Куракин держал собственную баню и регулярно пускал нас мыться, беря по копейке с человека. Здесь было удобней и гигиеничней, чем в общественной бане. Правда, хозяин сразу потребовал, чтобы мы не водили женщин, хотя сам он в банных делах придерживался старинных русских обычаев – мог париться как с женой, так и с прислугой посмазливей, когда драгоценная "половина" по каким-то делам отбывала из города.
Карл быстро пристрастился к парилке, обожал, когда раскаленные камни обдавались водой с пивом, ибо в густом хлебном духу, которым окутывалась баня, дышалось особенно легко и приятно.
Он лежал на верхней полке и балдел, пока я хлестал его веником, потом мы менялись – березовые листья летели в стороны, будто перья. Затем, красные, разгоряченные, выбегали на улицу и обливались ледяной водой.
Ну и что за баня без разговоров за жизнь?
– Знаешь, Дитрих, – спросил как-то раз Карл, отходя после особенно хорошего пара, – неужели об этом мы мечтали, покидая наше имение?
– О чем ты? – не сразу понял я.
– Да о том, что вместо балов, зеркальных дворцов, блестящей карьеры – мы сначала попадем в тюрьму, затем заложим твое оружие и… станем солдатами за деньги, которые любой дворянин назовет смешными. Неужели это та самая Россия, страна огромных возможностей, о которой ты говорил? – с горечью произнес кузен.
Я вздохнул, посмотрел на закопченные бревенчатые стены. Да, Россия всегда была лакомым кусочком для многочисленных негодяев и прохиндеев, сбежавшихся, как шакалы, со всего света. Им удавалось взлететь ввысь по служебной лестнице, сколотить огромное состояние, оставить после себя кровавый след… А те иноземцы, нормальные честные люди, что искренне хотели приложить свои таланты, ум, мастерство на благо новой родины… Как складывалась их судьба? Не тяжело ль было преодолевать застарелость и косность дурацких обычаев, лень, невежество и извечное российское разгильдяйство?
Сколько их сложило головы на поле брани под нашими знаменами? Сколько дало потом ученых, полководцев, великих литераторов, наконец! Пушкин, Лермонтов, Тургенев… Да что говорить! Но как-то отвечать кузену следовало.
– А на что ты рассчитывал, Карл? Думал, сразу все с неба посыплется, как из рога изобилия?
– Нет, но… – смутился кузен.
– И правильно, что не думал. Да, мы с тобой пока всего лишь рядовые гренадеры – нижние чины. Но, с другой стороны, служим в императорской лейб-гвардии, а значит, у нас больше возможностей пробиться наверх. Допустим, остались бы мы в Курляндии, что, было бы лучше?
– Смеешься, Дитрих?! Ты не хуже меня знаешь, какая жизнь на родине. Курляндия бедна, после войны остались одни пустыри. Мы нищие как церковные крысы. Только на словах – дворяне, а за душой ничего. Ничего, кроме чести, – грустно ответил кузен.
– Вот именно! Здесь в любом случае не хуже. Да, мы не получили офицерского чина, да и вряд ли могли на него рассчитывать. Но ты слышал, что говорил Нащокин: впереди война с Турцией. Война долгая, кровопролитная. И в то же время – она дает шанс отличиться. А ведь мы обязательно отличимся, Карл. Ты мне веришь?
– Тебе верю, – улыбнулся кузен.
– И правильно делаешь, – сказал я, а сам закрыл глаза и попытался убедить себя, что не занимаюсь самообманом.
Да, другого способа приступить к выполнению моего плана нет. Хоть кровь из носу, а надо сделать шаг вперед. Пока что я плыву по течению, пора расчехлить весла и грести в нужную сторону. Но как же это непросто!
Там, в прошлой жизни, были свои ориентиры. Я в них разбирался, знал, что стоит за тем или иным маячком, и пускай далеко не преуспел, но все же жил как-то упорядоченно, в постоянном штиле, избегая штормов и качки.
Тут все по-другому. Я – дворянин, это ласкает самомнение, однако накладывает и определенные обязанности. И как они далеки от стереотипов, которыми меня пичкали во времена школы и института. Почему-то нет лакеев, кого-то из круга "принеси-подай", все приходится делать самому. И еще – на мне лежит большая ответственность за Карла.
