– Позвольте догадаться… – Пандульфи прищурился. – Наверняка вас привлек блеск российской гвардии. Это очень почетно. Многие иностранные дворяне прибывают в Петербург, чтобы найти место в рядах одного из четырех гвардейских полков. Я прав?
– Да. Нас зачисляют в штат лейб-гвардии Измайловского полка.
– О, у вас, конечно, есть офицерский патент, – с придыханием спросил итальянец.
– Увы, – вздохнул я. – Мы начнем службу с рядовых должностей.
– Похвально, молодой человек. Вы рождены для военной службы. У вас сложение как у Аполлона.
Я чуть не поперхнулся. Итальянец вроде производил впечатление нормально ориентированного, а тут – ни с того ни с сего расточает комплименты в мой адрес. Глядишь, еще и свидание назначит. Ладно, шутки в сторону. Я ведь не силен в обычаях.
– Но у нас возникли небольшие трудности…
– Небольшие? – недоверчиво протянул Пандульфи.
Да как сказать: жрать нечего и спать негде. Пустяки, одним словом.
– Разумеется, небольшие, – с улыбкой сказал я.
– Ай-яй-яй, – грустно покачал головой ростовщик. – Печально слышать, что подающие большие надежды молодые люди терпят неудобство. Нехорошо.
– Конечно, нехорошо, – с легкостью согласился я. – Так что мы очень на вас рассчитываем, синьор Пандульфи.
– О, вы назвали меня синьором, я очень растроган, – смахнул невидимую слезу умилившийся ростовщик. – Сразу вспомнилась родина, милая сердцу Италия, ее горы, поля, луга.
Макароны, пицца и кьянти, подумал я. Хотя не факт, что кьянти уже изобрели.
– Ну, так вы нам поможете?
– Чем именно я могу оказаться полезен? – В голове ростовщика крутанулась ручка кассового аппарата.
– Не могли бы вы ссудить нам незначительную сумму, так, на мелкие расходы?..
– Смотря что понимать под мелкими расходами. В ваши годы у меня были расходы только на одно – девушки, девушки, девушки… – мечтательно закатил глаза Пандульфи.
Хм, а по виду не скажешь. Сморчок сморчком, а есть что вспомнить о геройской молодости.
Нет, для нас первым делом идут даже не самолеты – ночлег, еда и все такое. Девушки действительно потом. Хотя насчет Карла твердой уверенности нет. Есть в нем что-то от дамского угодника.
– Видите ли, мы действительно поступаем на службу в гвардию. Через несколько дней все бумаги будут оформлены, потом получим жалованье, однако до этого срока нам понадобятся деньги.
– Безусловно, безусловно, – кивал ростовщик, как китайский болванчик. – Только не обижайтесь, милостивые господа, я не могу вот так взять и отдать деньги. – Итальянец не произнес фразу "первому встречному", но нам сразу стало ясно, что он имеет в виду.
Понятно, одной распиской не отделаться.
Я отстегнул от пояса шпагу и положил на стол:
– Сколько дадите?
– Позвольте… – Ростовщик взял шпагу, покрутил в руках, внимательно изучил лезвие, эфес, рукоятку.
– Семейная реликвия, – на всякий случай пояснил я.
– Не спорю. – Пандульфи кивнул. – Что ж, я всегда рад выручить из затруднительной ситуации. Надеюсь, пяти рублей под сорок процентов годовых будет достаточно?
Я вспомнил напутствие сержанта и решительно произнес:
– Дайте десять рублей, и мы сойдемся на двадцати процентах.
– Боюсь, вы ошиблись адресом, – поджал губы Пандульфи. – Я – не Монетная контора, чтобы давать вам восьмипроцентные ссуды на три четверти стоимости заклада, а вы – не из придворного окружения императрицы.
– Восемь рублей и тридцать процентов, – предложил я.
– Вы торгуетесь как на базаре, – вздохнул Пандульфи.
– Только не говорите, что мы вас разоряем, – предупредил я.
– А что же вы делаете? – вроде искренне удивился ростовщик. – Исключительно из уважения к вашим титулам… Кстати, какие у вас титулы?
