Мы поспешно закивали, потому что не ели с самого утра. Кроме того, после "тюремных разносолов" хотелось попробовать нормальной домашней пищи.
За окнами барабанил дождь, ветер нагибал верхушки высоченных сосен и гонял опавшую листву. В натопленной комнате было тепло и уютно. Приятная слабость и дремота постепенно обволакивали меня, подобно рассветному туману. Веки налились свинцовой тяжестью. Я осоловело подремывал, даже не пытаясь вслушаться в разговор Бирона и Карла. Надеюсь, хозяин был не в обиде.
– Как Руэнталь, Митава? Сто лет там не был, – продолжал расспрашивать Густав.
Поскольку от меня толку было мало – я ведь ничего не мог рассказать о прошлой жизни фон Гофена, отдуваться приходилось Карлу. Но он легко справлялся с этой обязанностью. Выяснилось, что у Карла и Бирона масса общих знакомых. Не удивлюсь, если выяснится, что мы вдобавок доводимся друг другу родственниками.
– А, вот и обед, – захлопал в ладоши Густав, завидев слуг, кативших на тележках огромные подносы с едой. – Не взыщите, сегодня будет простенько, по-походному. Предаваться эпикурейству некогда. Служба… – Он тяжко вздохнул.
Не знаю насчет Карла, а мне обед у Бирона показался лукулловым пиром. Думаю, юноша тоже не был разочарован.
– Что у нас на первое? – Хозяин приподнял крышку кастрюльки, опустил половник и мечтательно закатил глаза: – Гамбургский суп из угря. Мой повар готовит его потрясающе. К тому же я в восторге от русского обычая начинать обед с пирожков.
К этому моменту мы с Карлом буквально истекали слюной, уж больно одуряющее пахла еда.
Суп сменился рыбой с овощами, политой пряным соусом-смесью из гвоздики, перца и мускатного ореха.
– Вам приходилось угощаться земляными яблоками? Я пристрастился к ним, будучи в Германии. Признаюсь, прусский император Фридрих Вильгельм был прав, когда велел рубить носы и уши тем, кто откажется их сажать. Вкус невообразимый. Жаль, здешние крестьяне придерживаются суеверия, что кушать их все равно что души человеческие. Приходится выписывать из-за границы.
Я попробовал и понял, что Густав Бирон говорит о картофеле. Эх, картошка! Как я по тебе соскучился! Хорошо, что меня занесло в те времена, когда этот овощ уже постепенно начал распространяться. Знаю, что выращивание картофеля в России шло со страшным скрипом, крестьяне почему-то безумно дорожили набившей оскомину репой до такой степени, что не хотели менять ее на что-либо другое.
На десерт подали пирожное, фрукты и кофе. Я так объелся, что с трудом дышал. Пожалуй, вредно набрасываться на еду с таким жаром, особенно после тюремной отсидки, можно заполучить заворот кишок.
Бирон предложил завершить обед штофом водочки и курением трубки, но мы оба отрицательно замотали головами. Я в привычной жизни не курил и старался пить как можно реже. Карл вроде был со мной солидарен.
Не огорчившись, Бирон хлопнул в ладоши, вызвав слуг. Те появились так быстро, будто стояли за дверью.
– Уберите, – коротко приказал он.
Пока слуги суетились, Бирон неторопливо раскурил трубку и приступил к главному:
– Господа, вы люди умные и понимаете, что ваш визит вызван неслучайными причинами. – Он выпустил колечко дыма.
– Догадываемся, – ответил я за обоих.
– Я недавно вернулся из зарубежной поездки. Матушка Анна Иоанновна разрешила отправиться волонтером в Цесарскую армию. Собралось достойное общество, кроме меня вызвались капитан-поручики Трубецкой и Мейендорф, поручики Левенвольде и Барятинский. Да много кто еще был. Провел четыре месяца в окружении блистательного принца Евгения Савойского и узрел немало для себя полезного в организации австрийских войск. Но по возвращении в Петербург узнал, что один из поручиков моих – доблестный Месснер – чудовищно убит, и в убийстве том оказались замешаны вы и капрал Звонарский.
– Мы не убивали поручика, – горячо воскликнул Карл.
