эта задумчивость, ох как не понравилась, потому он так легко и согласился.
Свидетелей Филарет уже предоставил, так что вскоре монах вновь превратится в боярина Федора Никитича Романова.
Я почесал в затылке. С одной стороны – плохо, ибо одним конкурентом у Годунова, если что случится с Дмитрием, становится больше. Народу ведь не объяснишь, что у этого двоюродного брата царя Федора Иоанновича ни капли крови Рюриковичей, а только боярская, то бишь, следуя расхожему выражению, что все мы преданные слуги его величества, – холопская.
Зато с другой – вроде и ничего. Соперник-то в борьбе за трон появится не только у царевича, но и у Шуйского, причем весьма опасный. Вот и пусть они усердствуют, перетягивая одеяло на себя. А мы подождем победителя… с острым топориком в руках.
– Потому и мыслю, яко тебе быти, – донеслось до меня.
Я посмотрел на государя.
– Чего теперь с Домнино делать будем? Получил ты его честь по чести, продал тоже, а удоволить надобно. Не сказывать же братцу его Ивану, чтоб он сельцо Климянтино с ним поделил. Да и сам Федор Никитич уже намекал мне, что негоже так, возвернуть бы… – И вопросительный взгляд на меня.
– А ты тогда так и поясни новоявленному боярину: нельзя. Коли все по закону сделали, назад пути нет.
– Не пойдет, – мотнул головой Дмитрий. – Домнино-то жена ему в приданое принесла, потому и будет он за него цепляться. Дескать, не забижай старицу Марфу.
– Тогда скажи, что хоть продажа была правильная, но ты все равно поговорил с князем и тот по своей душевной доброте согласился выплатить ему все деньги, которые он выручил за сельцо, – предложил я.
– А вот енто ты славно удумал, – обрадовался Дмитрий и выжидающе уставился на меня.
Я поначалу даже не понял, а когда дошло – аж возмутился. После того как государь хапнул у меня десять тысяч якобы в долг, просить еще – это что-то с чем-то. Сдерживать себя я не стал.
– Знаешь, государь, что такое сверхнаглость? – мрачно спросил я. – Это когда ты пишешь доносы на своего ангела-хранителя пером, вырванным из его же крыла.
Дмитрий вытаращил на меня глаза, не сразу вникнув в смысл, а потом захохотал. Судя по заливистому смеху, связи со своим поведением он в моем примере не заметил. Пришлось разъяснить. Уразумел. Смех резко оборвался, государь обиженно насупился, а я простодушно посоветовал расплатиться с Романовым самому. Мол, позже сочтемся, и он вернет мне не десять тысяч, а на три сотни меньше.
Нет, деньги у меня были. Вместе с дьяком Афанасием Ивановичем Власьевым из Самбора приехали и мои люди, притом не с пустыми руками. "Золотое колесо" крутилось вовсю, обдирая шляхту и желающих озолотиться на халяву горожан, так что в мое распоряжение было предоставлено три здоровенных сундука. Вес брутто – пять пудов, нетто – четыре с четвертью. Причем наполнены они были не серебром, а исключительно золотом.
По моим предварительным подсчетам – тридцать тысяч, что и подтвердили два гвардейца, сопровождавшие груз, которые пояснили, что было бы куда больше, но содержимое еще одного из сундуков Емеля потратил, обменяв на долговые расписки сендомирского воеводы и львовского старосты ясновельможного пана Юрия Мнишка в сто пятнадцать тысяч злотых. Их удалось скупить относительно дешево – кредиторы уже потеряли надежду вернуть деньги, – но тем не менее пришлось потратить аж сорок тысяч злотых, или в переводе на наши деньги тринадцать с половиной тысяч рублей.
Заодно Емеля приобрел и расписки его сына пана Станислава Мнишка, причем бесплатно. Дело в том, что тот оказался весьма похожим на папочку и успел несколько раз заглянуть в наше заведение, ставшее модным не только в Кракове, но и среди всей польской золотой молодежи, вроде детей крупных магнатов. Вопреки правилу, обычно строго соблюдаемому, Емеля дозволил играть Станиславу в долг, во всеуслышание заявив, что для сына столь знатной особы делает исключение. Разумеется, тот этим незамедлительно воспользовался, просадив за вечер почти тридцать тысяч злотых. Две попытки отыграться, которые он предпринял в течение месяца, обошлись ему в такую же сумму.
Итого, если брать в общей сложности, считая долговые расписки Мнишков, у меня имелось свыше девяноста тысяч рублей, из коих треть в звонкой монете. Однако тратить свой золотой запас, да и вообще хоть полушку, на Филарета мне не хотелось из принципиальных соображений, а на деньгах, которые мне должен Дмитрий, я все равно поставил крест, большой и жирный.
А теперь в путь – труба зовет…
Как оказалось, мои огромные обозы, которые я скептически разглядывал в Костроме, ничто по сравнению с тем, сколько саней должно было сопровождать стрелецкие полки. Я ужаснулся, но деваться некуда. Как заверили отцы-командиры, вначале Постник Огарев, а следом за ним Ратман Дуров, Казарин Бегичев и Темир Засецкий, они вообще на сей раз идут, считай, налегке, а вот обычно…
Далее я слушать не стал, чтобы не сорваться и не сказать, что я думаю об этом "налегке". Одно хорошо – сколько бы ни появилось у меня раненых, места на опустевших к тому времени санях вполне хватит.
