– Тогда зачем поить и кормить спекулянтов со всяких бирж? Делаем госзаказ миллиардов так на пятьдесят "зелени", включаем в него мосты, дороги и прочее. Еще на такую же сумму строим дома для бюджетников, вкладываем столько же в оборонку. Тогда начинает работать стройка, у нее возникают заказы – включается металлургия, машиностроители. Глядишь, и остальные отрасли подтянутся.
– Складно получается. Но ведь сами знаете – у нас вор на воре сидит и вором погоняет. С рубля половина на откаты уйдет.
– Это верно, – согласился я. – Сволочей возле кормушки у нас предостаточно. Сколько ни сажай, только прибавляется. А все почему? Потому что знают они – если адвокатам не удастся отмазать их от суда и следствия, то в лучшем случае припаяют им приговор года на два-три условно, а уж если посадят, так выпустят в скором времени за примерное поведение, еще и камеру дадут со всеми удобствами – телевизором, холодильником, микроволновой плитой и баром. Безнаказанность – она только развращает. Пора, пожалуй, у нас снова смертную казнь вводить. Поймали тебя с ладошками, на которых спецкраской отпечаталось слово "взятка", скрутили ручки и ножки и, помолясь, на расстрел утречком.
– Так ведь это… – запнулся шофер, – не боитесь, что снова тридцать седьмой год настанет?
– А чего я должен бояться? Нас этим тридцать седьмым годом как жупелом пугают, а собственно, что тогда было: одну обойму госчиновников пересажали и перестреляли, а другую на их место посадили. Только те товарищи, чьи задницы устроились в нагретых креслах, перед глазами имели наглядный пример – чего можно и чего ну никак не стоит делать, ни при каких обстоятельствах. Не удивлюсь, если именно по этой причине мы победу в Великой Отечественной зубами у немцев вырвали.
– А простые люди? Они что – не пострадали?
– Почему не пострадали? Еще как пострадали! Только все это происходило и задолго до тридцать седьмого года, да и после него тоже. Однако у нас почему-то размахивают именно этим злосчастным годом, хотя, проведи такого рода зачистку нашего госаппарата сегодня, вся страна бы в едином порыве рукоплескала.
– Пожалуй, что верно… – Таксист надавил на тормоз. – С вас сто двадцать рублей.
Машина плавно остановилась. Надо же, не заметил, как приехали.
Офис Леха снимал знатный, в здании еще сталинской постройки. Эх, умели же тогда на совесть строить – с колоннами, арками, лепниной. На века делали, чтобы потомки с гордостью взирали, дедами, отцами гордились. Посмотришь на эдакую красоту и монументальность: душа радуется, на возвышенное тянет. Не то что хрущобы и современная панельно-кирпичная серость, заполонившая городские улицы после смерти друга всех детей и физкультурников.
Если архитектура отражает дух эпохи, какое впечатление останется от наших, сляпанных из сэндвич-панелей торговых центров, ржавеющих палаток и унылых квадратиков жилых кварталов? Не будет ли стыдно за нас нашим детям?
Я расплатился с шофером, поднялся по ступенькам крыльца, толкнул покрытую светло-коричневым лаком массивную деревянную дверь, похожую на те, что ставили на старых станциях питерского метрополитена, сделал шаг и…
Темнота, страшная боль, непонятное состояние, будто гигантский пылесос засасывает меня в прожорливое чрево. Замигали огни, как на взлетно-посадочной полосе. Много огней, таких ярких, что глаза не выдерживали света. Я пытался зажмуриться, но ничего не получалось. Обжигающий свет огней словно проник в черепную коробку, взрывая изнутри. Постепенно их размеры увеличились, они превратились в сплошной шар, похожий на лаву, извергающуюся из разбуженного вулкана.
– Ты в порядке? Что с тобой?
Кто-то громко и испуганно говорил, но это точно не я. Так. Попытаемся разобраться, что приключилось. Солнечный удар? Голову напекло или недоброжелатель в подъезде попался? Ничто так не прочищает мозги, как бейсбольная бита. Не помню, где и когда прочитанная дурацкая шутка.
