– Может, и писал, – признал Митька, – да разве все упомнишь? – Ему захотелось как-то утешить, подбодрить лейтенанта, и он сменил тему: – Не горюй ты так сильно, Лексей Ильич! Что за радость тебе от зимовки тутошней? Здеся, вона, и летом-то снег кой-где лежит, а дров нету. Чухчи эти опять же… Служилые сказывали, зело люто бьются – и лучным боем, и копейным. Коряк завсегда побивают и русских, случись они малым числом, бьют до смерти, а в ясак не идут.
– Ну что ты мне рассказываешь, Митрий?! – возмутился Чириков. – Все это мы еще в Сибири прознали! Пришлось весны ждать в Илимском остроге, а приказчиком там был Петр Татаринов. Так этот Петр ранее приказчиком в Анадырском остроге сидел. Он про чукчей много рассказывал. Среди прочего сообщили они ему, что против Чукотского носа – недалеко вовсе – есть большая земля. А на ней и лес растет, и народ вроде бы мирный. Вот там бы и зимовать! Ты этого в моем рапорте не писал, я потом сам добавил, когда перебеливал. Беринг знает эту скаску – мы ж вместе по ней доклад в Коллегию сочиняли.
– Складно оно получается, – усмехнулся Митька. – Все на чухотских скасках держится. Какая ж им вера?!
– Татаринов, насколько я понял, разных чукчей опрашивал, и все они показали согласно, так что можно верить. Да и бог с ней, с такой верой, у нас вполне достаточно времени, чтобы проведать землю на востоке – она не может быть далеко!
– Дык сказывали, вам в первую голову пролив надобен!
– Это так… – вздохнул Чириков. – Хотя бы до льдов дойти!
– Святый Боже, льды-то вам зачем?! – изумился служилый.
– Это ж совсем просто, Митрий! – заверил лейтенант. – В Северном море летом лед ходит – это все знают. Как льды увидим, значит, мы из Восточного моря в Северное попали, сушу не переступая. Мы ж пока ни одной льдины не видели!
– Мудрено вы закрутили, ваш-бродь, ой мудрено! – покачал головой казак. – Только в Петербурхе начальники скажут: мало ль откуда лед взялся? Разве на ем написано, в каком море он плавает?
– Соображаешь ты, Митя, неплохо – в который раз удивляюсь. Лед в летнюю пору, конечно, доказательство слабое. Чтоб споров впредь не было, нам бы до Колымы дойти, до устья. Только наш капитан того не желает. Кажется, он готов плыть куда угодно и как угодно, только не вдоль берега на запад! Что ж за напасть такая?!
– Ваш-бродь, прощения просим, а только совсем я сбился с места, – признался Митька. – Норды-зюйды ваши, острова да носы… Солнце-то раз в седмицу бывает, как же вы знаете, где мы есть и куда плывем, коли здесь отродясь не бывали? Колыма эта – она где отсель?
– А карты на что? – пожал плечами Чириков. – Разве не видел?
– Эт картинки такие большие? – вспомнил служилый. – Видал издаля, конешно. Тоже, кажись, мудреность немалая.
– Для твоих способностей, – грустно усмехнулся Алексей Ильич, – никакой мудрености там нет. Пошли, объясню, пока время есть.
– Мне ли, темному, господскую науку постигать?!
– Не прибедняйся! Давай двигай в каюту, пока я не передумал!
На картах Митьке очень понравились рисунки-иллюстрации – иноземцы в парках, байдары, кораблики, даже собачья упряжка в одном месте была нарисована! Однако лейтенант не дал ему насладиться разглядыванием картинок, а начал объяснения. Оказалось, что карт несколько. Район, где находится корабль, на всех нарисован по-разному или не показан вовсе. А вот дальние окрестности слева показаны внятно – и река Лена с Якутском, и река Колыма с Нижним, Средним и Верхним острогами, и река Анадырь с Анадырским. Правда, нижнее течение и устье этой реки не показано или показано по-разному.
– Вот куда нам надо идти! – провел сухим пером по карте лейтенант. – А мы вон куда плывем. Хоть по какой карте смотри, а ничего мы там не увидим. Ну разве что лед. Это будет, конечно, доказательством существования пролива, но мы прямо нарушим цареву инструкцию!
