– Это лишь половина. Еще скажи ему, что, если он добровольно уйдет в Большерецк, ты отдашь ему пушную казну и книги, вернешь казакам детей и жен, вернешь их вещи!
Последовал взрыв возмущения слушателей – вполне предсказуемый. Как можно вернуть врагу законную добычу?! Это же все теперь наше! Только Митька не обращал внимание на "беснующуюся толпу", он посматривал на Харчина. И увидел то, что хотел: в темных глазах ительмена блеснул хищный огонек понимания. Служилый внутренне напрягся, почти взмолился: "Ну давай же, соображай! Это ж твои люди, они охотно подчинятся силе! Вы ненавидите русских, но готовы повторять их поступки и поведение. Ну же! А я помогу!"
– По-моему, Федор, они не хотят, чтобы ты стал начальником! – проговорил он негромко. – По-моему, они хотят забрать русские пожитки, сделать их жен и детей своими холопами!
Харчин молчал, но огонек в его глазах разгорался все сильнее. И Митька начал "помогать":
– Кто не хочет Харчина комиссаром? – заорал он в толпу. – Ты, Чегеч? Налач и Урил, вы не хотите?!
– Да я-то что, это он… – растерялся обвиняемый и показал на соседа.
– Врешь, я такого не говорил! – возмутился тот.
– Ах, ты не говорил?! – наседал Митька. – Наверное, это Ханея говорил? Или Ликуч?!
Простенький прием сработал – все вместе были против, а каждый в отдельности как бы и "за"…
– Федька! – еще громче заорал Митька. – Все бурин хотят, чтобы ты стал комиссаром! Собери у всех русское добро! Назначь кого-нибудь его охранять! Ну, скажем, Голгоча…
– А почему Голгоч?! – немедленно раздались голоса.
– Потому что я так сказал! – яростно вступил в дискуссию Харчин. – Всё несите Голгочу! Кто не отдаст, я буду бить батогами!
Совещание проходило на открытом месте, и шумство "старейшин", естественно, не осталось без внимания рядовых воинов. Они уже окружили компанию довольно многочисленной толпой. Кто-то из вновь пришедших, очевидно, еще не въехал в тему и закричал:
– Опять все Харучу! Опять все Голгочу! Они ж всю казну себе забрали! Никому ничего не дали! Надо поделить! Мы все сражались с русскими!
"Опа! – мысленно возликовал Митька. – У Харчина хватило ума и влияния не дать разграбить ясачную казну!"
– Ха-ха-ха!! Это ты, что ли, сражался?! – наугад закричал Митька. – У нас новый начальник! Ты не знаешь об этом?! Ты батогов захотел, да? – Он повернулся к Харчину и подмигнул: – Всыпь ему! Пусть знает, кто здесь главный!
Результат превзошел все ожидания – идею немедленно подхватили! Причем не только предводитель, но и "старейшины", кроме Ханея, которому этот парень доводился племянником. Впрочем, и его вскоре захватил общий энтузиазм.
– Двадцать батогов ему! – повелительно провозгласил Харчин.
Назначать экзекуторов не пришлось – человек шесть из молодых кинулись ловить виновного. Быстренько поймали, стащили с него одежду, повалили на землю. Кто-то уже бежал от ясачной избы с пучком батогов – обструганных прутьев толщиной в палец и длиной чуть меньше метра. Вскоре послышались и первые крики боли: "Ни! Ни-и!!" Толпа приветствовала их радостным гоготом.
"И ничего в этом странного нет, – размышлял Митька. – Все то же детское подражание, копирование русских. В глубине души, наверное, им кажется, что если делать "как они", то и сам станешь "как они" – то есть удачливым и сильным. Изнасиловали женщин, напялили на себя русские тряпки, напились вина, "отслужили*4 молебен, теперь вот порку устроили – все как у русских! Может, они и своему начальнику начнут раболепно подчиняться – как русские?"
Среди общего веселья Митька выловил Харчина, дернул его за рукав и кивнул в сторону – давай, мол, поговорим.