Я очень прикипел к нему за эти дни. Удивительно, почему нас, русских и немцев, тянет друг к другу словно магнитом, ведь мы такие разные, с абсолютно непохожими ментальностями, просуществовавшие долгие годы в постоянной войне, истребившей миллионы с обеих сторон. И что самое интересное – нет ненависти, передающейся от поколения к поколению! Даже мой дед, отвоевавший четыре года в Великую Отечественную на передовой, всегда отзывался о немцах с глубоким уважением, а я лично общался с ветераном вермахта, солдатом шестой армии Паулюса, сдавшимся в плен во время битвы под Сталинградом. Пленных отвезли в маленький русский городок, оставшийся в тылу, там они строили аккуратные двухэтажные домики с миниатюрными балкончиками, причем строили хорошо, на века. Здания эти стоят до сих пор, украшенные вывесками рекламных контор и магазинов. Немца поразило, что голодные, истощенные люди приходили к пленным и делились последним: хлебом, картошкой, сахаром. И это несмотря на то, что многие семьи получили похоронки, а кое-кто эвакуировался сюда, пройдя через разгромленные бомбежками поезда и расстрелянные с самолетов колонны беженцев.
– Милосердие – вот суть русского человека, – говорил немец, вытирая платочком выступившие на подслеповатых старческих глазах слезы.
А ведь если вспомнить – сколько попыток мы делали, чтобы стать союзниками! Еще Петр Первый отправлял в знак дружбы прусскому королю русских великанов для его гвардии, едва не подарил целый полк. Как искала дружбы с Фридрихом Вторым великая Екатерина! Как сорвалась дружба Павла Первого! Чьи-то происки постоянно ссорили нас и разводили по концам барьера, а затем начиналась долгая и кровавая война. Такая же, что ждет нас с Турцией – извечным врагом и соседом России. Увы, турки пока пляшут под французскую дудку. Позднее к сыновьям Галлии добавятся еще и англосаксы. Через сто с лишним лет объединенные англо-франко-турецкие войска нанесут нам поражение под Крымом, по сути дела отрежут от Черного моря, лишат флота.
Так, может, сделать ставку на дружбу с Пруссией? Австрия – нынешний союзник России – лжива, коварна и двулична. От нее всегда можно ждать вероломства, в любую минуту. А Пруссия? Пока слабая по сравнению с австрияками, но постепенно набирающая силу, уже ощерившаяся, подобно хищнику, острыми зубами, норовящая вцепиться в лакомые кусочки. Вместе мы будем той несокрушимой силой, которой подвластно все.
Я невольно ухмыльнулся, представив комичность ситуации. Какой-то рядовой солдатик грезит менять оси "реал политик", рулить монархами. Смешно. Хотя… попробовать-то можно.
Я никогда не относился к окружающим свысока. Понятно, что нас разделяют века, мое образование не сравнить с тем, что знают они. Многие понятия не имеют о календаре и ориентируются лишь благодаря батюшке из ближайшей церкви, который объявляет, когда наступит и закончится очередной пост. Кое-кто и время считает по старинке, согласно заимствованным еще из Византии традициям – летом семнадцать часов дня и семь ночи, зимой наоборот.
В Петербурге народ, конечно, грамотней, усвоивших европейское времяисчисление больше, чем в провинции. И языкам обучен чуть ли не каждый встречный, правда, изъясняются зачастую на варварской смеси, перемежая немецкие, голландские и финские слова.
Но разве это дает мне право над ними смеяться?
Через неделю полк вернулся из лагерей. Чижиков обрадовался этому, будто свадьбе. Сам он остался в городе, потому что умудрился серьезно простыть и провалялся несколько недель в госпитале. Когда наш дядька поправился, начальство решило оставить его при штабе порученцем.
Я спросил, чем вызвано его веселье.