– Мы бароны, – подбоченясь, пояснил Карл, дотоле не вмешивавшийся в разговор.
Пандульфи взгрустнул.
Как выяснилось, в России баронский титул высоко не ставился, ибо почти все прибывшие в страну иностранцы (особенно немцы) оказывались носителями этого дворянского звания. Позднее баронами за деньги будут становиться ростовщики и финансисты. Так что, если кто-то из ваших знакомых хвастается дворянскими корнями, возможно, его предки просто выложили когда-то кругленькую сумму.
– Из уважения к вам, бароны фон Гофен и фон Браун, – продолжил Пандульфи, – я пойду на уступки: семь рублей и тридцать процентов. Это мое последнее предложение.
– Идет, – согласился я, понимая, что лучших условий от него не добьешься.
Получив деньги и оставив в заклад шпагу, мы побыстрее выскочили наружу.
– Поищем постоялый двор подешевле, – сказал я.
Теперь, когда карманы оттягивала приличная сумма денег, на душе стало гораздо теплей. Будущее вновь показалось радужным и веселым.
Не успели мы дойти до конца улицы, как из подворотни ближайшего дома высыпала ватага, человек шесть – рослых, наглых, с дубинками и кистенями в руках. Они быстро нас окружили, преградив дорогу.
– Позвольте пройти, – подался вперед Карл.
Но я, чуя неладное, остановил его.
– Господа, будьте так добры, отсыпьте от щедрот ваших сирым и убогим, – склонился до пояса один из ватажников.
Понятно, что на сирого и убогого он походил так же, как я на балерину.
По небу плыли рыхлые, бесформенные облака. Выглянула луна, залив улицу серебристым светом. А как хорошо начиналось…
Мужчина выпрямился и, сняв с головы шапку, протянул ее нам:
– Денежки сюда кладите. При нас они целее будут.
Ватажники поддержали его заливистым хохотом. Карл помрачнел, схватился рукой за рукоять шпаги, но пока не спешил ее обнажать.
– С чего вы решили, что у нас есть деньги? – произнес я, пытаясь потянуть время: вдруг на улице появятся случайные прохожие, полиция или солдатский наряд?
Однако надежды оказались тщетными. Город словно вымер, никого, кроме тощего облезлого кота, рывшегося в мусорной куче в поисках съестных отбросов.
– Нешто вы не от Пандульфи вышли? – хмыкнул веселый ватажник.
Выходит, за лавкой ростовщика установлено наблюдение. Бандиты караулят клиентов итальянца и, выбрав подходящую жертву, грабят. Интересно, знает ли об этом Пандульфи и если да, почему не обращается в полицию и не предупреждает клиентов? Впрочем, он может находиться с разбойниками в доле – сигнал им какой-нибудь подает, фонарем в окошко светит. Деньги, как известно, не пахнут.
По меркам того времени Петербург был гораздо спокойней в плане преступности, чем Москва. Все же начальство близко, которое время от времени вынуждено меры принимать, чтобы очистить столицу от воров и бандитов. Да и сам Питер – город молодой, жизнь в нем только налаживается, вот и не успели как следует закрепиться и войти в полную силу разбойничьи шайки.
Пройдет немного времени, и при взошедшей на престол с помощью гвардейских штыков Елизавете Петербург переживет страшный период, когда почуявшие безнаказанность гвардейцы займутся настоящим грабежом: будут обворовывать знатные дома, к коим сами же поставлены в караул, бесчинствовать на улицах, задирать и бесчестить женщин. А кое-кто из господ офицеров наладит прибыльный бизнес, который в двадцать первом веке называется "крышеванием" – за определенную мзду гвардейцы возьмут под "опеку" трактиры, постоялые дворы, лавки купцов и менял.
Но пока в Питере тихо и спокойно, не считая улицы, где нелегкая вынесла нас прямиком в лапы разбойников.
Не дождавшись ответа, ватажник переспросил:
– Я что грю – нешто вы не от итальяшки идете?