– Ну, нравится быть большим начальником?
– Нравится, – честно признался Федор. – Мы послали людей по реке, чтобы всем сказали про острог!
– Теперь начнется! – вздохнул служилый. – Будут резать русских, где только встретят.
– Все поселки поднимутся!
– Ну конечно… Ты хоть понимаешь, что, если русские нападут, ваши воины начнут разбегаться?
– Пусть только попробуют! – выпятил грудь ительмен. – Мы убьем всех трусов!
– Да брось ты, – отмахнулся Митька. – Лучше сделай так, чтобы люди тебя слушались, как это у русских бывает.
– Кое-кто может обидеться, может разозлиться, – с сомнением покачал головой ительмен. – Нельзя обижать родственников.
– Нельзя, конечно, – согласился служилый. – Однако ты долго жил среди русских. Неужели не понял, почему они такие сильные и злые?
– Понял, я все понял! – закивал ительмен. – Я крестился, я умею говорить волшебные слова для русского бога! Я…
– Перестань! – грубо остановил его казак. – Что ты как ребенок?! Ты ГЛАВНОЕ уразумел, а?
– Это о чем ты, Коско?
– Главное, чтобы все слушались одного начальника. Главное, чтобы его боялись сильнее, чем любого врага!
– Меня теперь боятся и слушаются! – стукнул себя в грудь ительмен. – Во, слышишь, как Ивожит кричит?
– Хорошо кричит, – признал Митька. – Больно ему…
– Мне тоже нравится! – расплылся в улыбке Харчин. – Надо будет еще кого-нибудь побить батогами!
– Побей… Только по делу, а не просто так. Тебя должны бояться и слушаться все. Понимаешь, ВСЕ! Собери возле себя пяток самых сильных друзей, пусть они наводят страх на всех остальных.
– Да, это правильно! – радостно признал ительмен. – Так я и сделаю! Мы будем всех пороть!
– Уж больно ты грозен, – покачал головой Митька. – Вот посмотрим, сможешь ли ты отобрать у людей то, что они награбили!
– Смогу!
– Ну-ну… Кстати, ружья и порох ты тоже собери в одно место – ни к чему добру по рукам ходить.
– Да, я – главный начальник! – гордо заявил Федор. – Все огненные палки должны быть у меня!
– Вот и действуй, – кивнул служилый. – А я пойду навстречу русским. Попытаюсь напугать их рассказами о войске Федора Харчина. Может, они испугаются и не станут отбивать у тебя свой острог?
– Они убьют тебя, Коско, – как-то сразу погрустнел ительмен. – Но сначала будут долго мучить!
– Может быть, – согласился служилый. – Но я постараюсь для тебя, друг! Чтоб ты стал комиссаром! Только не подведи меня, сделай все как надо.
– Я сделаю, друг! – заверил глава повстанцев.
* * *
Полного контроля над событиями установить, конечно, не удалось. Пока Митька собирался и придумывал, как не попасть в лапы Петрову, в захваченном поселении появились ительмены, приплывшие с низовьев. Они обогнали команду русских, двигавшуюся тем же маршрутом. Митька захотел взять с собой на бат двух гребцов, чтобы иметь преимущество в скорости. В процессе их вербовки выяснилось, что желающих составить ему компанию на переговорах очень много. Тогда он изменил свой план – решил отправиться во главе армады, вооруженной ружьями. Это, кстати, даст возможность собрать захваченное огнестрельное оружие в одну кучу. Началась чехарда с фузеями и винтовками.
Большинство тех, кому они достались при грабеже, пользоваться таким оружием не умели. А те, кто умел… В общем, довольно быстро выяснилось, что всего несколько человек способны с грехом пополам самостоятельно зарядить ружье и произвести выстрел. Да и то при условии, что оно полностью исправно. Скажем, поправить кремень в зажиме или подтянуть пружину ни один ительмен не способен – не потому что руки плохие, а как-то иначе мозги работают.