– А как же ж не радоваться, – довольно потирая руки, заговорил гренадер. – Во-первых, все друзья вернутся, я по ним заскучал – слов нет. В гошпитале валялся, мечтал, как здоровье в кабаках поправлять буду. Одному ж скучно. И вы вроде в компаньоны не набиваетесь. А как наши придут – ух, водочки попью всласть! Во-вторых, смогу прошение об отпуске подать. Во время стояния на зимних квартирах разрешается отпускать четверть состава. Думаю, ротный не обидит. Чай, не самый последний солдат. Давно я своих не видел: батьку с маткой, поклон им земной, сестер да братишек. Чай, я уж настоящим дядькой стал, не токмо для таких гавриков, как вы. – Он с прищуркой глянул на нас с Карлом.
– Не хочу тебя огорчать, но на носу война. Вряд ли начальство сильно на отпуска расщедрится, – предположил я.
Чижиков лишь усмехнулся:
– С туркой-то? Так мы его в два счета раскатаем. Вояка из него плохой. Чуть нажмешь – бежит, будто пятки смальцем смазаны.
– Ну-ну, – пробормотал я, помня, сколько еще будет этих войн, когда Оттоманская Порта вновь и вновь, науськиваемая врагами России, двинет войска к нашим границам, однако гренадер хлопнул меня по плечу:
– Не боитесь, покуда присягу не примете, никуда я от вас не уйду, ни в какой отпуск. Токмо вы энтот день на всю жизнь запоминайте. Присяга для солдата ровно как второе рождение. После нее грех в кабаке не проставиться, и мне, Полкану старому, чарку не преподнести за науку.
– Не волнуйся, Степан, будет тебе чарка, – пообещал я.
И вот настал день присяги. Новобранцев было всего двое – Карл и я. Нас вывели перед ротой, поставили рядом с развернутым знаменем, командир велел положить руку на Евангелие, и я волнующимся голосом произнес первые строки:
"Я, Дитрих фон Гофен, обещаюсь всемогущим Богом служить всепресветлейшей нашей государыне императрице, верно и послушно, что в сих постановленных, також и впредь поставляемых воинских Артикулах, что оные в себе содержати будут, все исполнять исправно…"
Обычно так давали присягу офицеры, солдатам полагалось стоять в строю, поднимая правую руку, а потом целовать Евангелие, но для нас, как иностранцев, сделали исключение. Выяснилось, что после каждого повышения в чине требовалось присягать заново. Офицеры расписывались на гербовой бумаге, их подписи заверял полковой священник.
Глава 15
После присяги мы, как обещались, повели Чижикова в трактир благодарить за науку. Звали и других гренадеров, но командовавший нами капрал Ипатов никого не отпустил.
– Благодарите, что хоть вам идти разрешаю, – важно объявил он. – А с завтрашнего дня начнете нести службу вместе со всеми. Тогда узнаете, почем фунт лиха.
Выглядело его обещание очень уж многозначительным. Что имелось в виду, мы узнали позже. Пока что в моем представлении прочно засели картинки балов из "Войны и мира", сцена входа в город кавалерийского полка из "Гусарской баллады" да пошлые анекдоты про поручика Ржевского. Гвардейская служба представлялась сплошным весельем: промаршировать перед Зимним дворцом, ловя восхищенные взгляды прелестниц, получить по чарочке вина из рук чуть ли не самой императрицы, троекратно прокричать "Виват!" и с песнями удалиться на постой. Лепота!
Святая наивность!
Чижиков долго кружил по городу, выбирая "особливое место". В первом трактире ему не понравилось – слишком много народа, яблоку некуда упасть; во втором – скучно, людей нет; в третьем плохо готовят ("Мне кишки еще дороги"); в четвертом водка "невкусная". Чем привлекла его взгляд пятая точка "общественного питания" – наверное, не понимал даже сам Чижиков. Скорее всего, от долгого хождения у него заболели ноги или нос зачесался нестерпимей обычного.
Мы заняли лучшее место. Какой солдат не любит поесть, а особенно пожрать. А если этот солдат – двухметровый, вечно голодный гвардеец, ничего удивительного нет в том, что стол буквально ломился от еды. Мы перепробовали все мясное, что готовилось в котлах или на вертелах (и это несмотря на то, что пост, начавшийся с пятнадцатого ноября, был в самом разгаре), выпили графин водки (множественное число, пожалуй, будет преувеличением – почти все выдул наш дядька). Я больше потягивал пиво, оно ничем не напоминало то, что приходилось пробовать раньше. Гораздо вкуснее – что называется, без консервантов.