– Я знаю, – устало протянул Густав Бирон. – Брат мой, обер-камергер, по моей просьбе попросил Андрея Ивановича Ушакова раскрыть сие дело со всей старательностью. Стоит отметить, что расследование действительно было произведено как подобает. Мы узнали, что за убийством сим стоит не кто иной, как Иван Иванович Лесток, лейб-хирург при цесаревне Елизавете Петровне. Похоже, вместе с послом французским он ведет опасную игру. Вы же случайно вмешались в нее и нанесли Лестоку значимый урон.
– Кто же стрелял в Месснера? – спросил я.
– У Лестока есть приближенное лицо, жестокий и кровожадный убийца. Никто не знает, как его зовут и кто он. Известно только его прозвище Балагур, но кого скрывает сия маска – досель является тайной. Мы полагаем, что Месснера застрелил он.
– Неужели Тайная канцелярия не сумела напасть на его след?
– Увы, Лесток при кажущейся ветрености и беспечности зело осторожен, а Тайная канцелярия опасается допросить его со всем пристрастием. Ибо он весьма приближен к особе цесаревны, а та слишком популярна в полках старой гвардии. Брат серьезно опасается широких волнений.
И правильно делает, подумал я.
– Андрей Иванович сообщил, что вы проявили благородство, вступив в схватку со злодеем Звонарским, и не ваша вина, что поручик погиб. Вы сделали все, что в силах человеческих. Ваша отвага не могла пройти мимо меня. Я знаю, что такое полковое товарищество, и хочу отблагодарить вас за ваши деяния. Кроме того, мы земляки и наш долг помогать друг другу. Вы ведь прибыли в Россию с чаяньем поступить на военную службу?
– Изначально у нас были такие намерения, – сказал Карл. – Правда, последние обстоятельства несколько поубавили наш пыл.
– О, если вы говорите о днях, проведенных в Петропавловской крепости, я постараюсь загладить чужие ошибки. У меня в полку появились две вакансии, обе на рядовые чины, но молодцы вроде вас без всяких опасений быстро выбьются в офицеры. Тому будет моя порука.
– Вы предлагаете нам службу в гвардии? – уточнил я.
– Да, в лейб-гвардии Измайловском полку. Вы, фон Гофен, благодаря богатырской стати можете стать гренадером. В каждой роте служит по шестнадцать гренадер. В особое время их сводят в специальную роту. Вы, фон Браун, не столь высоки и могли бы…
– Я тоже хотел бы стать гренадером и служить вместе с кузеном, – вмешался Карл.
Бирон посмотрел на него сверху вниз.
– Быть по сему, – благосклонно сказал он. – Я подготовлю приказ о вашем зачислении. Дней через десять приходите в полковую канцелярию, все будет готово.
– Благодарим за честь. – Мы с Карлом одновременно встали и поклонились.
В комнату без стука вошла красивая молодая брюнетка с черными пронзительными глазами.
– Сашенька, это мои земляки, бароны фон Гофен и фон Браун, – обняв жену за талию, игривым голосом произнес Бирон. – А это моя жена, княгиня Александра Александровна.
– Очень приятно, господа, – вежливо произнесла женщина.
После того как ее отец – сиятельный князь Меншиков – впал в немилость и оказался в опале вместе со всей семьей, она провела четыре тяжелых года в ссылке в Березове, где наряду с простыми крестьянками "чинила платье и мыла белье". В 1731 году взошедшая на престол Анна Иоанновна вернула Меншиковых из ссылки – выжили только Сашенька, унаследовавшая красоту старшей сестры Марии – невесты Петра Второго, и ее брат, тоже Александр. Ссылка изменила их характеры. Некогда взбалмошные и тщеславные баловни судьбы превратились в саму простоту и скромность. Александра вышла замуж за Густава Бирона и жила в пышности и богатстве, однако в сундуке ее до сих пор хранилась крестьянская одежда, привезенная из Березова.
Несмотря на вежливое и скромное обращение женщины, мы быстро поняли, что пребывание наше в этом гостеприимном доме затягивается, и поспешили откланяться.
Глава 11
Выйдя из ворот, я резко остановился. Шедший позади Карл не успел среагировать и врезался мне в спину.