Внезапно среди всей этой кутерьмы раздались крики, возвещающие о том, что русские на подходе и вот-вот начнут высадку на берег. Почти сразу закричали и с другой стороны – русские идут по берегу!
"Доигрались! – мысленно ужаснулся Митька. – А комиссар молодец – высадил часть людей заранее и пустил их по суше. Если сейчас дружно навалятся, то разгонят всю толпу к чертовой матери!"
Ничего страшного, однако, не случилось. Казаки не атаковали с ходу, да это и невозможно было при здешней обстановке. Однако их приближение послужило сигналом к тому, чтоб ительмены перестали валять дурака и начали торопливо стаскивать за стены острога все, что можно, – еду, оружие, вещи. Русские все не появлялись, и дворы за пределами стен были полностью очищены от какого-либо имущества. Надо сказать, что имущества этого было совсем немного, потому что мало кто из местных обзаводился серьезным хозяйством, предпочитая жить за счет ительменов. Голгоч и Харчин решили сжечь избы, близко расположенные от стен, да и все остальные, если успеют. Митька прекрасно понимал, что это правильный тактический ход, однако воспрепятствовал поджогу – мол, русских не может быть много, мы и так справимся! В конце концов от реки бабахнул выстрел, со стороны церкви – другой. Очевидно, наступающие группы казаков подавали друг другу сигналы. Ительмены забаррикадировали ворота и полезли на крышу ясачной избы и на вратную башню. Лезть вместе с ними Митьке совершенно не хотелось – для полного счастья ему не хватало только засветиться перед служилыми в толпе бунтовщиков. Единственное, что он мог сделать, это в последний момент отловить Харчина и уговорить его не кричать русским, что он теперь комиссар, – дескать, еще не время.
Довольно дружно ительмены трижды проревели боевой клич. В ответ послышался русский мат. На крыше бабахнула фузея, из-за забора ответили. Началось то, что с большой натяжкой можно было назвать перестрелкой. Особо рьяные ительмены стреляли из луков. Чтобы узнать результат, смотреть на поле боя было необязательно. И так ясно, что русские прячутся за ближайшими избами. На таком расстоянии попасть в кого-то стрелой из камчадальского лука крайне трудно, как, впрочем, и из гладкоствольной фузеи. У обеих сторон есть винтовки с нарезами в стволах, бьющие довольно далеко. Однако зарядить такой "винторез" – целая история, а прицельно стрелять на большое расстояние, наверное, никто не умеет. Пальба прекратилась, опять началась ругань. Судя по всему, острог не был окружен, и у Митьки возникла идея.
Выбрав на периметре острожной стены самое спокойное место, он долго рассматривал окрестность в щель между бревнами. Не обнаружив опасности, забрался наверх и благополучно спрыгнул на землю. Воровато оглянувшись по сторонам, служилый припустил к ближайшим кустам. Там он отдышался и двинулся дальше, уже не прячась и не особенно торопясь.
Расчет оказался верным: десяток батов, на которых приплыли казаки, охраняли только двое русских. У них имелось одно ружье и одна сабля на двоих. Это место, где обычно причаливали лодки, было открытым со всех сторон. От ближайших прибрежных кустов до охранников было не меньше сотни метров, так что подкрадываться к ним не имело никакого смысла. Митька и не стал – подошел и поздоровался. Служилый из "жилых" Никита и посадский Иван были ему, конечно, знакомы, хотя ни друзьями, ни врагами до недавнего времени не являлись. Почему их оставили на охрану, было понятно – тот и другой считались людьми пьющими и здоровьем слабыми. Встретили они Митьку недружелюбно, но без особой враждебности:
– Ты чо тут шляешься?! Вот ужо наши подвалят, они те устроят!
– А где ж мне шляться?! Из острога вот сбег…
– Да ты чо?! Там же камчадальцы, кажись, засели? Отсель не видать, а стреляют! Нешто правда?!
– А! – махнул рукой Митька. – Все пограбили. А вы чо, того не ведаете?