Чижиков оказался хорошим рассказчиком, не лишенным чувства юмора. Мы узнали много нового о командире третьей роты – капитан-поручике Басмецове, который в глазах Степана был большим оригиналом и редким лодырем. Так получилось, что солдаты редко видели своего офицера: Басмецов любил перепоручать обязанности заместителям, а сам либо пил "горькую", либо ухаживал за богатыми вдовушками. Частое отсутствие в полку и манкирование обязанностями сходили ему с рук только благодаря высокопоставленным заступникам, ибо капитан-поручик водил знакомство с такими знатными птицами, что на них и смотреть-то снизу невозможно: шапка свалится. Обычно всеми делами в роте заправлял поручик Дерюгин – на редкость злопамятный тип, скорый на кулачную расправу, причем одинаково доставалось что дворянам, что разночинцам – жаловаться в полку было не принято, дуэли еще не вошли в моду, так что он мог не опасаться за жизнь и карьеру.
Я почему-то думал, что большинство офицеров в полку окажутся иностранцами, но на самом деле почти все должности занимали чистокровные русские. Опять как-то не вяжется с вызубренной версией: дескать, во времена Анны Иоанновны кругом было засилье иноземцев. Да, командовали полком или входили в штаб курляндец Густав Бирон, шотландец Джеймс Кейт и Иосиф Гампф – швед или финн, точно не знаю. Но на три четверти офицерский состав оказался русским. Вот и верь школьным учебникам!
Красный, как индеец, Чижиков сидел с кружкой пива в одной руке и наполовину обглоданной бараньей костью в другой:
– И вот вызывает он меня к себе и зачинает разнос: где ты, такой-сякой, пропадал и куда, сучий потрох, мундир девал? А что я скажу? Правду: еврею заложил, когда пить не на что стало. Так за то через строй пропустят, а то и похуже сделают. Тогда я ему и зачал врать…
Тут он осекся. В трактир вошла компания – человек десять молодых шумных людей в темно-зеленых форменных кафтанах с отложными воротниками и золотыми позументами по борту, на головах – гренадерские шапки. Увидев нас, они замерли у входа, но, посовещавшись, сдвинули несколько столов возле дверей и уселись, бросая в нашу сторону неприязненные взгляды.
– Все, ребята, – с шумом выпуская воздух из ноздрей, произнес Степан. – Сейчас здесь будет жарко.
– А что случилось? – удивился Карл.
– Видишь тех балбесов у дверей?
– Вижу.
– Это кадеты, а они на дух гвардейцев не переносят. Так что готовься к драчке. – Чижиков оглядел трактир и резюмировал: – Наших больше нет. Придется втроем схлестнуться.
– Что за кадеты? – не понял я.
– Да из Шляхетского корпусу. На офицеров учатся, мать их в душу. Ладно, хоть без слуг приперлись, а то б нам не в жисть не совладать бы.
– Может, обойдется? – предположил я.
– Куда там! – махнул рукой Чижиков. – Тем более – пьяненькие они, да и нас мало. Обязательно привяжутся.
Будущие командиры смотрелись неприглядно. Развязное поведение наводило на мысль, что этот трактир не первый из встреченных на их пути. Юнцы, каждому из которых явно стукнуло лет двадцать, а может, и больше, без стеснения пытались щипать и лапать служанок, все время противно рыгали, одного стошнило прямо на стол, и его товарищи от души повеселились, хватаясь за животы только при одном виде конопатой измазанной морды "приболевшего". К нам пока не цеплялись.
Мы постепенно забыли об их существовании, заказали еще пива и продолжили разговор.
Когда за окнами стало совсем темно, Чижиков поднялся из-за стола и, пошатываясь, побрел к выходу. Мы расплатились и потянулись за ним.
– Позвольте, господа, куда вы так быстро? – голос за спиной заставил нас остановиться.
Кто-то из юнцов стоял, уперевшись в столешницу. На дебиловатой мордочке застыла нехорошая улыбка.