– Ты чего? – удивился кузен.
– Ничего, – сказал я. – Когда подполковник сказал прийти в канцелярию?
– Через десять дней, – спокойно пояснил Карл.
– Вот именно, что через десять, – с нажимом произнес я. – Надо каким-то образом продержаться десять дней, и как это сделать, если в карманах свищет ветер и мы не знаем здесь ни одной души?
– Все так плохо? – не сразу сообразил Карл.
– Нет, все просто замечательно! – разозлился я. – Вопросы надо порешать: где жить и что есть. Было бы лето, с ночевкой особых проблем бы не возникло. Тут половина домов пустые стоят – залезай и живи. Но сейчас поздняя осень, даже днем холодно, а ночью вообще зуб на зуб не попадает, плюс дождь как из ведра с утра и до вечера, значит, нужно искать какую-нибудь съемную квартиру или постоялый двор, где тепло и сухо.
– Петербург – дорогой город, – сообщил кузен.
– Вот именно. За любую ерунду штаны последние снимут. При наших нынешних финансах – вернее, совсем без них – ничего хорошего нам не светит. Деньги нужны.
Действительно нужны. Без них что в осьмнадцатом веке, что в двадцать первом – труба. И как достать сумму, которой хватит на ближайшие день-два, ума не приложу. Заработать? Каким образом? Все, что я умею, здесь вряд ли пригодится. Даже грамотность моя относительна, ибо письменность, что русская, что немецкая, отличается от той, какой меня учили. Я понятия не имею, где и когда надо ставить всякие "яти", и не уверен, что "жи-ши" пишутся сейчас через "и". И тем более местным не надо ставить программку на компьютер, настраивать принтер или менять картридж в ксероксе. Никому, выходит, мои умения не нужны.
И по хозяйству помочь не сумею. Городской быт мало чем отличается от деревенского: парового отопления нет, удобства во дворе, ванну не принять, еда в печах готовится, а их топить надо углем или дровами.
Насчет угля я, конечно, загнул: его пока днем с огнем в Питере не сыщешь. Промышленная разработка только лет через сто начнется, это я по умным книжкам помню. Что тогда остается? Верно, "откуда дровишки? Из леса, вестимо".
А я дрова-то рубил раза два в жизни, на даче. Обычно давал соседу, бывшему колхознику, пять сотен, так он мне два кубометра березы за день колол и в поленницу укладывал.
Отправиться в порт, поработать грузчиком? Во-первых, дворянину зазорно, во-вторых, денег больших вряд ли заработаешь, а спину с непривычки сорвать можно. Да и руки у меня после дыбы не прошли, не стоит перенапрягать.
– Может, продадим что-нибудь? – предложил Карл.
– Ну да, чтобы продать что-нибудь ненужное, сначала надо купить что-нибудь ненужное, а у нас денег нет.
Кузен, не читавший Успенского, не оценил шутку юмора.
Впрочем, рациональное зерно в его предложении было. Мне приходилось оказываться в стесненных обстоятельствах, и тогда на выручку приходили ломбарды. Не знаю, как с ними обстоит дело в России восемнадцатого века. Наверняка должны существовать если не ломбарды в классическом виде, так ростовщические конторы или лавки, где можно взять деньги под проценты, оставив что-нибудь в заклад. При Бироне (фаворите) ремесло это цвело и пахло. Гонения на ростовщиков начались позже, при Екатерине Второй, когда дворяне прозакладывали чуть ли не все имения. А пока тишь да гладь.
Вообще Бирон, насколько мне помнится, жил сам и давал жить другим. Торгаши, которых мы последние двадцать лет считаем чуть ли не двигателем прогресса, при нем процветали. Правда, в моем времени они умудрились накачать кровушкой паразита в виде Соединенных Штатов Америки, и теперь этот пузырь грозил похоронить под собой половину земного шара. А ведь я даже не знаю, что сейчас в Новом Свете делается: то ли англичане вместе с чингачгуками мочат французов, которые за бисер и бусы навербовали других краснокожих, то ли практичные янки уже топят английские корабли. В чем в чем, а в отсутствии практичности англосаксов обвинить нельзя. Если на землях будущих ковбоев и бэтменов от индейцев остались разве что резервации, то страшно-ужасные конкистадоры умудрились сохранить чуть ли не полные популяции аборигенов. Впрочем, я отвлекся.