– Ты-то чо видел?
– Видел… То и видел! Ну, от вас я утек и сюда добрался. Ну, принял винца с устатку. Пред тем ночь-то, считай, не спал вовсе. Вот и разморило. Просыпаюсь, а меня уж вяжут! Слава Богу, хоть не зарезали спящим. Холопом, грят, нашим будешь. Считай, два дня в ясыре был. Ну, а как шумство началось, я и сбег! Брать будете острог-та?
– А камчадальцы чо, в осаду сели?
Дальнейшая беседа оказалась очень информативной – для обеих сторон. Митька узнал, что после отбытия "Фортуны" и "Святого Гавриила" вся партия "провожающих" собралась плыть домой, оставив у складов четырех сторожей. Пока собирались, из Нижнего прибыли трое служилых с известием о нападении камчадалов на острог. Поскольку дело было ночью, они не могли объяснить толком, какие именно камчадалы напали, сколько их было и чего хотели. Известно лишь, что они ворвались в великом множестве в острог – тогда-то служилые и бежали. Михаил Петров решил немедленно двинуться на выручку своим, однако боевые действия пришлось начать прямо на месте: взбунтовались прикомандированные камчадалы. При этом у них и луки нашлись, и копья при себе оказались. Казаки же, отправляясь сюда, вовсе не имели в виду боевые действия. Фузея или винтовка имелась в хозяйстве почти у каждого, но половина служилых оставили огнестрельное оружие дома – целее будет. Тем не менее имеющихся стволов и холодного оружия вполне хватило, чтоб нагнать на врага страху и заставить его пуститься в бегство – вот сюда, в Нижний острог. Собственно говоря, и сама стычка произошла из-за того, что ительмены хотели самовольно покинуть лагерь. Они это и сделали, предоставив служилым самим работать шестами на пути к дому. Расставаясь с казаками, ительмены грозили вернуться в большом количестве и разграбить склады морской экспедиции.
Это следовало считать самой большой пакостью, которую иноземцы смогли сделать. Комиссар оказался как бы между двух огней: в остроге непонятно что творится, а склады с казенным имуществом в опасности. Пришлось оставлять команду – аж пятнадцать человек – для охраны. Они, кстати, были этим очень недовольны, поскольку дома осталось их имущество и семьи. С собой Михаил Петров привел человек тридцать…
"Вот я и узнал военную тайну, – мысленно усмехнулся Митька. – И "языка" брать не надо! Три десятка служилых, наверное, сумеют отбить острог у сотни ительменов, но будут жертвы, за которые командиру придется ответить. Да и не пойдут, наверное, служилые на штурм – "за малолюдством" своим. Осада в этом смысле лучше, но их слишком мало".
Со своей стороны Митька тоже поделился информацией. Для начала перечислил убитых казаков, которых опознал. Рассказал о своих мучениях в плену. А потом перешел на доверительный полушепот:
– Вы вот чего, братцы… Я ж по-камчадальски малость разумею. Слыхал, чо они промеж себя сказывали!
– Ну?!
– Тока вы комиссару про это не очень… Ну, ежели расскажете, то с умом – как бы хуже не было!
– Да чо они сказывали-та?
– Сговорились нехристи, чтоб, значит, острог за собой навечно оставить.
– Хрена им лысого!
– А коли мы от них отступимся, то обещали пожитки, какие награбили, все отдать. Баб и детишек наших выдать, казну ясачную отдать нетронутой. А коли русские нас, грят, боем брать будут, баб ихних и ребятенков в куски порежем, а острог и избы все огнем сожжем к едрене матери.
– Да ты чо?!
– Ну, примерно так и сказывали. Дескать, все отдадим, и оружье, только будем сами править, сами ясак с себя сбирать!
– Во, б ля, обнаглели!
– Не-е, – протянул Митька. – Эт все от грамоты беда. Их уж сколь лет крестят, а кого и грамоте учат. Вот и прознали ироды про указы государевы.
– Эт чо ж за указы?
