Пока нас вели в избу игуменьи, я все прикидывал, стоит ли оставлять Ксению под такой непрочной защитой. Стен-то, считай, нет вовсе, поскольку столь звучное слово и эта деревянная ограда явно из разных опер. Понадеяться на настоятельницу Дарью, которая бывшая царица Колтовская? А она вообще помнит дядю Костю? Можно, конечно, попытаться освежить ее память, но выйдет ли из этого толк?
Оказалось, освежать ни к чему – она и так вспомнила, причем в первые же секунды нашей с нею встречи. Это я понял, едва меня провели в ее покои. Она встала со своего стула, занесла руку, чтобы благословить и перекрестить гостя, но тут же во все глаза уставилась на меня, прищурилась и, побледнев, испуганно отшатнулась.
– Вот и все прочие говорят, что я очень похож на своего батюшку, – понимающе кивнул я, разряжая обстановку.
– На… – Она тяжело оперлась на стол.
– Ну да, на князя Константина Юрьевича, – простодушно подтвердил я.
– А я слыхала, что государь Иоанн Васильевич уж больно шибко осерчал на князя и… – Не договорив, она испытующе уставилась на меня.
– Бог спас, – коротко ответил я, после чего принялся излагать старую версию чудесного спасения моих родителей и их дальнейшую судьбу.
– Вот оно, значит, как, – вздохнула настоятельница и… счастливо улыбнулась. – Услыхал, стало быть, господь мои молитвы. – И она, спохватившись, сразу же захлопотала, засуетилась, отдавая распоряжения сестрам во Христе.
Вечеряли мы у нее в избе, но не втроем, а вчетвером. Ко мне и Ксении присоединился светло-русый худощавый мужчина лет эдак тридцати пяти. На сей раз пришел черед царевны изумляться – она перепуганно глядела на него во все глаза. Впрочем, если бы мне довелось впервые увидеть этого мужика сейчас, за столом, а не двумя часами ранее, в парилке, то я бы вообще ошалел. И немудрено – на меня во все глаза смотрел… дядя Костя.
Хотя нет, глаза, точнее их выражение, было совсем иным. Что-то не помню я у своего дядьки при взгляде на меня ни восторга, ни восхищения, ни тем паче обожания. Ну и плюс наличие изрядной бороды, причем вдвое длиннее моей. Зато все остальное…
Столь сильное сходство не могло не насторожить, так что, пока он меня старательно нахлестывал веничком, я потихоньку да помаленьку выудил из него всю немудреную биографию.
Оказалось, что подобрала его матушка игуменья грудным младенцем у ворот обители, прозвав его Найденом и в крещении дав имя Александр. Тогда она еще проживала в Горицком Воскресенском монастыре простой монахиней. Кто была его жестокосердная мать, узнать не удалось, но сестра Дарья оказалась настолько доброй, что умолила мать игуменью оставить дитя при монастыре и проявила самую активную заботу о нем.
Далее тоже все просто – лет двадцать назад она перебралась сюда, разумеется, вместе с ним. Тут он и прожил почти безвылазно всю свою жизнь. Почти, потому что изредка – раз в два-три года – матушка отпускала его в Великий Новгород сопровождать предназначенные к продаже монастырские товары, да и то всякий раз ему приходилось ее подолгу упрашивать.
Именно потому, едва заслышав, что к ним приехал сам князь Мак-Альпин, о деяниях которого всего три недели назад взахлеб рассказывал один из заглянувших купцов, он тут же кинулся в ноги к матушке Дарье, чтобы она умолила меня взять его с собой.
Касаемо жестокосердной матери, которая якобы подбросила младенца к воротам обители, у меня была другая версия – просто так столь разительное сходство не случается. Тем более что я помню рассказы своего дядьки, как он сопровождал бывшую царицу Анну Алексеевну в монастырь. Нет, в особые подробности он не вдавался, но если исходить из сказанного, то остальное и без того хорошо понятно. Теперь ясно, чем все закончилось. Точнее, закончилось для дядьки, а для бывшей царицы только началось.