Итак, что можно оставить под залог – вряд ли нам поверят на слово… Нет, у Карла лицо честного человека, а я скорее похож на пирата Джо Тупая Башка. Ничего ценного при нас нет. Взгляд задержался на шпаге Карла, опустился на мою. Что, если…
Я задумался. Почему нет? Бриллианты и прочие украшения на наших шпагах отсутствуют: оружие боевое, не парадное, но каких-то денег, пусть и не сумасшедших, стоит, а нам бы всего десять дней простоять да десять ночей продержаться. Хотя кто знает, насколько это комильфо – закладывать ростовщикам подобные вещи? В голове возникла неизвестно откуда взявшаяся фраза: "Дворянину пристойнее показаться на людях голым, нежели без шпаги". С другой стороны, помню из Дюма, что Портосу очень нравилась шпага Атоса, и несчастный толстяк сокрушался, что граф де ля Фер не закладывает ее и не продает. Выходит, вариант нормальный. Здешние дворяне, насколько я убедился, не такие уж щепетильные.
Я поговорил с Карлом и понял, что не ошибаюсь. Если нужда заставит, можно заложить что угодно. Дворянский неписаный кодекс в этом отношении довольно мягок. Правда, возвращать деньги дворяне не любили, за исключением карточных долгов (дело чести), а так…
Мы вернулись к дому Густава и поболтали с гвардейским сержантом, отвечавшим за охрану особняка. Он быстро вошел в положение и посоветовал поспешить, пока не поздно, в лавку итальянца-ростовщика Пандульфи.
– У него многие одалживаются, – сказал сержант. – Сейчас еще ничего, а раньше задержки с жалованьем постоянные были, только у Пандульфи и спасались. Но ухо держите востро: хитрый как лиса. Не обращайте внимания на первую цену, торгуйтесь, иначе заломит несусветные проценты, особенно с тех, кто с ним еще не сталкивался. Что предложит, смело делите пополам, и на том твердо стойте. Иначе с этим жуком поступать нельзя.
Судя по уверенности в голосе сержанта, он не раз прибегал к услугам итальянца.
– Спасибо, – поблагодарил я. – Адресок не подскажете?
Сержант объяснил, как пройти. На первый взгляд было недалеко. Я осознал ошибку позднее, когда выяснилось, что одно дело – кататься по Питеру в метро или на автобусе и другое – топать пешком. Даже если бы чудом нашлись деньги на извозчиков, конное "такси" все равно не нанять. Частный извоз в Питере восемнадцатого века не процветал. Большинство дворян ездило верхом или в собственных экипажах. В Москве, говорят, дело обстояло по-иному.
К лавке итальянца мы добрались уже вечером, когда на улице вовсю коптили небо масляные фонари.
Пандульфи жил в двухэтажном доме с колоннами наподобие римских. Этакий Колизей в миниатюре. В витринах первого этажа стояли шкатулки, кубки, подсвечники, какие-то непонятные предметы. Очевидно, владельцы не смогли вовремя вернуть выкуп и ростовщик устроил распродажу.
Нам повезло – лавка еще не закрылась, однако итальянец не смог принять нас сразу. В конторе находился кто-то желавший сохранить инкогнито. Прибыл он на карете без гербов. Кучер, сидевший на козлах, с подозрением посматривал в нашу сторону. Понятно, сплошные секреты.
Интересная картина: к услугам ростовщиков прибегали практически все, особой тайны из этого не делалось, однако кредиторов, мягко говоря, не любили, старались всячески унизить, пнуть побольнее, а упоминание о визите в их лавку считалось постыдным.