Я обнаружил, что лежу лицом вниз, на сырой земле, уткнувшись в прелые листья. Не понял… Что за бардак, почему в солидном здании валяется сгнивший мусор? Это я не про себя, про листья.
Гнать уборщиков, как их там нынче – менеджеров клининг-сервиса, метлой поганой. А может, я на улице?
В пользу последнего говорило пение птичек над головой и весь в потрескавшейся коре ствол дерева, не скажу какого – у меня по биологии четверки разве что по праздникам были. Дуб от березы отличу, ель от сосны тоже, а с остальной флорой путаюсь, причем сильно. Так, на чем остановился? Ага, на дереве, которое нахально торчит перед носом. Как говорил мой незабвенный преподаватель высшей математики, когда ему было лень "брать" интегралы, ибо этот "увлекательный" процесс мог занять полпары: "В результате элементарных преобразований получаем…" После этих слов он смело писал на доске ответ.
Итак, в результате элементарных преобразований получается, что я врезался в дерево. Железная логика. Только откуда оно взялось?
– Дитрих, как ты? – зазудел голос над ухом.
Я что, не один здесь болезный, еще и Дитрих какой-то имеется? Выходит, кроме меня тут еще и иностранцы появились. Странно, Леха вроде дел с забугорьем не вел. Хватит задавать вопросы, пора получать ответы.
Сразу подняться на ноги не удалось, путь к человеку прямоходящему лежал через стандартные детские четвереньки. Кто-то подхватил за плечи, помог распрямиться.
Я увидел взволнованное лицо молодого парнишки, совсем еще сопляка. Он смотрел на меня если не с ужасом, так с испугом точно:
– Дитрих, я думал, ты умер.
– Насчет Дитриха не знаю, а я вроде живой, – сказал я и едва не умер на самом деле.
Мало того, что мы стояли в лесу, так еще на нас двоих были клоунские прикиды: толстая непонятная хламида коричневого цвета с манжетами навыпуск, кожаные штаны вроде рокерских, заправленные в один из предметов женского гардероба – высоченные сапоги-ботфорты со шпорами. Голову паренька украшала шляпа с перьями. Другая, очевидно, принадлежала мне. Она валялась неподалеку в ворохе листьев.
Если бы Леха меня увидел – даже не знаю, за кого принял бы. За педика или пациента славного заведения имени Кащенко.
Неподалеку стояла оседланная лошадь. Флегматично щипала травку, не обращая на нас ни малейшего внимания. Ну, хоть она, кажется, нормальная.
Ничего не понимаю. Предположим, я сплю, однако разве бывают сны такими детальными? Есть еще вариант – действительно крыша поехала.
Мне довелось жить неподалеку от психоневрологического интерната, в котором мама работала бухгалтером. Психи преспокойно бродили где заблагорассудится, бывали и у нас дома. Я тогда много чего насмотрелся. Один, по фамилии Камагин, изображал машину, держался руками за воображаемый руль, переключал передачи, крутил настройку "радиоприемника". Другой, какой-то казах с труднопроизносимой фамилией, перетаскивал тонны металлолома с места на место, мог за один присест выдуть три литра чая, сладчайшего до слипания… э… известной части организма.
Да нет, для сумасшедшего мои мысли чересчур рациональные. Хотя сбрасывать эту версию со счетов не буду. Попробую разобраться с помощью настойчивого молодого человека.
– Слушайте, юноша, скажите, кто вы и что мы тут, собственно, делаем?
– Дитрих, не узнаешь меня?
Клянусь зарплатой за месяц, парень едва не заплакал. Какие мы чувствительные!
– Во-первых, я не Дитрих, во-вторых, мы с вами впервые видимся, молодой человек.
– Что я скажу тете Эльзе! – Юноша всплеснул руками. – Неужели ты не помнишь меня, твоего кузена Карла?