"Это сколько ж ему лет натикало? – прикинул я. – Вроде бы тридцать три? Ну да, так и есть. Дядька отвозил царицу осенью тысяча пятьсот семьдесят второго года, значит, июль, в который его "нашла" сестра Дарья, был летом следующего, тысяча пятьсот семьдесят третьего года. Если быть точным, получается, что моему двоюродному братцу ныне тридцать два с половиной".
Оставалось только в очередной раз подивиться тому, насколько сильно условия жизни влияют на внешность человека. Взять моего дядьку, так ему уже сорок, а выглядит он практически в точности как Александр, если не моложе. Хотя нет, насчет "моложе" я хватил через край – если бы не борода, то мужик так и тянул бы примерно на свой возраст.
Обещать я ему ничего не стал – еще не хватало поссориться с настоятельницей, если она вдруг воспротивится, поэтому на все его просьбы отвечал уклончиво. Попробовал даже напугать Александра. Мол, война не торговля, пушки грохочут, пути свистят, кровь, грязь, раны, смерть, которая неизвестно, за каким углом тебя поджидает. Однако я добился лишь обратного эффекта – он загорелся не на шутку. В глазах огонь, руки чуть ли не трясутся от нетерпения схватить пищаль с саблей – и врукопашную.
Пришлось ответить напрямую. Мол, если я получу добро от игуменьи, тогда конечно, а если нет – не обессудь…
Ксения такого шока, как я в баньке, не испытала, но столь явное сходство Александра со мной ей явно не понравилось. Видя ее испуг, игуменья сжалилась и уже после третьей перемены блюд ласково произнесла, обращаясь к нему:
– Сыт ли? – И, не дав ему раскрыть рта, кивнула. – Вот и славно. А теперь ступай.
Александр умоляюще поглядел на настоятельницу, но она неумолимо повторила свое требование, успокоив его:
– Все я памятаю, так что не томись душой, слово свое сдержу.
Александр благодарно кивнул, послушно встал и, поцеловав матери Дарье руку и отвесив учтивый поклон нам с Ксенией, удалился.
Втроем мы пробыли недолго. Ксения выглядела изрядно усталой – шутка ли, все две сотни верст мы отмахали за день. И хотя дорога была на загляденье, поскольку большая ее часть пролегала по льду Волхова, да и оставшийся путь купцы тоже успели хорошо накатать, тем не менее царевну после столь долгого путешествия вкупе с банькой и сытным ужином явно тянуло в сон.
Игуменья, заметив это, сразу же принялась уговаривать ее прилечь. Я присоединился к ней, и общими усилиями царевна была выпровожена к месту отдыха. Надо сказать, что разместили ее с комфортом, причем поблизости от избы настоятельницы.
– Как будто ждали ее, – заметил я, наблюдая в маленькое оконце (удивительно, но оно оказалось стеклянным, а не слюдяным), как монахини сопровождают Ксению и двух ее прислужниц к месту для ночлега.
– Именитым гостьям приятно, когда их размещают вот так вот, на почетном месте, – пояснила игуменья. – Они, глупые, мыслят, что раз поблизости к настоятельнице да к храму, стало быть, и к богу тоже. Но что до Ксении Борисовны, ты, князь, даже не сумлевайся – здесь она в надежном месте. Уж кого-кого, но нареченную сына князя Константина Юрьевича я всяко уберегу.
Я было заикнулся насчет ратников, которых собирался оставить для вящей надежности, но мать Дарья внесла коррективы:
– Полсотни – это ты излиха хватил. Одного десятка и то за глаза – в ентих краях озоровать некому.
В конце концов пришли к компромиссу – двадцать человек. Правда, им самим придется выстроить для себя избу, а вот что касается платы за прокорм и прочее, игуменья отказалась наотрез. Мол, ей и монастырю вполне довольно доходов с рыбной ловли на Волхове и с ее вотчины под Устюжной, так что нужды нет, да и не желает она брать хоть полушку с сына Константина Юрьевича, а уж коль жаждется расплатиться, пусть внесут свою лепту в благоустройство обители. Мне же вместо серебра, которое я хотел оставить на прокорм царевны и ратников, предложили оказать ответную услугу и прихватить с собой одного человечка.