– А я знаю?! Слыхал тока, что по государеву закону нам в камчадальские острожки соваться не можно. Они, значит, сами с себя ясак сбирать должны и в Большерецк везти. Про те указы кто и знал, так забыл давно, а они, вишь, вспомнили. В опчем, дело тут мудреное. Как вы, не ведаю, а коли мне б мое отдали, так я б на стенах биться не стал.
– А чо те биться?! Ты ж Большерецкий, а мы тутошние!
– Ну, бейтесь, коль живота свово не жалко… – пожал плечами Митька и поднялся, собираясь уходить. – А я в сторонке постою!
– Куды, блять?! Нет уж, стой! Надо тя комиссару представить!
– А ты мне не блякай! – возмутился служилый. – А то я те так блякну, что нос из задницы торчать будет! А ты, Иван, поставь свою пищаль на место! Не ровен час стрельнешь – загубишь душу невинную! В обчем, сами Михайле поведаете, чо я сказывал. Коли он со мной потолковать возжелает, так я в ночь на том берегу костерок запалю. Вот пускай один и пригребает. Место там открытое, коли увижу, что еще кто с ним есть, ищи меня свищи! Мигнете ему: мол, Митька не все нам про камчадалов-та сказывал. Не вашего, грит, ума дело, а комиссару скажу! Вняли?
– Нету те веры, – робко проговорил Никита, – прихвостень немецкий!
– Будешь лаяться, в рыло дам! – показал кулак Митька. – Ас камчадалами сами бейтесь! Знаешь, чо они еще удумали?
– Ну?
– Зелья наварили! – полушепотом сказал Митька. – Из пауков, дерьма, червей и травы какой-то. Над ним песни пели и колдовство творили. Будут тем зельем стрелы да копья мазать.
– Брехня!
– Не хошь, не верь! А сказывали, кого оружьем таким поранят, спервоначалу ничо не будет. А день-два опосля раздует всего и живьем гнить начнет. Во чо сказывали!
– Да не свисти! – без всякой уверенности в голосе сказал Иван. – Знаем мы эти сказки!
– Я того зелья не пробовал, – развел руками Митька. – Упредил вас, а далее сами кумекайте.
Про отравленные стрелы и копья служилый придумал в последний момент – это был экспромт. Дело в том, что байка про яд бытовала еще со времен Атласова. Отравленными камчадальскими стрелами пугали новоприбывших казаков, они часто фигурировали в "скасках" и "отписках" – для пущего геройства землепроходцев перед начальством. Никто, правда, от того яда еще не помирал, иначе соотношение потерь в боях с иноземцами было бы совершенно другим. Митька внес в старую легенду свежую струю – заменил яд лютика колдовским зельем из всякой гадости. Как это ни было смешно, но страшилка сработала: издалека Митька наблюдал, как один из сторожей, оставив свой пост, рысцой устремился к полю боя, с которого доносились крики и редкие выстрелы. "Надо полагать, своих упреждать побежал, – удовлетворенно улыбнулся служилый. – А коли не упредит, могут и побить!"
Возвращаться в острог ему не хотелось – если заметят, перед русскими будет не оправдаться. Военные действия там как бы затихали – возможно, сработала запущенная им информация. С другой стороны, всем известно, что камчадалы плохо воюют в открытом поле, но хорошо умеют сидеть в осаде, отбиваться из укрепленного поселения. Их поселки потому и называются острогами или острожками, что раньше их всегда защищали рвы и заборы. Теперь не защищают – русские запретили строить защитные сооружения и селиться в неприступных местах.
Бесхозных плавсредств на берегу было достаточно. Митька выбрал бат поприличней, нашел шест и отправился на другой берег. По пути он вытянул в лодку чью-то рыболовную сеть. Она, очевидно, стояла давно, поскольку вся была перепутана и набита живой и дохлой рыбой. До ночи делать было нечего, поэтому Митька выбрал поляну среди прибрежных кустов и стал распутывать снасть – пригодится.