Насколько помню, кузен – это двоюродный брат, и что знаю наверняка, никаких Карлов в нашем роду не водилось. Сергеи, Владимиры, Анатолии имеются, спорить не стану. Хотя смутно припоминаю, как в детстве бабушка рассказывала семейное предание, больше похожее на сказку: мол, давние предки по ее линии когда-то переехали из Германии, постепенно обрусели, потеряли связь с бывшей родиной. Если это правда, выходит – в обе мировые войны одни мои родственники воевали с другими.
Нет, слишком невероятно. Произошло недоразумение, сейчас разберемся.
– Какого еще Карла?
– Барона… – начал он, но я ехидно прервал его:
– Мюнхгаузена, да?
– Да нет же, барона Карла фон Брауна, вашего кузена.
– Извини, парень, хочется считать себя бароном – считай на здоровье, только санитарам не рассказывай. Не знаком я ни с какими фон-баронами и знать их не хочу.
Парня это мое высказывание так огорошило, что он резко перешел на "вы":
– Как же так, Дитрих?! Почему вы говорите такие страшные слова и открещиваетесь от титула, принадлежащего вам по праву? Вы же сами барон! Барон Дитрих фон Гофен.
Вот что я называю словом "приехали".
Глава 3
Я сказал "приехали". Ха! Еще хуже: только что до меня дошло – мы с Карлом общаемся на чистом немецком языке. И в том, что я сразу не обратил внимания, нет ничего странного, для меня немецкий – как родной: я в инязе специализировался на "дойче", а потом в армии, будучи военным переводчиком, успел хорошо напрактиковаться, когда переводил генералам статьи из зарубежных журналов и сопровождал натовских чиновников, совершавших вояж по рассекреченным во времена Горбачева и Ельцина военным объектам. Дела тогда такие творились, скажу вам – мама не горюй, сдали наши все военные секреты, какие только можно.
Потом дошло и другое: речь Карла вроде и понятна, но, с другой стороны, полна непривычных оборотов, пахло от которых нафталином и прабабушкиным сундуком. Смысл многих высказываний можно разве что угадать. И фразы он строил своеобразно, в высоком "штиле", с пиететом.
– Ладно, уговорил, я барон Дитрих как его там. Только объясни, что со мной происходит и где мы, собственно, находимся?
– Проще ответить на второй вопрос, чем на первый. Думаю, мы неподалеку от Санкт-Петербурга, столицы варварской Московии.
– России, – машинально поправил я.
Как-никак за плечами нехилая практика общения на форумах с разного рода "оранжевыми". Риторика как раз в их духе. Не удивлюсь, если Карл еще что-нибудь про "кацапов" завернет. Впрочем, у меня со времен форумных баталий давно иммунитет к таким вещам образовался.
Но Карл оказался из другого теста.
– России, – легко согласился он. – Если офицер, которого мы повстречали в трактире, не обманул, до Петербурга часа два езды. Но не в нашем случае. У нас осталась одна лошадь на двоих, – пояснил юноша.
– Почему?
– Из-за твоего ослиного упрямства, дорогой кузен. Мы с твоей матушкой уговаривали в один голос не брать из конюшни Адлера, заменить любой другой лошадью. Но ты был непреклонен. В результате, когда до окончания путешествия осталось совсем немного, Адлер испугался выстрела и сбросил тебя из седла. Ты упал и ударился головой. Знаешь, мне показалось, что ты умер.
– С чего ты решил?
– Ты перестал дышать, я страшно испугался, но потом твое тело будто молнией поразило, оно забилось в конвульсиях. Ты очнулся, но я почему-то не узнаю тебя, Дитрих. Ты очень странный. Я боюсь за твое душевное равновесие.
– Странный… Может, и так. Падение с лошади бесследно не проходит. Не переживай, до свадьбы заживет.
– Но ты ничего не помнишь…
– Я же сказал: это пройдет, – с нажимом сказал я.
Вот приставучий!
– Точно? – с надеждой спросил юноша.
– Даже в голову не бери, – заверил я.
– Если так считаешь, пришла пора узнать, кто стрелял и испугал Адлера.
– Охотники, наверное, – предположил я.
– Русская императрица запретила бить дичь на расстоянии тридцати верст вокруг Петербурга. С браконьерами поступают строго. Значит, это не охотники. Если отряхнешь грязь и поспешишь, успеем разобраться, в чем дело. Вдруг кому-то нужна помощь?