Так-так. Кажется, я знаю, о ком сейчас пойдет речь. Вот только ведомо ли матери игуменье, что я еду на войну, где возможно всякое? Сомневаюсь.
– Думала, ты сам о нем спросишь, – вздохнула настоятельница и похвалила: – Молодца, князь, терпелив. Ну а мне таить неча. Как видишь, хоша и побыл князь Константин в Белозерье всего ничего, и седмицы единой не будет, ан памятку о себе оставил. С кем уж он согрешил – бог весть, но что следок евоный, я враз смекнула, егда младеня впервой узрела. Он и тогда вылитый был батюшка, а ныне с кажным годом все боле дивуюсь – случается же такое сходство.
Сознаваться в своем грехе она явно не хотела. Да и был ли грех? Почему бы моему дядьке не переспать еще с кем-нибудь? Но еще раз прикинув, я пришел к выводу, что мое первоначальное предположение о возможной матери Александра и есть самое вероятное. Не такой уж рьяный бабник дядя Костя, да и со временем у него был напряг – всего с неделю, а то и меньше он пробыл в Горицком монастыре и все эти дни был занят только одной дамой. Да-да, той, что сидела напротив меня и упорно таилась, не собираясь говорить мне всей правды. Впрочем, понять ее можно. И без того неясно, как я отреагирую на своего единокровного братца, а если заикнуться, что он ее сын…
Словом, все правильно.
– А он сам знает о том, кто его отец? – поинтересовался я.
– Я не сказывала, а боле ему узнать не от кого, – пожала плечами она и осеклась, сообразив, что проговорилась.
Я деликатно отвел взгляд в сторону, чтобы она ничего в нем не прочитала. Правда, чуть погодя пожалел об этом, поскольку услышал глухой голос игуменьи:
– Ну да, так оно все и было…
Я повернулся к ней. В глазах слезы, но в то же время и непреклонное упрямство, да и голова не опущена, а напротив – горделиво вздернута.
– Осуждаешь? – В голосе явственно прозвучал легкий вызов.
– Кто я такой, чтоб осуждать, – возразил я. – Сказано в Писании: "Не судите, да не судимы будете". А… Александр, пожалуй, если б знал, то лишь гордился бы своей матерью.
– Благодарствую, князь, – сдержанно поблагодарила она меня и заметила: – Как погляжу, ты весь в батюшку пошел. – И она прикусила губу.
Мне стало неловко, и я постарался сменить щекотливую, да вдобавок и неприятную для обоих тему, заметив, что Константин Юрьевич не раз рассказывал мне о ней, притом всегда только в самых лестных тонах. В подтверждение своих слов привел наглядный пример – если бы не знал, что она тут настоятельница, то какого рожна поперся бы за тридевять земель от Новгорода, когда совсем под боком имелись и Богородичный девичий, и куча других женских обителей.
Понравилось. Улыбнулась. Но не удовлетворилась услышанным, жадно потребовав подробностей – что еще рассказывал о ней мой батюшка. Пришлось изобретать на ходу. Мол, не раз говорил, какая она умная, красивая и добрая, а как-то обмолвился… Я склонился поближе и заговорщическим шепотом произнес:
– Одно плохо – счастья бог не дал. Все при ней, только дураку в жены досталась. Жалел он тебя, матушка, вот что, и сильно жалел.
Бог ты мой, сколько радости было на ее лице. Даже прослезилась, хотя и попыталась это скрыть, принявшись энергично сморкаться и приговаривая, что хворь, скрутившая ее по осени, хоть и миновала, да не до конца – и насморк, и глаза иногда слезятся.