– От него, – согласился я. – Только денег при нас нет. Мы долг возвращали, а теперь пустые, как солдат после проститутки.
– Врешь поди! – Ватажник хлопнул себя по правой лодыжке.
Почему – вру? Ввожу в заблуждение.
– Я честный человек. Врать мне не к лицу.
– Может, ты и честный, но давай-ка мы тебя проверим. Вдруг за подкладку что-нибудь завалилось или в кармане потерялось, а ты и не заметил. Всякое ведь бывает, – рассудительно произнес ватажник.
М-да, на мякине его не проведешь. И соотношение сил не в нашу пользу – шестеро на двоих, значит, каждому придется драться с тремя противниками, а они только в голливудских фильмах по очереди нападают. А шпага моя тю-тю – лежит у синьора Пандульфи где-то на полке.
Нет, я, конечно, здоровей любого из разбойничьей ватаги, и Карл тоже не лыком шит. Глядишь, кого-то из шайки-лейки покромсаем. Но, будь я букмекером, ставки бы на нашу победу не сделал.
– Поднимите ручки, господа хорошие. Сейчас вас немножко обыщут, – улыбнулся ватажник, обнажая гнилые зубы.
Глава 12
Пожалуй, миром дело не закончится. Сейчас нас будут немножко убивать. И самое противное – все преимущества на их стороне.
Ватажник с гнилыми зубами вцепился в Карла, попытался просунуть руку в карман кафтана.
– Убери грязные лапы, мерзавец, – вспыхнул кузен, вырываясь из тисков захвата.
Его слова только подлили масла в огонь. Разбойники, точно стая бродячих псов, кинулись на нас, размахивая кистенями. Кузен даже не успел выхватить шпагу. Его прижали к стене, отделив от меня, и стали избивать.
– На помощь, Дитрих! – закричал он.
Я действовал интуитивно и грязно – ударил головой ближнего противника, двинул коленом между ног второго, перехватил занесенный кистень у третьего и, крутанув ватажника на сто восемьдесят градусов, умудрился врезать его же оружием по обступившим Карла разбойникам. И едва не оглох от послышавшихся воплей.
– Мама! – выл упавший на колени ватажник, обхватив руками проломленную башку. Сквозь пальцы сочилась кровь.
Меня чуть не передернуло. Нет, одно дело – видеть такое в ужастиках и другое – столкнуться наяву. Я все-таки не могу привыкнуть к кровавому зрелищу.
– Что же ты творишь… – завопил разбойник с гнилыми зубами, отступая от Карла. – Лупцуйте этого гада. Он Митюху убил.
Может, убил, может, нет. Эти гады живучи. Нормальный человек давно бы умер, а всякая сволочь будет коптить белый свет еще много-много лет. Вот так по-дурацки устроен наш мир.
Внимание ватажников переключилось на меня.
Кузен воспользовался наступившим замешательством, резким движением выхватил шпагу. Лезвие быстро нашло жертву. Бандит удивленно схватился за живот и тихо опустился на мостовую.
Я схватил ближайшего разбойника за длинные растрепанные волосы, торчавшие по сторонам, будто перья гигантской птицы, рванул вниз и со смаком впечатал коленом в лицо. Надеюсь, от его носа осталось лишь жалкое напоминание.
Страх действительно удесятеряет силы. Дотоле не очень послушные руки работали будто новенькие.
– Бежим, – крикнул я на ухо разгорячившемуся Карлу.
– Куда, почему? – не понял он.
– Бежим, – закричал я, решительно подталкивая его в направлении освещенных улиц.
Не хватало влипнуть еще в одну неприятность – к ватажникам в любой момент могла подойти подмога, да и эта шестерка все еще представляла для нас угрозу.
Карл послушался окрика и припустил во весь дух. А из малого выйдет неплохой спринтер. Жаль, олимпийское движение пока не в чести.
Мы бежали долго, до колик в легких, и удалились на приличное расстояние.
– Все, – сказал я, останавливаясь. – На сегодня марафонского бега хватит. Давай искать постоялый двор.
– Герберг, – поправил Карл.