О времена, о нравы. Я успел привыкнуть, что при звуке выстрелов люди прячутся по щелям как тараканы. Более того, если вас зажмут в подворотне, ни в коем случае не кричите: "Грабят!", а то помощи ни в жизнь не дождетесь. Гарантированный способ получить подмогу – завопить что есть мочи: "Пожар!" А этот сопливый юнец готов прямо сейчас ринуться неизвестно куда сломя голову.
Не дожидаясь, Карл рванул, придерживая рукой чуть ли не волочащуюся по траве шпагу. Один раз зацепился за колючки и выбрался с большим трудом, не скупясь на ругательства. Немецкий язык в этом плане не столь колоритен, как русский, но соленых словечек в нем предостаточно, самое приличное, что произнес нежданно-негаданно свалившийся на голову родственничек, – "шайзе". Когда я опомнился, кузен был далеко впереди. Его спина скрылась в густых зарослях.
"Наломает дров, барон недоделанный, а расхлебывать мне придется", – решил я, бросаясь вдогонку.
Голова кружилась то ли от пьянящего и чистого воздуха, то ли потому, что не так давно, по словам Карла, кое-кому пришлось крепко приложиться о землю. Вооружен был я ничуть не лучше Карла – такая же шпага болталась на боку и мешала бежать, норовя оказаться между ногами. Да и дурацкие ботфорты цеплялись за корни деревьев. В жизни не носил столь неудобной обуви, вдобавок сапоги не различались на правую и левую ногу, даже дешевые китайские кроссовки, замаскированные под фирму, в сто раз лучше. Путь едва не закончился падением в непонятно кем вырытую яму. Чтоб тебя! Хорошо, успел притормозить перед самым краем.
Уф, вдох-выдох и снова в погоню.
Карла я все же догнал, схватил за плечо и заставил остановиться:
– Не спеши, сначала оценим обстановку. Попасть в переделку никогда не поздно, главное – выбраться без потерь.
"Братец" кивнул.
Жидкая рощица упиралась в узкую ленточку дороги. За редкими стволами деревьев виднелись трое мужчин, словно шагнувших с экрана историко-приключенческого фильма вроде "Анжелики" или "Гардемарины, вперед!". Треуголки, кафтаны серо-мышиного цвета с выглядывающим иссиня-черным камзолом, плащи без рукавов, узкие брюки, переходящие в полосатые гетры, башмаки с пряжками. На головах парики с белыми завиточками-буклями (на ум сразу пришел известный по книгам и фильмам ответ Суворова императору Павлу I), заканчивающиеся тонкой напудренной косой. Насколько помню, так одевались где-то в восемнадцатом веке. Мама родная, куда ж меня занесло!
Я не впал в ступор и не перестал соображать. Психология человека такова, что рефлектирует он только в минуты безделья. Если есть чем заняться, мозг отвлекается на более насущные проблемы. Армейские отцы-командиры давно взяли эту методу на вооружение, и кажущиеся дуростью приказы "тащить круглое и катать квадратное" имеют практическую основу. Я сконцентрировался на происходящем, отложив размышления на потом.
Троица, за которой мы наблюдали, потрошила одежду и котомки четвертого – человека в зеленом, явно военном мундире. Жертва лежала, не проявляя признаков жизни. На ум пришли два варианта: убит или оглушен. На шее виднелась металлическая бляха, если не ошибаюсь, отличительный знак офицерского чина.
Неподалеку находилась мертвая лошадь, шея ее была вывернута под неестественным углом. Скорее всего, выстрел, испугавший моего коня, предназначался ей.
На обычных разбойников с большой дороги эти трое не походили. Во всяком случае, тот, что в треуголке с высоким красным плюмажем, точно. Он вывернул кошелек жертвы и не обратил внимания на высыпавшиеся монеты. Его подельники бросали жадные взгляды на деньги, но присвоить не решались. Я сразу сообразил, кто тут главный.
