ЛЕГЕНДА О САЙМОНЕ
В моем словаре нету слова "Любовь",
В моем словаре только слово "война".
А как называть, когда пьют твою кровь
С таким видом, словно жалеют вина.В моем словаре нету слова "Рассвет",
Лишь ночь, да туманы далеких костров,
Которые, вот уже тысячу лет,
Заслоняют руины родных берегов.И, может, я не понимаю людей,
Красивых иллюзий и радужных слов,
Но ты мне поверь, что я знаю людей,
Которые там расстреляли любовь.И, если вдруг встретив меня на заре,
Ты ждешь, что я радостно крикну "Привет!"
То ты извини, но в моем словаре
Таких выражений давно уже нет.Лишь злоба и подлость, коварство и грех;
Мне вслед плюют села и города,
Но если однажды услышат мой смех,
Пусть знают - я плачу о синих китах.В моем словаре нету слова "Прощай",
Один лишь небрежный кивок головы.
И, может быть, мне и знакома печаль,
Но в моем словаре нету слова "Увы".
Последние строчки он дочитывал, стоя лицом к окну, упершись в стол обеими руками и задумчиво глядя на серое здание багажного отделения. Кречко откинулся на стенку купе и полулежал с закрытыми глазами. Как и всякому человеку, далекому от искусства, ему любые стихи были в тягость. Но когда читает начальник - это святое. Приходько сидел на краешке полки и с жадностью внимал. Никто из них не заметил, что уже буквально три минуты в раскрытой двери их купе стоит миловидная женщина лет тридцати пяти и недоуменно вслушивается в строки стихов.
- Кто же автор? - недоуменно воскликнула она, - я очень люблю стихи, но это стихотворение ни разу не слышала. Или оно… из неодобренного? Ой, простите! Здравствуйте, товарищи военные!
- Здравствуйте, товарищ женщина, - как то неловко ответил Кречко. Волков скривился, но выдал не лучше:
- Здравствуйте-здравствуйте. Проходите, не стесняйтесь.
Он был при общевойсковых знаках различия, а вот Кречко щеголял в "гэбэшной" форме. На всякий случай они решили разделиться. К общевойсковой форме больше доверия, а "гэбистов" больше боятся. Вошедшая в их купе женщина наверняка в своей жизни о страхе перед представителями армии знала лишь понаслышке. Левая рука ее была занята дамской сумочкой, а правая сжимала чехол, в котором находился некий музыкальный инструмент в форме гитары. Если гитара была под стать чехлу, то она наверняка должна быть очень дорогой. Простые музыкальные инструменты в бархатных чехлах не возят.
Женщина была пострижена по последней московской моде; на нешироком, но выразительном лице ее слева от маленького носа было небольшое родимое пятно, размером с булавочную головку. Над верхней губой выступили капельки пота - в вагоне было натоплено. Темно-синяя сорочка и длинная (значительно ниже колен) юбка шоколадного цвета дополняли портрет незнакомки. Волосы у нее были русые, а выглядывающие из-под юбки лодыжки - словно выточенные из дорогого мрамора. На ногах ее были изящные дамские ботиночки на длинной шнуровке.
- Полагаю, что вы не обидитесь, если я вам уступлю свое место, - Андрей Константинович вылез из-за стола, - позвольте представиться: комиссар госбезопасности 2-го ранга Волков Андрей Константинович.
- Света! - протянула руку Волкову женщина, - Полякова Светлана. Преподаю в консерватории по классу фортепиано, хотя больше всего люблю играть на гитаре. Еду на выходные к тетке в Смоленск.
- А я - Иван Михайлович, - представился Кречко, - имею звание старшего майора.
- А молодой человек?
- Адъютантом я у товарища Волкова, - покраснел парень, - Алексеем меня звать. Если в дороге захотите чайку испить, с удовольствием вам принесу.
"Господа генералы" засмеялись.
- Ишь, какой адъютант нынче прыткий пошел! - покачал головой Кречко, - не смущайтесь, Алексей. Девушки - они внимания требуют.