Оказывается, так, на иностранный манер, назывались в то время дома для приезжих. На весь Петербург, согласно царским указам, гербергов было настроено штук двадцать пять. На первый нам повезло наткнуться практически сразу, он назывался "Шведский трактир" и занимал двухэтажное продолговатое здание из кирпича с деревянной крышей, высокими "английскими" окнами, украшенными орнаментом, и узкими, неудобными воротами. Мы прошли по дорожке, усыпанной красным гранитным песком, и, распахнув тяжелую дубовую дверь, оказались в трактире.
Здесь было тепло и уютно. Натопленные раскаленные печки излучали нестерпимый жар, но после промозглой питерской погоды он воспринимался как манна небесная. За широкими деревянными столами на грубо отесанных лавках сидело несколько постояльцев, судя по разговорам – в большинстве иностранцы. Я слышал преимущественно немецкую, французскую и английскую речь, перемежавшуюся руганью и специфическими морскими терминами. Очевидно, "Шведский трактир" был излюбленным местом пребывания моряков с купеческих кораблей, в большом количестве пришвартовывавшихся в гостеприимных гаванях Санкт-Петербурга. Многие курили, кольца дыма вздымались к грязно-серому потолку, освещенному двумя люстрами. Из кухни доносились аппетитные запахи готовящейся пищи. Между столами сновали с подносами в руках две женщины в темных платьях длиной почти до пят, белых передниках и накрахмаленных чепцах голландского фасона.
Одна сразу направилась в нашу сторону, посадила за столик возле окна, ловко смахнула тряпкой невидимые крошки и застыла над нами в позе вопросительного знака:
– Что изволите, господа?
– Для начала принесите нам чаю с медом, – сказал я.
После сытного обеда в доме Густава Бирона есть не хотелось, но горячий чай будет в самый раз. Мы порядком промерзли, набродившись по вечернему Петербургу.
Служанка быстро выполнила заказ, принеся две дымящиеся чашки, источавшие крепкий аромат душистого чая.
– Еще что-нибудь? – снова осведомилась служанка.
– Душенька, скажите, у вас можно снять комнату дней на десять? – спросил я.
– Сегодня как раз освободилась одна. Шкипер с аглицкого судна "Утренняя Заря" комнату после себя оставили. Уплывают они, – пояснила женщина.
– Тогда мы возьмем.
– Одну на двоих? – уточнила служанка.
– Да. Как-нибудь устроимся. Сколько, кстати, стоит это удовольствие?
– Рупь в день вместе с едой, – пояснила женщина.
– Сколько?! – хором воскликнули мы, памятуя, что для России это большие деньги. Скажем, за двадцать рублей можно купить вполне приличный дом в деревне.
– Рупь, – спокойно повторила женщина. – Дешевле во всем Петербурге не найдете. В "Ливонии" еще дороже выйдет – сорок копеек сверху нашей цены положите. Да и мест свободных может не оказаться. У нас комнаты не простаивают. Не вы, так другие постояльцы появятся. Ежели хотите найти того, кто квартеры внаем сдает, – знайте, это и дорого, и опасно.
– А если столоваться не каждый день? – закинул удочку я.
– Поговорю с хозяином. – Женщина ненадолго оставила нас и вернулась, чтобы сообщить более приятную новость: – Хозяин согласен сдать вам комнату за семьдесят копеек в день, если будете только завтракать.
– Берем, – поспешно закивали мы.
Похоже, наши финансы исчерпаются к сроку, указанному Бироном. Ну да ничего, как-нибудь прорвемся. Лишь бы эти полторы недели протянуть.
Служанка отвела нас на второй этаж. Комната была уже готова – пол подметен и вымыт, мягкая постель расстелена, под кроватью спряталась ночная ваза. На тумбочке горела одинокая свечка ночника.
– Может, господа пожелают скрасить свое пребывание женским обществом? – с притворным смущением поинтересовалась служанка.
Гостиничный сервис во всем его "очаровании"… Мы переглянулись. Карл почесал голову, развел плечами.
– Э… как-нибудь в другой раз, – решил за всех я.