– Что-то не видать тех льдов…
– По-моему, не сегодня, так завтра капитан прикажет лечь на обратный курс – он уже пытался. Ты не представляешь, Митрий, сколько сил наших и денег государевых потрачено, сколько было надежд и ожиданий – все впустую… Что ты делаешь?! Вон, измеритель возьми!
– Да я так, – растопырив пальцы, Митька прикладывал их к карте, – прикидываю, что от чего как далече… Так-то мне сподручней…
– Ну и как, прикинул?
– Ага, ваш-бродь! – самодовольно заявил казак. – Думаю, зря вы маетесь, дело тут ясное!
Митька ощутил знакомое уже удовольствие, почти наслаждение от того, что знает и понимает в чем-то больше и лучше, чем многоученый барин, морской офицер из самого Петербурха.
– Какое дело тебе ясно? – спросил лейтенант.
– Внятно мне, почему капитан никак на Колыму вашу идти не желает! И пролив этот ему… кхе-кхе… до одного места.
– Ну, поучи меня, темного! – усмехнулся офицер. – Знаешь, что за хулу на командира положено?
– Да все одно и то ж… – вздохнул служилый. – Прощения просим, ваш-бродь.
– Пошутил я – давай рассказывай! – пошел на попятную Чириков.
– Чо рассказывать-та… – закапризничал Митька. – Сами на карту гляньте…
– Да я ее наизусть знаю!
– Значит, ведомо вам, что в Тобольске губернатор сибирский сидит, а нашим краем якутский воевода правит, – начал объяснять служилый. – Сказывают люди, что по всей Сибири соболя уж обловили, самая малость осталась. А на Камчатке у нас пока что раздолье. Идет наша пушнина – и ясачная, и промышленная – через Ламское море в Охотск, а там в Якутск, а с Якутска – в Тобольск.
– И что с того?
– Воевода якутский и людишки его на камчатской рухляди руки греют. Туда корма да железо везут – им навар, оттуда пушнину тянут – им опять навар. А вот ежели испидиция ваша от Камчатки вкруг Чукотского носу до Колымы дойдет, то там и до Лены недалече. А морем-то грузы таскать – не сушей возить. Вон, с "Фортуны" да со старой барки сколь в Большерецк разгрузили – за всю зиму перевезти не смогли. А пойдут грузы с Лены ледовым морем, якутскому воеводе власть не удержать – губернатор руку наложит. А хоть бы и удержать – все одно передел угодий получится. А оно надо… тем, у кого все и так есть?
– К чему ты все это? – недоуменно спросил мореплаватель.
– А мнится мне, ваше благородие, что дали капитану нашему, – уверенно заявил Митька, – на лапу. Хорошо дали! Чтоб, значит, ливов-проливов не открывал, а быстренько сплавал куда-нито и домой!
– Митька, я убью тебя! – простонал Чириков.
– Не дамся, – улыбнулся служилый. – Я ж поздоровей вас буду, да и бес поможет. А кроме того, сами ж о сем просили, я речей своих вам не навязывал. Не так разве?
– Ты обвиняешь капитана Императорского флота во взяточничестве?!
– Разве я кого обвиняю, ваш-бродь?! – изобразил обиду Митька. – Да и в чем тут вина? Коли дают, так бери – чо такого-та? Вы вот маетесь, почему, дескать, капитан пролив открывать не желает, ну, я по разуму своему убогому и прикидываю… Опять же, почто вы меня-то на корапь зазвали? Потому как писаря с Охотска в железах увезли по "слову и делу" – сами сказывали.
– Ох, Дмитрий, терзаешь ты мне душу… – вздохнул лейтенант. – Пойми, это ж первая государства Российского морская экспедиция! Первая! Царь наш Петр Алексеевич державу нашу дремучую, считай, за волосья к свету вытянул, в один ряд с Европами поставил! Нам честь оказана, дело государево доверено – первыми меж Азией и Америкой пройти! Мы долг свой исполнить должны!
– Опять ты за свое, Лексей Ильич, – покачал головой служилый. – Кому ж это вы задолжали? Казне?
– Державе Российской!
– За что?