Светлана задумчиво сдула со лба прядь волос. Девушкой она себя давно не считала, молодого человека по имени Алексей была старше на дюжину лет, а вот моложавый комиссар ей понравился. Сколько же ему лет? Сорок? Пятьдесят?
- Спасибо вам огромное! - поблагодарила она, - я как-то не дружу с верхними полками.
- Не за что! - сказал Волков, - в детстве я любил ездить на верхних полках. Никому не мешаешь ты и никто не мешает тебе.
Пока расположились, пока перезнакомились, поезд тронулся. За окном стало темнее от дыма паровоза, запах которого проникал даже через затворенное "на зиму" окно. Кречко сопел в своем углу, делая Алексею какие-то странные знаки и указывая глазами на почти накрытый стол. Показывал четыре растопыренных пальца, намекая, что количество пассажиров купе увеличилось на одного (одну). Алексей вопрошающе посмотрел на Волкова и принялся заканчивать сервировку "по-походному". В это время Светлана и Волков разговаривали о поэзии. То есть, Светлана разговаривала, а Андрей Константинович следил, чтобы не ляпнуть что-нибудь этакое… из Евтушенко или Вознесенского. Которых, в принципе, и не читал никогда. Ему больше был понятен Есенин, нежели "буревестники" его современности.
- Андрей Константинович, мы ждем команды! - напомнил истосковавшийся Кречко.
Волков очнулся от переполнявшей его душу лирики и плотоядно посмотрел на сервированный стол.
- Прошу вас, уважаемая Светлана…
- Леонидовна, но это не существенно!
- Светлана Леонидовна, присоединяйтесь к нашему столу, - простодушно сказал он, - пока едят солдаты спокойно дети спят.
- Не поняла? - очаровательно выстроила брови "домиком" женщина.
- Гиперболическая аллегория, - наморщил память Волков, - прошу не путать с параболической антенной.
За ужином много разговаривали о музыке и живописи. Разговаривала Светлана, а остальные мужчины ей внимали. В этой области разговор мог поддержать только Андрей Константинович, да и тот боялся попутать эпохи и рассказать о становлении русской школы живописи в начале восемнадцатого века под руководством французских мастеров. Особенно, когда в отечественной истории никогда и ничего подобного не наблюдалось.
После ужина военное красноречие убедило Светлану достать гитару из футляра и спеть несколько романсов. Голос у нее был низкий и бархатистый, чуть ниже чем у Жанны Бичевской. "Окрасился месяц багрянцем" в ее исполнении был очень неплох. Этакие сочные переливы, заставляющие разгибать мужские спины и втягивать намечающиеся животы.
- Я тоже немного на гитаре играю… играл, - признался Волков.
- Ну, так спойте что-нибудь, - предложила Светлана.
Кляня себя за свою непредусмотрительность, Андрей Константинович взял шикарный инструмент и к своему удивлению обнаружил на нем семь струн.
- У-у! - сказал он, - это - неправильная гитара. Я только на шестиструнной играть умею… умел.
Тут он понадеялся, что его оставят в покое. Но Светлана слегка наморщила свой очаровательный лобик и сказала, что это - беда поправимая. Конечно, у нее дома есть всякие гитары, но для того, чтобы превратить семиструнку в ее испанский вариант не надо быть Страдивари. Снимается самая верхняя струна и строй гитары перестраивается из Ре-Си-Соль в Ми-Си-Соль-Ре-Ля - вот и все дела. Только ей интересно вот что: шестиструнная гитара - штука в стране редкая. Не всякий преподаватель по классы гитары ей владеет. Очевидно, что товарищ Волков исполнял свой интернациональный долг в Испании и там пристрастился к шестиструнке?
- Лично товарищ Баамонде играть учил! - фыркнул Волков, - я ведь не невесть какой игрок…
- Не прибедняйтесь, товарищ командир! - засмеялась Светлана, протягивая настроенный под шесть струн инструмент.