Запас продовольствия, взятый в дорогу, был изрядный – на месяц, но я предупредил, что он весь переходит в разряд НЗ, а пока что будем покупать продукты в деревнях, селах и городах, которые встретятся по дороге к Великому Новгороду.
– Так ведь лучше и проще наоборот, – недоуменно пожал плечами Дуров. – Там-то уж всяко еду сыщем, когда тамошних стрельцов поменяем.
Я посмотрел на озадаченного Ратмана, на недоумевающие лица остальных командиров и пришел к выводу, что пора открыться. Кому-кому, но стрелецким головам надлежит знать, что на самом деле им предстоит, какие гарнизоны и в каких городах они на самом деле будут менять и кому эти города и гарнизоны принадлежат сейчас.
Вдобавок уже завтра мне предстоит ускакать вперед, дабы самолично забрать из Дмитрова будущую королеву Ливонии Марию Владимировну, а при виде нее недоумения у стрелецких голов добавится во сто крат, и все равно придется открыться, посему лучше это сделать заранее.
Вообще-то проще всего было бы загодя отправить ее в Ивангород. Повод есть – вступление в права. Но, подумав, я порекомендовал государю дать бывшей монахине время прийти в себя и освоиться с новым статусом именно в маленьком спокойном городке, каковым и был Дмитров. Даже если она чего-то кому-то там и сболтнет насчет своих радужных перспектив, то есть надежда, что слух до Эстляндии не долетит – иноземных послов в Дмитрове отродясь не бывало, так что в любом случае всполошиться некому.
Но вначале нужно поговорить с Михаилом Борисовичем. Если уж рассказывать командирам полков, то третьему воеводе сам бог велел. Однако сперва я вручил ему второй указ. Шеин внимательно прочитал его и облегченно вздохнул.
– Я уж было помыслил, что государь мной недоволен, коли из Новгорода-Северского в Ивангород воеводствовать шлет. Решил, что… – Но не договорил, осекшись.
– Местничаться будем? – улыбнулся я.
– Так я еще не ослеп, узрел приписку, – пожал плечами он.
– А если бы ее не было? – не отставал я.
– Вроде бы тоже не с чего. Мы с тобой оба окольничие, разве что я поранее им стал. Одначе ты – князь, хошь и не из Рюриковичей, а мой род… – И он грустно усмехнулся.
– Это хорошо, когда обид нет, – кивнул я, сразу предупредив, что это еще не все, но, дабы не повторять десять раз одно и то же, остальное сообщу позже, в присутствии стрелецких командиров. Однако предстоящее совещание будет тоже "без мест", поэтому не надо сердиться, когда кто-то из них скажет свое слово раньше, чем он.
Поначалу они мне не поверили. Вообще. Да и смотрели то ли как на юродивого, то ли как на сумасшедшего. Действительно, никто и никогда, так как я, на Руси не воевал. Непременные длительные сборы, в обязательном порядке предшествующие боевым действиям, неспешное выдвижение и всякое прочее, обязательно связанное со словами "медленное", а в лучшем случае "неторопливое".
Пришлось повторить, благо что близ избы, где мы расположились на ночлег, стояли надежные караулы моих ратников, которые обеспечивали отсутствие посторонних ушей, так что понижать голос, говоря конспиративным шепотом, не требовалось.
– Ты в своем уме, княже?! – выпалил Постник Огарев, поняв, что я не шучу.
– Все поляжем, а проку не будет. Колывань десятками тыщ воевать надобно, а у нас сколь? – заявил Казарин Бегичев.
– Да и пушек ни одной не везем. Как же без них? – недоумевал Темир Засецкий.
– Худо даже не то, что у нас пушек нет, – поправил его Шеин. – Худо, что они есть у свеев.
– Изгоном разве что?.. – задумчиво протянул Ратман Дуров, в глазах которого где-то там, на донышке, плескалось еще и легкое восхищение услышанным от меня.
Ну да, потомственному вояке и сыну крещеного касимовского татарина, невзирая на весь абсурд, не могла не понравиться моя безумная авантюра. Вот только это далеко не авантюра и вовсе не безумие.
Я повторил свой план, но на сей раз добавил кое-какие подробности о тайных проводниках и лазутчиках, которые должны в условный день и час ждать меня в Ивангороде, после чего вновь вернуться кто куда, чтобы одной темной ночкой настежь распахнуть городские ворота.
– И сколь же ты градов мыслишь поять у свеев помимо Нарвы и Колывани? – осведомился Шеин.
– Все, – коротко ответил я.
– Не больно ли круто забираешь, князь? Кто хвалится, тот с горы свалится. Иной напьется – решетом деньги меряет, а проспится – не на что решета купить. – И окольничий одним махом отчаянно влил в себя полный кубок с медом.
– В самый раз, – заверил я его. – К тому ж я пока трезвый, да и решето прикупил заранее.
– А не помыслил, что станешь делать, ежели изгон сорвется?! – не унимался Михаил Борисович. – Ну, к примеру, лазутчиков твоих опознают да скрутят, али их рейтары успеют тревогу раньше времени поднять. Тогда как быть?
– Тогда переговоры, – пожал плечами я. – Дозволю взять знамена, оружие и вернуться к королю.
– А коль не согласятся? – усомнился Огарев. – На копье?