– Иди к черту, Митрий! Ты не понимаешь, что значит быть первыми! Слава о нас весь мир облетела бы! Геройство флота Российского офицеров золотыми буквами… Что ты смеешься?!
– Никифора Треску, чай, знаете? – насмешливо поинтересовался казак.
– Конечно! – кивнул Чириков. – Он же старую барку вместе с "Фортуной" из Охотска в Большерецк привел. Образования навигаторского у него, конечно, нет, но мореход опытный.
– А ведомо вам, ваш-бродь, что сей Треска двенадцать годов назад первым через море Ламское переплыл? Тогда и Охотска, считай, не было. Однако ж по приказу цареву он с пятидесятником Соколовым барку построил и до Камчатки доплыл!
– Да ты что?! – удивился лейтенант. – Нам не говорили…
– А чо говорить-то, коли и так всем известно! И много славы сей Треска заработал? – поставил Митька вопрос ребром. – Может, он в мундире ходит, сладко ест и в хоромах с холопами живет?
– Я и не знал, что он был первым… – несколько растерялся Чириков. – Но этот мореход нас сильно подвел! Он два года не возвращался с Камчатки. Будь он в Охотске со своей баркой, может, не пришлось бы нам строить "Фортуну"!
– Во-во, Никифор-то и виновен! – охотно признал служилый. – А как дело-то было, знаете? В лето двадцать пятого года повезли они на Камчатку двух комиссаров. До Большерецка не дошли малость – верст двести всего. Барку ветром на берег выбросило и борта ей попортило. Там ее на зиму и оставили. А по весне Треска пришел к ней с людьми, починил и приплыл в Большерецк в начале лета. Однако ж комиссары возвращаться в Охотск не захотели и давай Никифора шпынять, чтоб подписал скаску, будто судно в ход за море негодно.
– Почему ж не захотели-то?
– Жадность, ваш-бродь, все она, проклятая! – ухмыльнулся Митька. – Мне б с годик на Камчатке начальником побыть, так добра до смерти хватило б, еще и детям-внукам осталось бы! А им, видать, мало показалось. Хотя и комиссарскую нужду понять можно – чай, недаром их на Камчатку ставили, сколь за службу такую заплатить им пришлось, и помыслить страшно. Вопчем, только при мне этого Треску Никифора два раза в казенку сажали, может, и били – того не ведаю. Сказывают люди, не подписал он ничего, только барка его все лето на устье простояла. А прошлым летом приплыл-таки Треска в Охотск. Там ему, небось, спасибо за труды сказали?
– Капитан был очень зол на него!
– То-то… Вот она, слава-то! – подвел итог служилый. – И долг, и честь великая – гы-гы-гы!
– Прекрати смеяться – это не смешно! – возмутился офицер. – Ты все сводишь к деньгам, к корысти! Высоких стремлений у тебя нет, понятия о чести ты не имеешь! Впрочем…
– Впрочем, – подхватил Митька, – что с меня, сиволапого, взять, да? Уж договаривайте, ваш-бродь, я не обижусь – сиволапый и есть.
– Не это я хотел сказать… Ты вот слышал про великого мореплавателя Христофора Колумба?
– Ко-лумба?
– Он открыл материк Америку и присоединил ее к своей державе!
– И чо? – насмешливо вопросил служилый. – Большой чин получил или добра много домой навез сей Лумба? Вот у нас сказывают, будто Камчатку присоединил к державе Российской Володька Атласов. Апосля того он в казенке за разбой пять годов просидел, а потом его к нам приказчиком поставили. Вот он воистину великим был – ив корысти, и в лютости! За величие такое его служилые в Нижнекамчатске зарезали – совсем невтерпеж стало!
– Нет, Дмитрий, тебе не понять! – вздохнул Чириков. – Я же потомственный дворянин: и отец, и дед мой служили Отечеству. Я не могу и не хочу уронить их честь! Хочу, чтобы дети мои гордились отцом своим! Для меня служба, интересы державы превыше личных надобностей. За них я и жизнь отдам – это не пустые слова!
– Это, ваш-бродь, вы точно приметили: не понять мне, – согласился Митька. – Мы-то люди простые, нам-то все мнится, будто государев интерес в том, чтоб воровали меньше, чтоб справедливость была. Оказывается, интерес-то в том, чтоб пролив открывать да землицы новые проведывать и на карту класть. Ну так сполняйте, ваш-бродь, а мы, чем можем, пособим.