– Вас же двое… понятно. Не буду мешать, покойной ночи, – разочарованно хмыкнула женщина и быстро удалилась за дверь.
– Я правильно понял, что она приняла нас за… – открыл рот кузен.
– Правильно, – прервал я. – Но разборки отложим на будущее. Еще будет возможность доказать этой "жрице любви", что она в нас сильно ошибалась. А пока туши свет. Спать хочу больше, чем… Ну, ты меня понял, брателла.
Еще в тюрьме я приучил его разговаривать со мной большей частью на русском, так будет легче ассимилироваться в столь неприветливой России. Какой-никакой, а козырь! Иной раз меня заносило, и я, ни капли не смущаясь, вставлял в речь жаргонные словечки, понятные разве что моим современникам. Молодости свойственно схватывать информацию на лету, а по законам подлости в первую очередь усваивается всякая дрянь. Карл постепенно входил во вкус и уже мог при желании заткнуть за пояс любого урку из двадцать первого века.
Мы так устали, что, не раздеваясь, бухнулись на кровать и заснули до самого утра. Уверен, от нашего богатырского храпа стены ходили ходуном. Разбудили нас чьи-то шаги и деликатный кашель за дверью.
– Пожалуйте спуститься и откушать, – сообщила незнакомая служанка. – Вам уже накрыто.
Плотно перекусив, мы выбрались из-за стола и посвятили день прекрасному ничегонеделанию: гуляли по улицам города, глазели на украшенные скульптурами и живописными изображениями триумфальные ворота, возведенные в честь переезда императрицы из Москвы на постоянное жительство в северную столицу. Анна Иоанновна решилась на такой шаг после долгих уговоров Миниха, который и возглавил масштабную перестройку города. Нынешний Санкт-Петербург многим обязан его инженерному и руководительскому талантам.
Ворота поставили неподалеку от деревянной Троицкой церкви и домика Петра Первого: скромного, состоящего всего из двух комнат. Домик выкрасили в красный цвет, а чтобы он простоял дольше на память потомкам – соорудили над ним специальную крышу, удерживающуюся на каменных опорах.
Великий император любил бывать в Троице, приходя туда со всей семьей.
К вечеру мы едва волочили ноги, однако нас переполняли впечатления. Карл находил, что красивей города нет нигде в Европе.
– Разве что Венеция, – вздыхал он.
Полторы недели пролетели как один миг. Карл все же устроил рандеву бойкой служанке, и она сняла с него все подозрения. Я пока предпочитал воздерживаться от слишком тесных контактов с женским полом. Не то чтобы меня можно назвать монахом, просто свободные отношения никогда не привлекали. Я из тех, кто ищет "большой и чистой любви" и не раз на том обжигается.
Отдав хозяину герберга последние деньги, мы отправились на поиски полковой канцелярии Измайловского полка. Благодаря любезности встреченных прохожих, не пришлось долго кружить по городу – ибо в привычном понимании двадцать первого века военного городка как такового с казармами, оружейкой, клубом и так далее не имелось. Был небольшой полковой двор, в котором размещались помещения, отведенные под канцелярии, штаб, магазины, конюшенные "анбары", слесарные мастерские, цейхгауз – место для хранения оружия и боеприпасов, а также оборудованный плац, где производилось обучение. Сами служивые "от травы до травы" проживали в палаточных лагерях, а потом отправлялись на зимние квартиры, становясь на постой к горожанам. К примеру, нижние чины Семеновского полка размещались в четырех с лишним сотнях обывательских домов, порой расположенных довольно далеко друг от друга. Разумеется, чтобы поднять полк по тревоге, требовалось потратить уйму времени на сборы. К тому же далеко не везде в городе имелись мосты, и солдатам приходилось искать всевозможные способы переправы.
В начале тридцатых годов восемнадцатого века Измайловский полк размешался в четыреста семьдесят одном обывательском доме в Москве, затем два батальона проделали путь до Петербурга и стали на постой на Адмиралтейской стороне. Третий батальон застрял в Первопрестольной еще на некоторое время и лишь в 1734 году перебрался в город на Неве, расположившись на стороне Петербургской.