– Мы спешим, господа кадеты, – хмуро бросил Чижиков.
Не желая заварушки, я подтолкнул его вперед, мы почти уже вышли из трактира…
– Вы так стремительно бежите, будто находитесь на поле боя и за вами скачет турецкая кавалерия.
Чижиков круто развернулся.
– Никогда… – Он икнул, что дало кадетам повод еще раз посмеяться, но гренадера это ни капельки не смутило. Чижиков продолжил: – Никогда я не показывал неприятелю спину. Вам, молокососам, нужно еще расти и расти, чтобы стать настоящими мужчинами.
На лицах кадетов заиграли желваки, послышался звук отодвигаемых табуретов.
– У вас гренадерские шапки. Мы товарищи по оружию, – попытался образумить юнцов я. – Давайте вместе выпьем во славу русского оружия. Эй, – обернувшись к трактирщику, крикнул я, – принесите водки для нас и наших друзей.
– Дитрих, окстись. Ты собрался пить с этими мальчишками? – Степан удивленно хлопал ресницами, будто увидел на улице слона.
– Я надеюсь на их благоразумие, – шепотом произнес я. – Стычка плохо закончится и для них, и для нас.
– Я знаю эту породу. Бесполезно, – покачал головой Чижиков. – Они хотят драться. Парням нужно отвести душу.
– Посмотрим, – сказал я.
Служанки принесли водки, разлили ее по чаркам. Я едва успел поднять свою, как в лицо полетели брызги. Кадет с широким плоским лицом и узкими татарскими глазками выплеснул на меня содержимое рюмки.
– Я, князь Беркасов, не желаю пить с теми, кто позорит честь армии, – важно произнес он.
Чувствовалось, что у "татарина" просто кулаки чешутся и он ищет повод для драки.
Я молча взял со стола рушник, вытер влажные щеки и совершенно спокойно врезал Беркасову по голове бутылкой с вином. Получилось как в кино – осколки и фонтан брызг по сторонам. Князь свалился под стол как подкошенный.
– Что?! – закричал конопатый юнец. – Наших бьют!
– И ваших тоже. – Чижиков двинул его так, что парня будто корова языком слизнула. Я успел увидеть только пролетевшее к стене тело, нелепо размахивающее руками и ногами.
И тогда понеслось. И мы, и кадеты были вооружены шпагами, но пока не спешили пускать их в ход.
Раз! Мой кулак въехал в солнечное сплетение кадета, два – я ногой отправил пацана в глубокий нокаут.
Бац! Кто-то зашел сбоку, да так удачно, что едва не свернул мне челюсть. Ответный удар не заставил себя долго ждать.
– И-и-и-и! – С противным визгом тощий парнишка запрыгнул на спину Карла и принялся молотить его кулаками.
Кузен растерялся и не сразу сбросил досадливую ношу. Я помог ему, опустив на голову визгуна табуретку. Бум! Глаза парня свелись в одну точку, он разжал руки и брыкнулся на пол.
– Спасибо! – успел поблагодарить Карл, избавившись от тощего кадета.
– Не за… – начал говорить я, но не успел произнести фразу до конца.
Тяжелая оловянная кружка, брошенная с изрядной ловкостью, угодила мне в висок.
Абзац!
Все вокруг закружилось-завертелось. Я увидел вбегающих семеновцев, они стали растаскивать дерущихся, пуская в ход приклады мушкетов. Из кучи небрежно сваленных в углу тел приподнялся Чижиков с лицом, сияющим как медная пуговица. Он отряхнул запачканный мундир и что-то произнес, но я уже не мог расслышать его слов. Мне стало глубоко фиолетово все и вся.
Очнулся я оттого, что две глотки надсадно горланили над ухом:
– Ой, моро-о-оз, моро-о-оз! Не морозь меня!
Вряд ли эту песню успели сочинить в восемнадцатом веке, но сейчас она не казалась анахронизмом. Я научил Карла петь ее после походов в баню. Кажется, она прижилась.
Встревоженные вороны срывались с деревьев и, каркая, взлетали вверх. Деревья качали нестрижеными макушками.