…До половины одиннадцатого в купе была тишина. Игрок Волков был неважнецкий, певец… певец и вовсе не ахти. Но песни Высоцкого, Цоя, Шевчука, Макаревича, Григоряна (естественно, исполнявшиеся впервые) не оставили равнодушным даже Ивана Михайловича. Когда же под занавес Андрей Константинович спел несколько хитов "Арии" и "Мастера", публика была в культурологическом шоке. В открытых дверях купе теснилась молодежь, жадно внимавшая текстам, временами извергавшая религиозные стоны и вздохи.
- Прошу прощения, время уже позднее. Да и я гитару несколько лет в руки не брал.
Он смущенно потряс опухшими пальцами левой руки. В прошлой реальности они с Иннокентием Симоновым частенько играли на две гитары: Симонов вел соло, как наиболее виртуозный музыкант, а на долю Волкова доставался ритм.
- Товарищ командир, ну пожалуйста, еще одну - попросили пассажиры. Волков грустно улыбнулся и подул на пальцы. Митяева не мешало бы в финале.
Изгиб гитары желтой ты обнимешь нежно,
Струна осколком эха пронзит тугую высь.
Качнется купол неба - большой и звездно-снежный.
Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!
В половине первого вагон спал. Лишь у окна напротив их купе Светлана строго допрашивала комиссара госбезопасности. Сам того не зная, он произвел маленькую революцию в музыке.
- Вы кто? - спрашивала она его, - брат Стрелки из кинофильма? Не может быть, чтобы были такие песни, о которых я не знала.
- Почему? - простодушно спросил он.
- Потому что автору или Сталинскую премию давать надо, или его арестовывать. Пока подобное творчество не одобрено наркоматом по культуре - это я вам как профессионал говорю. Признайтесь, что это - ваши песни, не правда ли, товарищ командир?
- Не мои… приятелей.
- Талантливые у вас приятели, я вам скажу! - восторженно прошептала Света, - надеюсь, у них все благополучно?
Он задумался.
- Относительно. А как с вами? Почему такая молодая, симпатичная, и без мужа путешествует?
Светлана горько вздохнула:
- Не всем принесло славу испанское небо. Муж мой пилотом "Чайки"… был. Два года уже… как был. Зачем нам нужна была эта Испания, Андрей Константинович? Что мне говорить детям?
Волков сжал губы и пристально посмотрел на нее.
- Света, летчику нужно летать. А боевому летчику - вдвойне. Иначе нельзя. А вдруг война - его собьют в первом же бою…
- Я все понимаю… но ведь сбили его где-то там. Далеко! Он ведь не Родину защищал!
- Защищал, Светлана Леонидовна. Если бы ваш муж вернулся, то он смог бы подготовить много молодых пилотов. Неправда, что он погиб бесцельно. Цель есть всегда, просто иногда она замаскирована. Конечно, вам от этого не легче, но лучше пусть дети знают, что папа разбился на войне, а не отравившись суррогатным спиртом. Мало ли гибнет народу в мирное время!
"Утешил, как мог!" - ругал себя последними словами Волков. Светлана ворочалась где-то внизу, а он лежал камнем на своей верхней полки и до боли в ушах вслушивался в перестук колес. Оно негаданно нагрянет, когда его совсем не ждешь! Проклятое либидо! Проклятое время! Проклятая доля!
Глава 11
Древнерусский город Смоленск Волков признавал за древнебелорусский, ибо основан он был племенами кривичей - одним из четырех племен славян, официально считавшимися родоначальниками современных белорусов. Мысли свои он держал при себе, чтобы не зачислили в шовинисты - в тридцатые годы это было легко. В середине девяностых от таких мыслей отдавало тухлятиной, но некоторые особо передовые господа считали национализм особой степенью любви к Родине. Андрей Константинович считал, что россиянам легко упрекать младших братьев в национализме - ведь это не от их пустошей отрезали Белосток, Ковно, Вильно, Коростень, Смоленск и Брянск. Это славянофилы Коминтерновского разлива щедрою рукою дарили белорусские земли Польше, Литве и Украине, не менее щедрой рукой забирая оставшееся от дележки себе. А двести семь тысяч квадратных километров обзывались пятью Нидерландами, семью Бельгиями и восьмидесятью Люксембургами, но ни одна сволочь не обозвала Белоруссию одной третью Украины, десятой частью Саудовской Аравии и сотой частью бывшего СССР!