– Чем ты можешь пособить, если капитан не хочет идти дальше?! – вздохнул Чириков.
– А надобно всенепременно плыть далее?
– Конечно надо!
– Так это немудрено! – мрачно усмехнулся служилый. – Пожелайте только, хоть сейчас крикну на Беринга вашего "слово и дело"! Пострадаю за державу Российскую! Ты нас с ним под стражу возьмешь, а сам поплывешь куда надо – чай, управишься без капитана-то?
– Ты это серьезно, Митрий? – Чириков просто опешил. – Ты думаешь, что говоришь?!
– А чо? – пожал плечами служилый. – Сотворю, не сомневайтесь!
– М-да-а… Ты забыл, что после капитана старший не я, а Шпанберг, – растерянно пробормотал лейтенант. – Будет как с писарем Турчаниновым…
– Ну-у-у… С капитан-лейтенантом мы старые знакомцы – нешто не договоримся?!
– Нет, конечно!
– Ну, на этот случай… – Митька заговорщицки подмигнул: – Качает корапь наш неслабо, а палуба мокрая. Ночью особенно…
– Ты с ума сошел! – вскинулся лейтенант.
– Ваше благородие, не вы ль сказывали, будто служба ваша, державы интересы прочих надобностей превыше? – пустился в объяснения служилый. – За них, дескать, и живота не жалко. Оно и видно: сколь людишек малых испидицией вашей сгубили! Сколь голодать-холодать заставили, сколь в бега уйти понудили! На Камчатке, считай, всех камчадалов имущества лишили, у всех последнее забрали. Сколь у них детишек зимой с голодухи перемерло, кто сочтет? И при всем том тебе, ваш-бродь, немца жалко стало?! Да тьфу на него!
Лейтенант Чириков хотел возразить, хотел остановить крамольную речь, но почему-то не смог. Слова застряли у него в горле, он чуть не подавился ими. Потом сглотнул, опустил голову и почти прошептал:
– На военном корабле "слово и дело" не кричат. Не положено по уставу…
Наверное, он внутренне содрогнулся: "Ведь я почти согласился! Измена… Бунт…"
А Митьке, этому татю-разбойнику, было хоть бы хны.
– То не беда, ваш-бродь! – заверил он собеседника. – Мнится мне, что, коли с господином Шпанбергом – не дай бог! – беда приключится, его благородие господин капитан враз и про честь офицерскую вспомнит, и про долг державный. Хоть и немец он, а не дурак, верно?
Ответом был пристальный взгляд Чирикова – русского дворянина и офицера, одного из талантливейших людей своего времени. И столько всякого было намешано в этом взгляде…
Митька, однако, собственных глаз не опустил и сказал без улыбки:
– Шуткую я, ваш-бродь. Прощения просим. Дозвольте идти!
– Ступай…
Следующие сутки плыли при умеренном ветре, прежним курсом. Погода была отвратительной – то туман, то дождь, то все сразу. Вокруг корабля резвились киты – им не было ни холодно, ни мокро. Никакой земли нигде видно не было. За эти сутки лейтенант Чириков, казалось, постарел лет на десять – лицо осунулось, глаза запали. Мичман решил, что он заболел, и предложил отстоять его вахту, но Чириков отказался.
На следующий день, в начале вахты Чаплина, капитан Беринг поднялся на палубу и отдал приказ: корабль развернуть на 180 градусов и лечь на обратный курс. Этого курса – уже пройденного пути – впредь придерживаться со всем возможным тщанием. И ушел в каюту. Все произошло буднично и просто…
Маневр поворота при хорошем ветре для парусника довольно сложен – вахтенному офицеру пришлось задействовать весь личный состав, включая кое-как обученных солдат. Поговорить удалось, только когда улеглась суета и все свободные от вахты покинули палубу.
– Господин лейтенант, – обратился Чаплин, – скажи мне, как старший по званию, на хрена нам прежний курс? Чего мы на нем не видели?
– А то ты не знаешь, – вздохнул Чириков, – чтобы домой и быстрее, и проще. Чтобы, не дай бог, не заплыть в места незнаемые.