А вот ее просьба взять с собой Александра мне показалась странной. Нет, если бы она не знала, куда я еду и зачем, – одно, но в том-то и дело, что, оказывается, игуменья уже успела все это выяснить у Ксении. Чудно. То сынишка с превеликим трудом добивается разрешения выехать по торговым делам в Великий Новгород, а тут…
Выяснилось все спустя пару минут, когда она рассказала о тяжелой болезни, которую перенесла всего пару месяцев назад. В подробности настоятельница не вдавалась, но я так понял, что это было воспаление легких. Ей удалось выкарабкаться, причем именно из-за Александра – очень уж ее беспокоила его неустроенность. Тяжелая болезнь и заставила ее призадуматься – что с ним будет дальше, если с ней случится беда. А подумав, пришла к выводу, что как ни крути, а надо его как-то куда-то пристраивать, да поскорее, и решила, что, как только оправится, первым делом займется его дальнейшей судьбой.
– Мыслю, что болезнь та знаком божьим была, – подытожила она. – Я уж было помышлять начала о Богородичном Успенском монастыре – все рядышком. Одна беда – сам он того не желал. А тут и ты нагрянул. Я тебя егда углядела, так враз и поняла – вот он, второй знак, кой мне господь подал. Выходит… – И она развела руками.
Пришлось напомнить о войне, но ее это ничуть не смутило. На пару секунд, не больше, она помрачнела, но затем сурово поджала губы и заявила, что ныне мужчине, кой не смерд, не ремесленник и не купец, жить на Руси и не быть ратником али воеводой возможно лишь в трех случаях – если он убогий телом, юродивый духом или принял постриг. У нее же Александр ни то, ни другое, ни третье, вот и выходит, что как ни крути, а вовсе без войны ему никак не обойтись.
– Но я чаю, уж братца свово ты убережешь?! – просительно обратилась она ко мне и даже, сложив ладони, прижала их к груди, словно собиралась на меня молиться.
– В пекло не пошлю, держать буду только при себе и сделаю все, что от меня зависит, – заверил я ее, – но и обещать не стану. Тут ведь достаточно одной шальной пули, и все.
– Если шальная угодит, стало быть, воля божья, – печально кивнула игуменья. – А вот что при себе с бережением держать станешь, за то тебе низкий поклон. – И она встала с лавки, но я успел догадаться о ее намерениях и удержал.
Честно говоря, взваливать на себя столь большую ответственность не хотелось бы. Да и сходство тоже слегка удручало – хорошо хоть, что он намного старше меня, да и борода длиннее, а то вообще было бы черт знает что. Но в любом случае придется признать его своим родичем – это однозначно и обсуждению не подлежит. К тому же мне и впрямь было жаль Александра. Ну что он тут видел за свои тридцать два? Несколько торжищ в Великом Новгороде, городские храмы с монастырями, а все остальное время – тоска зеленая.
Разработкой его легенды – надо же как-то было объяснить его разительное сходство со мной, которое непременно подметит народ, – я занялся с самого утра. Придумалось на удивление быстро, и я пошел согласовывать версию с матерью настоятельницей – вдруг кое-что не понравится.
А начал с того, что он является моим двоюродным братом, за которым я сюда и приехал, получив ее письмо, а звать его Александром… Алексеевичем. Игуменья при этих словах удивленно поглядела на меня, но я заявил, что биография моего батюшки кое-кому слишком хорошо известна, поэтому отчество лучше изменить во избежание пересудов и сплетен.
– А… почему Алексеевич? – озадаченно спросила она.
Ну не буду же я ей объяснять, что так звали моего папу и раз я сменил отчество на Константинович, то пускай у него будет обратный процесс. Однако нашел что сказать, и вышло довольно-таки неплохо:
– В миру матушку игуменью, коя сделала для него столь много доброго, звали Анной Алексеевной, а потому будет справедливо, если он в память о ней возьмет себе отчество ее отца.
Настоятельница с благодарностью на меня посмотрела, согласно кивнула и… вновь принялась усиленно сморкаться. Ну да, последствия тяжелой болезни, помню. По счастью, приступ насморка вкупе со слезящимися глазами прошел быстро, и я принялся излагать далее.