По "скромным" подсчетам комиссара госбезопасности 2-го ранга площадь его родной страны была лишена законных ста тысяч квадратных километров, которые ох как пригодились бы после развала Советского Союза. В свое оправдание он частенько приводил брянских бабок, разговаривающих на чистейшем белорусском языке (восточной его разновидности) и карту какого-то "прохвессора", датированную 1903 годом. На карте контуры "западной окраины России" совпадали с самыми смелыми его мечтами, правда, там не было Бреста. Своими потаенными мыслями он не делился ни с кем, но при случае кое-какие земли своей родине бы отписал. Хотя бы те, что "исторически сложившись".
Столица кривичей была по-российски мрачна и неприветлива. Вокзальные куранты покосились и облезли, громадина здания самого вокзала также не блистала свежестью. У молодой страны, волею судьбы вступившей на прогрессивный путь развития, пока не хватало масляной краски для многочисленных своих вокзалов. Краска нужна была для танков и самолетов, эсминцев и крейсеров. Волков с сопровождающими вышел из теплого вагона в промозглое раннее утро и вспомнил, как в детстве не любил Тургенева. Ровно, как "упоительны в России вечера, так же омерзительно ее сырое утро. Даже если не употреблял вечером.
- Прямо не Смоленск, а Лондон какой-то! - зябко повел плечами Андрей Константинович.
- Вы были в Лондоне? - спросил Кречко. Он спешно дожевывал печенье и запивал его водой из фляжки.
- Только в Париже. Но это практически рядом. По нашим меркам. Ближе, чем от Москвы до Смоленска, однозначно.
Из вагона спрыгнула Светлана со своим минимумом багажа и гитарой в футляре. Все насупились, ибо прощались навсегда. В этой жизни встретиться им, скорее всего, не придется.
- Что же, товарищи военные, - грустно улыбнулась она, - вы - самые лучшие попутчики, которые только может послать судьба. Прощайте!
Волков галантно поцеловал даме ручку. "Точно, в Париже был!" - подумал Приходько. Кречко решил, что жест его коллеги вовсе не выглядит вычурным и принужденным. Это была, прежде всего, дань уважения красивой женщине. Все трое отдали Светлане честь, она кивнула и быстро скрылась в сыром тумане. Отцепленный паровоз выпустил солидную порцию пара, обдав им и без того отсыревший перрон, а затем под монотонное "чух-чух" укатил на запасной путь.
- Вот мы и в Смоленске! - выдохнул полной грудью Кречко, - может, зайдем к начальнику вокзала - чайку попьем?
- Ага! - отозвался Волков, - а тем временем начальник вокзала предупредит комендатуру, а уж комендатура поднимет на ноги всех. Кстати, сколько воинских частей насчитывается в городе?
- Несколько. Нам во все не нужно - все равно, необходимых результатов это не принесет. Круговая порука, понимаете ли…
- Понимаем. У командира части много врагов и мало друзей. Отправимся… куда поближе.
Смоленск был современным городом, поэтому в этот ранний час им удалось взять такси. Здесь же Волкову пришла в голову удачная мысль, что ревизию стоит начать не с самой близкой воинской части, а с самой отдаленной, располагавшейся где-то на окраине, едва ли не в пригороде.
- Опыт мне подсказывает, что в самой близкой части все будет на уровне, - разъяснял он Кречко, - а вот на периферии что творится? Что там у нас за часть?
- Семнадцать-девяносто два, - лаконично ответил Иван Михайлович.
- А конкретней? - Кречко пожал плечами и подбородком указал на водителя. Однако тот буркнул:
- Отдельный саперный батальон. Это каждый в городе знает.
- Вот вам и готовый кандидат в колымские степи! - воскликнул Кречко. От испуга водитель дернулся, автомобиль вильнул и едва не врезался в столб освещения.