– Алексей Ильич, чем-то это попахивает – тебе не кажется? – спросил мичман. – Инструкцию государеву помнишь?
И вдруг лейтенанта прорвало – он заговорил негромко и яростно. Казалось, он торопится выплеснуть накопившуюся боль и обиду, чтобы не захлебнуться в них:
– Нет, мне не кажется! НЕ КАЖЕТСЯ! Это действительно пахнет изменой! Но – ТОЛЬКО ПАХНЕТ!! А вот если мы нарушим приказ, это будет не запах, НЕ ЗАПАХ! ЭТО БУДЕТ САМА ИЗМЕНА!! Ты понимаешь?! Не выполнить приказ – это НАСТОЯЩАЯ измена, это бесчестье! И нет ей оправдания ни перед Богом, ни перед государем! НЕТ!! Я знаю, о чем ты думаешь, Петя… Пойми, это – бесовское искушение! Его надо выдержать… Выдержать и служить честно! – Лейтенант резко повернулся к Митьке: – Ты понял, сатана, ты понял?! И не смотри на меня так!
– Как скажете, ваш-бродь! – опустил глаза служилый. – Дозвольте по нужде отлучиться!
– Нет, ты сначала скажи, что понял! – потребовал офицер.
– Дык, мы ж люди простые, куда нам до таких премудростей… – замялся Митька.
– Запорю!! Говори! – прорычал лейтенант.
– Да что ж вы так взволновалися, ваше благородие? – как бы совсем стушевался Митька.
Черта вспомнили, искушение бесовское…
– Я не прав? Говори прямо!
– Ваш-бродь, мнится мне… – Митька поднял голову, и лицо его вдруг сделалось вдохновенным, как у пророка. – Мнится мне, что как раз дьяволу вы и служите – вместе с немцами! Господь заповедал государям беречь людей своих, о благе их печься! Держава Российская – она зачем? Чтоб людям простым жилось легче иль чтоб оне за нее животы клали? Сколь народу некрещеного по Сибири примучили, потому как державе мягкая рухлядь нужна! С той рухляди много ль голодных накормили? Не слышал что-то! Землицы новые – они зачем? Сами сказывали: три года от столицы ехали. А как ехали, небось, сами видели: хозяйство у всех справное, избы белые, дороги ровные, а начальники честные. Все там ладом обустроено, верно? Ах, не видали такого?! Ладно… – Митька перевел дух и продолжил: – На Камчатке ительмены жили как бог дал – рыбу ловили, праздники праздновали, войны воевали. Дотянулась и до них державная рука – дала она им чо-нито? Топоры да ножи железные? Они ж без них тыщщи лет обходились! Теперича все у них отымают, а самих бьют да холопят – велика радость! Они в чем повинны? За что державе должны?
– Ты бредишь, Митрий!
– Вам виднее, ваш-бродь. Может, сказал чо не так? Я ж нутром чую: и вы, и господин мичман – люди хорошие, нету в вас зла. А чо творите, на что жизни кладете?! Ну, землицы новые приищите – чтоб, значит, и там воеводы людишек примучивали. Ну, ход вкруг Чукотского носу проведаете – чтоб, значит, и чукчей здешних сподручней смирить да чтоб к прочим ближе тянуться было!
– Ты просто сошел с ума, Митрий, – как бы с надеждой в голосе сказал Чириков. – С новичками в море такое случается!
– Может, и так, ваш-бродь, только от ума отошел я не в море, а ранее, – покачал головой служилый. – Уразумел я однажды, что зла сотворил столько, что не искупить вовеки. Мне теперь пострадать за дело правое только в радость. Коли ваше дело правое – пособлю! Хошь, сейчас капитана из каюты вытащу и за борт выкину? И Шпанберга этого за ним следом отправлю! А следом и сам спрыгну, чтоб вам хлопот меньше. Коли дело правое… Не хотите? Жаль… А без вас я их не трону – чтоб хуже не было. Капитан ваш всю Камчатку разорил, а мог ведь и уморить государевым именем! Мог? Мог! Не шибко умный он, ленивый да корыстный, и за то ему спасибо! Мнится мне, что от проливов ваших и Америк простым людям, кроме беды, никакой пользы не будет!