Он что-то приказал, один из помощников вытащил из сапога нож, занес высоко над собой и приготовился вонзить в беззащитное тело офицера.
"Добивают", – понял я.
Карл не выдержал первым. Он выскочил из кустов и с криком бросился на людей в сером:
– Остановитесь! Именем закона объявляю вас арестованными. Потрудитесь сложить оружие.
"Кретин!" – простонал я.
Ему удалось добиться только того, что негодяи резко изменили намерения. Они оставили раненого в покое и с оружием наголо пошли на кузена.
Карл беспомощно обернулся, я догадался, кого он рассчитывал увидеть прикрывающим спину, но что-то удерживало меня на месте.
Противный липкий страх влез в душу, нашептывая подлые, низенькие мыслишки. Кто он такой, чтобы рисковать из-за него жизнью? Мы знакомы всего пять минут. Если юнцу захотелось продырявить себе шкуру, пускай поступает как хочет – это его личное дело, не касающееся меня никоим образом.
Я отвернулся, прижался спиной к дереву, пытаясь вдавиться в ствол как можно сильнее, закрыл глаза, мысленно сосчитал до десяти.
Зазвенели скрестившиеся шпаги, послышалась грубая брань, призывной голос Карла. Ну и что, мне нет до него дела. Пусть выкручивается.
Моего присутствия до сих пор не обнаружили. Замечательно. Могу развернуться и убежать. Никто не узнает. Пожалуй, недавно я так бы и поступил, но не сейчас. Что-то во мне проснулось. Честь, благородство… Я не знаю. Сложно описать словами. Некогда казавшийся сложным и многогранным мир вдруг стал простым и приобрел только два измерения: черное и белое.
Если сбегу – будет подло. Более того, жить как раньше уже не получится.
Если вмешаюсь, то… Да, могу погибнуть, стать калекой, но если есть крохотный, с инфузорию туфельку, шанс победить, я им воспользуюсь.
Схватка переместилась в мою сторону. Я хорошо видел сосредоточенные лица фехтовальщиков. Сталь ударялась о сталь, чувствовалось, что Карл устал и не может в полную силу отбивать натиск сразу трех противников.
Была не была! Я вывернул из земли бурый, покрытый грязью голыш весом не меньше килограмма, прицелился и со всего размаха запустил в голову ближнего негодяя. Камень угодил в висок. Послушался хруст проломленного черепа.
Человек в сером пошатнулся и упал, из раны потекла густая кровь.
Три пары глаз уставились на меня. Карл смотрел с надеждой и верой, его противники – с замешательством.
– Что за!.. Откуда ты взялся? – воскликнул главарь.
– От верблюда, – сказал я, доставая шпагу. – Должен заметить, господа, что трое на одного – нехорошо. Пришлось уравнять шансы.
– Ты знаешь русский? – изумился кузен, промокая лоб большим, как скатерть, платком. – А мне ничего не говорил… – добавил он с досадой.
– Потом расскажу, – отмахнулся я. – Господа, повторяю предложение кузена. Сложите оружие, и мы сохраним вам жизнь.
– Я не привык отступать, – усмехнулся главарь. – Лешка, возьми того, что моложе, а я укорочу язык этому наглецу.
– Господа, шпага острая, могу и порезать, – заметил я.
– Это я сейчас проверю, – с кривой усмешкой на губах произнес главарь и сделал резкий выпад.
Он действовал молниеносно. Будь у меня меньше опыта, острие проткнуло бы грудь в области сердца, но я успел парировать удар. Лезвие ушло в сторону. Не ожидавший такой прыти главарь едва не нарвался на ответный укол, но в последний момент ему удалось уклониться. Шпага лишь царапнула рукав камзола. В месте пореза выступила кровь.
– Я предупреждал, – отсалютовав по всем правилам фехтовального искусства, сказал я.
На турнирах мне встречались разные противники, хотя между спортивным поединком и настоящей схваткой – существенная разница. В первом случае зарабатываешь очки, во втором – жизнь.
– Всего лишь царапина, – прорычал соперник.
Он быстро вышел из себя, горячность – плохое качество для фехтовальщика.