- Смотри, не дрова везешь! - буркнул Волков, - и не болтай языком попусту. Всякие люди могут воспользоваться услугами такси.
Испуганный водитель ответствовал предательски дрожащим голосом:
- Так ведь это… товарищи командиры, вы ведь свои?
- На нас что, написано? - рявкнул Кречко, - вот законопатили бы тебя лет на пятнадцать - были бы свои! Да не дергайся ты, за дорогой следи!
Успели как раз в тот момент, когда в спокойный, безмятежный сон бойца врывается ненавистный крик дневального: "Рота, подъем!" В это мгновение организм совершает стремительный скачок от состояния глубокого сна к состоянию активной бодрости. Спустя несколько минут ты уже несешься по направлению к спортгородку, еще толком не проснувшись и не соображая ничего. Волков вспомнил свою карантинную юность, когда он задал невинный вопрос командиру взвода:
- А не вредно ли так быстро организму переходить из одного состояния в другое?
На что многомудрый старший прапорщик Шевенко похлопал новобранца по плечу и привел пример автомобиля и собаки. Спящая на дороге собака просыпается, когда ее коснется колесо быстро едущего автомобиля, и успевает отпрыгнуть в сторону. После чего снова ложится спать.
- Вот когда вы, боец Волков, достигните скорости реакции этой собаки, тогда я лично освобожу вас от утренней зарядки.
- Но ведь, товарищ старший прапорщик, не раз видел, как собаки попадают под колеса…
- Это они в состоянии бодрости и от беспросветной своей дурости. Пробегите-ка три круга вокруг спортгородка, бегом марш!
Бледный от бессонной ночи дежурный по части бдительно потребовал документы у неожиданных визитеров, затем вытянулся по струнке и доложил о состоянии дел в батальоне.
- Разрешите уведомить командира части? - старший лейтенант ел глазами телефон, а по спине его тек холодный пот.
- Зачем? - спросил Волков.
- Так ведь сегодня - воскресенье! Товарищ майор Беспрозванный отдыхает!
- Ну и пусть отдыхает, - равнодушно произнес проверяющий, - меня, собственно, бойцы интересуют. У вас сегодня подъем на полчаса позже? А обычно?
- Обычно - в шесть.
- Ну-ка, постройте мне батальон вместе с вверенным ему имуществом и техникой. Полчаса вам хватит?
Рот дежурного по части несколько раз беззвучно открылся, точно у глубоководной рыбы при виде цветного телевизора "Радуга", но ему хватило мудрости рявкнуть "так точно" и упасть на телефонный аппарат.
Полчаса не хватило. Через сорок минут перед ошалевшими солдатами и сержантами прохаживался некий типус в форме командарма второго ранга в сопровождении хмурого дядьки из госбезопасности. Дядька с неодобрением посматривал по сторонам; встретившим его прямой взгляд сержантам было стыдно за то, что они родились на свет божий. Наконец, Волков взглянул на часы.
- Итак, наши сорок человечков и восемь лошадок построились! Хорошо! Сорок человечков уложились в сорок минуток, а теперь внимание, вопрос: во сколько уложится миллион человечков? Правильно, такую армию прихлопнут в первый же месяц!
"Человечков" было вовсе не сорок, а почти триста, но все промолчали. Люди - потому что боялись, а лошади - по привычке. Сзади от каждой саперной роты располагалась техника: грузовички, тягачи, специализированные автомашины-летучки. Проверяющие отправились придирчиво изучать технику и то, что цепляется к лошади со стороны хвоста. Дежурный по части про себя молился лишь об одном: чтобы не отобрали ТТ, чтобы на закате дня можно было сдать это гребаное дежурство и застрелиться где-нибудь у неохраняемых складов. Чтобы злые дяденьки не взяли его под белы рученьки и не отвели в камеру, где спрятанным в валенке кирпичом сотрудники НКВД выскажут свою извечную неприязнь к внутренним органам. К его, старлеевским внутренним органам.