Мы проторчали возле дома Пандульфи больше часа, замерзнув как цуцики. Стоит отметить, что европейское платье, мода на которое в России появилась благодаря царю-реформатору Петру Первому, не очень приспособлено к особенностям нашего климата. Летом в нем жарко, зимой холодно. Солдаты, вынужденные в разгар пекла носить кафтаны поверх камзолов, с волосами, обсыпанными за неимением пудры мукой, просто изнемогали, теряли сознание во время многочасового стояния в строю. Не спасали от холодов и моросящих дождей епанчи – шинели в армии появятся позднее, их введет император Павел. Вот уж кому доставалось от историков за введение формы прусского образца, хотя только за солдатскую шинель он уже заслужил себе памятник.
После Екатерины Второй ему досталось весьма разболтанное и расшатанное наследство. Дисциплина в армии хромала, экономика страны медленно, но верно летела в тартарары. Павел же был педантом, стремящимся к возведенному в абсолют порядку. Понятно, что наводился он твердой и безжалостной рукой, но по-другому в тогдашней, да и нынешней России нельзя. Жаль, недолго правил Павел Петрович.
Где-то хлопнула дверь, прозвучали осторожные шаги. Кто-то сел в экипаж, я увидел, как рессоры прогнулись. Карета тронулась с места и растворилась в темноте. Очевидно, таинственный инкогнито выбрался через черный ход, ибо ни Карл, ни я его не заметили. На пороге лавки появился слуга:
– Проходите, господа. Хозяин освободился.
Мы шагнули внутрь. Переливисто зазвенели колокольчики, подвешенные над дверью. Из-за плотной драповой портьеры появился невысокий плешивый человечек с подсвечником в руках. При виде его сразу вспомнился герой "Буратино" – Джузеппе Сизый Нос.
– Чем могу служить, господа? – его речь текла плавно, будто ручей.
Итальянцев принято считать темпераментными, суетящимися, постоянно размахивающими руками. Отчасти так оно и есть, однако процент флегматиков среди жителей Апеннинского полуострова ничуть не меньше, чем, скажем, в средней полосе России. Пандульфи, очевидно, отличался изрядным спокойствием и хладнокровием. Сомневаюсь, что на него так подействовал наш холодный климат.
– Здравствуйте, сударь. Мы ищем господина Пандульфи, – пояснил Карл.
– Пандульфи – это я. Считайте, что я полностью к вашим услугам, – опустил подбородок плешивый. – Какой повод заставил вас искать в этот промозглый вечер моего общества?
– Может, поговорим об этом в другом месте? – предложил я.
– Понятно. – Пандульфи бросил тоскливый взгляд на наши простые камзолы, догадался, что клиенты из нас не ахти, вздохнул и предложил пройти за ним.
Кабинет у ростовщика был маленьким и тесным. Половину помещения занимало массивное бюро из мореного дуба со столешницей, покрытой бархатным сукном, и несколькими рядами выдвижных ящичков с позолоченными ручками. Стены обклеены строгими обоями, потолок обшит деревянными панелями. По бокам бюро скрипучие неудобные кресла, очевидно, чтобы клиент, пришедший сюда отнюдь не по радостному поводу, ощущал еще больший дискомфорт и был более сговорчив. Психология, дери ее за ногу.
Итальянец указал рукой:
– Садитесь.
Мы упали в кресла. После долгой прогулки под открытым небом ноги не держали. Так, надо настроиться на нужный лад, показать Пандульфи, что и мы не лыком шиты.
Итальянец закрыл дверь ключом, положил его в кармашек камзола:
– Чтобы не мешали! Вы ведь хотите поговорить с глазу на глаз?
– Безусловно, – подтвердил я.
Пандульфи разместился на противоположном конце бюро, устроив тощую пятую точку на стуле с высокой резной спинкой.
– Могу я узнать ваши имена?
Понятно, что можете. В противном случае разговора не будет, не так ли, синьор Пандульфи?
Я откашлялся и сообщил:
– Я Дитрих фон Гофен, а это мой кузен Карл фон Браун.
– Рад видеть перед собой молодых аристократов. Мое имя вам известно. Вы, вероятно, прибыли из Пруссии? – наугад предположил итальянец.
– Нет, из Курляндии.
– Думаю, вам здесь понравится. Россия – фантастическая страна. Столько возможностей для умного и ловкого человека. Вы приехали сюда, чтобы удовлетворить тягу к путешествием, или думаете обосноваться?
– Мы поступаем на службу.