Итак, батюшка Шурика, как я мысленно окрестил своего двоюродного братца – разумеется, тоже князь Мак-Альпин, – в юности, путешествуя по морю вместе с беременной женой, попал в жуткую бурю. Надежд на спасение уже не оставалось, и тогда он дал обет, что если удастся уцелеть, то подарит богу своего будущего ребенка, которого обязуется постричь в монастыре, причем в первой же обители, которая встретится ему на пути. И стоило только ему поклясться в этом на Евангелии, как море мгновенно утихло, а к вечеру этого же дня корабль подплыл к берегу, на котором он увидел чудный монастырь.
Более того, уже на следующий день его супруга разрешилась от бремени, родив ему крепкого здорового сына, которого он незамедлительно окрестил в этой обители, оказавшейся православной. Правда, знающие люди, узнав об обете князя Алексея Юрьевича, тут же пояснили ему, что, в отличие от латин, постриг в православии является исключительно добровольным и осознанным делом.
Вообще-то это было самое слабое место в моем рассказе, ибо у католиков постриг тоже является добровольным, но, учитывая отношение к ним со стороны русского населения, свалить на поганых было самым простым вариантом.
Продолжая свой рассказ, я добавил, что вдобавок этому препятствию заупрямилась и его жена, которую звали… Анна. При этих словах у настоятельницы снова начался приступ неудержимого насморка и заслезились глаза.
Я же продолжал вдохновенно вещать, что матушка малыша умолила своего мужа не быть столь жестокосердным. Дескать, коли постриг сына все равно откладывается, а место здесь худое, ибо со всех сторон грозят острыми саблями басурмане-иноверцы, то пусть он дозволит ей путешествие на святую Русь. Там православная вера в почете, и она пристроит своего сына на воспитание в какую-нибудь обитель, в которой его не только научат уму-разуму, но и внушат мысли о добровольном постриге. Муж разрешил.
Вот тогда-то она, побывав повсюду, остановилась мыслями на Горицком Воскресенском монастыре, осиянном славой своих великомучениц, одна из которых, по имени…
Я умолк буквально на секунду, подбирая имя почуднее, чтоб с вывертом, но помогла настоятельница. Радостно просияв, она уверила меня, что тут-то особо ничего не надо выдумывать, ибо они и в самом деле имелись, достаточно вспомнить… и принялась сыпать именами.
Ну да, я же совсем забыл, что в том монастыре, как рассказывал мой дядька, осенью тысяча пятьсот шестьдесят девятого года приняла мученическую смерть урожденная княжна Хованская, выданная замуж за Андрея Ивановича Старицкого – младшего дядьку царя Ивана Грозного. Прибывшие из Москвы палачи усадили ее, еще нескольких боярынь-монахинь и мать игуменью в ладью, нагруженную камнями, и пустили ее в Шексну. Едва судно отошло от берега, как сразу пошло ко дну.
– Очень хорошо, – кивнул я ей, но, заметив изумленный взгляд настоятельницы, незамедлительно поправился: – В смысле, случившееся плохо, но для нашей сказки в самый раз. А уж что касается игуменьи Анны, то вообще прелестно. Вот как раз она, безвинно погибшая в Шексне, и явилась во сне матери Александра, поведав, что надо завтра поутру положить сына перед вратами монастыря, через которые чуть погодя будет проходить благочестивейшая сестра Дарья, кою в миру тоже звали Анной.
И снова последствия болезни, обуявшие игуменью…
Ладно, подождем, хотя время поджимает, а дождавшись, я внес еще одно уточнение. Мол, матушка все сделала согласно наставлению, но сердце не камень, поэтому она все-таки не выдержала. Спустя несколько дней она тайно встретилась с сестрой Дарьей и, предварительно взяв с нее обещание, что та будет молчать, пока Федор не придет в пору… Исуса Христа, рассказала ей историю сына.
Игуменья же, соблюдая до поры до времени данный ею обет молчания, все-таки не утерпела и, узнав, что в Москве объявился некий князь Мак-Альпин, отписала ему весточку. Мол, так и так, в моей обители проживает вроде бы твой двухродный братец – уж очень редкая фамилия. Ну а дальше…
Я развел руками. Дескать, тут все понятно.
– Когда ж ты удумать-то все успел?! Да ить как складно-то, прямо заслушаешься! – восторженно воскликнула настоятельница.